Майкл Муркок - Жилец с Дорсет-стрит

Мы проехали через деревушку, в которой имелись церковь постройки еще норманнских времен, и бакалейная лавка, служившая также почтой. В Хай-Коггс отсюда вела ухабистая дорожка, почти что проселочная колея. Миновав живописные коттеджи, крытые почернелой соломой, стоявшие здесь, казалось, с самого начала времен и густо увитые вьющимися плетьми жимолости и роз, оставив позади довольно вульгарный особняк современной работы, владелец которого прибавил к нему, по нынешней моде, несколько уродливых сооружений, и полюбовавшись на чудесную ферму с хозяйственными постройками, все из местного камня теплого тона и так хорошо вписано в ландшафт, словно произрастает из земли с той же естественностью, словно это рощица или фруктовый сад, — мы наконец оказались у запертых на замок ворот поместья Коггс-Олд-мэнор, носивших на себе следы долгого небрежения. Похоже было, их уже много лет никто не открывал.

Холмс принялся деятельно исследовать ограду и вскоре нашел брешь в стене, через которую мы сумели протиснуться, с тем чтобы осмотреть окрестности дома. Таковые, как оказалось, состояли из довольно просторной лужайки, посадок кустарника, развалин оранжереи, заброшенной конюшни, прочих разного рода построек — и еще мастерской, на удивление оказавшейся прибранной и в порядке. Именно в мастерской, сообщил мне Холмс, покончил с собой сэр Джеффри. Он вложил в рот дуло ружья и выстрелил. Помещение после того пришлось тщательно мыть.

Во время разбирательства экономка сэра Джеффри, очевидно глубоко преданная ему, рассказала, как волновала его финансовая несостоятельность и то, что он обесчестит свою семью. Записка, спешно набросанная перед смертью, вся промокла от крови и была не вполне читаема, но написана определенно его рукой.

— Ни намека на нечистую игру, видите, Ватсон. Все знали, что сэр Джеффри вел богемный образ жизни, пока не поселился здесь. Он истратил семейное состояние в основном на художников и произведения искусства. Кое-что из того множества полотен, которые он приобрел, не исключено, со временем приобретет ценность, но сейчас тем художникам, которым он покровительствовал, только еще предстоит заработать себе репутацию. У меня сложилось впечатление, что половина завсегдатаев кафе «Роял» существовала на миллионы Маклсворта, пока они окончательно не истощились. Оставшись без денег, сэр Джеффри в последние его годы впал либо в безумие, либо в состояние угнетенности. А возможно, что и в то и в другое. Думаю, нам следует попытаться расспросить на сей счет миссис Галлибасту. Но сначала давайте-ка посетим местное почтовое отделение. Почта, как вам известно, Ватсон, средоточие знаний в таких маленьких поселениях.

Почта, служившая также и лавкой широкого назначения, располагалась в перестроенном коттедже под соломенной крышей, окруженном белым штакетником и клумбами осенних цветов, красочных до того, что хоть картину пиши.

Под крышей, где царила прохлада и на продажу было выставлено все, что может потребоваться взыскательному сельскому жителю, от книг до леденцов, нас приветствовала хозяйка, имя которой мы прочли на вывеске над входом.

У миссис Бек, пухлой, розовощекой особы в платье из набивного ситца в цветочек и накрахмаленном переднике, в глазах светилась улыбка, а чуть поджатые губы подсказывали, что свою природную теплоту она старается держать в узде. Именно так все и оказалось. Она знавала обоих, и сэра Джеффри, и миссис Галлибасту. Кроме того, состояла в приятельских отношениях с некоторыми из слуг, работавших на сэра Джеффри, и была свидетелем того, как одного за другим их увольняли, не нанимая новых взамен.

— Поговаривали, джентльмены, что бедняга хозяин почти совсем разорился и столько слуг ему было не по карману. Но при этом он никогда не задерживал жалованья, и те, кто работал на него, отзывались о нем неплохо. Особенно предана была ему экономка. Держалась она строго, как бы всегда на расстоянии, но приглядывала за ним хорошо, и, хотя было видно, что дела у него идут под откос, не похоже, чтобы она дожидалась, когда можно будет наложить лапу на его денежки!

— И все-таки она вам не очень была по сердцу, а? — пробормотал Холмс, не отрывая глаз от рекламы вафель.

— Не стану скрывать, сэр, я находила ее немного… необычной. Иностранка, сэр, что тут скажешь. Испанка, я думаю. Но не ее цыганский вид беспокоил меня, нет. Я просто как-то никак не могла с ней поладить. Хотя она всегда была очень вежлива, и разговор у нее приятный. И виделись мы почти каждый день… хотя в церкви она при мне не бывала. А сюда заходила за всякой мелочью. Расплачивалась наличными и никогда не просила в долг. Не могу сказать, что она мне была симпатична, но казалось, это она содержит сэра Джеффри, а не наоборот. Поговаривали, что у нее бывают приступы гнева и что однажды она поколотила лакея, но сама я ничего такого не видела. Каждый день придет, перебросится со мной словцом, иногда купит газету, письма возьмет, если пришли, и — назад в поместье. Каждый день, сэр, и в дождь, и в снег. Крупная такая, здоровая женщина. Могла пошутить насчет того, сколько с ними хлопот, и с джентльменом, и с его домом, но они ей не в тягость. Касательно нее я только одну могу назвать странность. Когда болела, она ни за что не подпускала к себе врача. Поверите ли, сэр, так боялась врачей! До дрожи. Одно только предложение пригласить к ней доктора Шапиро вызывало у нее вопль, что «костоправа» не надо. И однако же она была именно тем человеком, в каком сэр Джеффри нуждался, ведь он был такой мягкий, и не как все, и вечно витал в облаках. С самого детства такой.

— А к старости он приобрел склонность к необоснованным страхам и странным поступкам, не так ли?

— Нет, насколько я знаю, ничего такого за ним не наблюдалось, сэр. Он как-то и не менялся вовсе. Вот кто был странный, так это она. Хотя последние годы он в основном сидел дома, и я видела его только изредка. Но когда видела, то по-прежнему он был такой милый и славный человек.

— Это чрезвычайно интересно, миссис Бек. Я вам крайне признателен. Пожалуй, мы возьмем четверть фунта ваших лучших леденцов… вон тех, мятных. Да, забыл спросить. Вы не помните, сэр Джеффри получал когда-нибудь письма из Америки?

— О да, сэр. Часто. Он очень их ждал, так она говорила. Я помню и конверт, и марки. Почти никто ему больше и не писал.

— А ответы свои сэр Джеффри тоже посылал через вас?

— Нет, сэр. Почтовый ящик у станции, оттуда письма и забирают. Вы увидите его, если пойдете в ту сторону.

— Миссис Галлибаста, полагаю, уже уехала из поместья?

— Через две недели после похорон, сэр. Мой сын донес ее вещи до станции. Она забрала все сразу. Сын сказал, тяжесть была такая, что если б он сам не был в Сент-Джеймсской церкви, когда отпевали сэра Джеффри, то подумал бы, что тот у нее в сундуке, сэр, уж простите мне мою вольность.

— Сердечно благодарю вас, миссис Бек.

Приподняв шляпу, Холмс поклонился. Я видел, что он оживлен именно в той манере, как бывало, когда он нападал на след и чуял добычу. Выйдя за дверь, он пробормотал:

— Приедем в Лондон, сразу зайдем на Бейкер-стрит, нужно порыться в моей картотеке.

Я взялся за вожжи и направил нашу лошадку к станции. Холмс погрузился в молчание и всю дорогу до Лондона не проронил ни слова. Привычный к особенностям моего друга, я не чинил помех упражнениям этого блестящего ума, а занялся международными новостями в изложении утренней «Телеграф».

Мистер Маклсворт присоединился к нам за чайным столом. Миссис Акройд превзошла самое себя, так вкусны были сэндвичи с копченым лососем и огурцом, ячменные лепешки и кексы. Из чаев мы пили «дарджилинг», нежный аромат которого всего лучше соответствует послеобеденному времени дня, и даже Холмс заметил, что чай наш не хуже, чем в лучших клубах, у Синклера или на Гровнер-сквер.

За нашей трапезой наблюдал великолепный «Персей» Феллини, которого Холмс, вероятно, затем, чтобы освещение было наиболее выгодным, установил на подоконнике того окна, что выходило на улицу. Мы пили чай словно в присутствии ангела. Мистер Маклсворт с выражением благоговения на лице придерживал поставленную на колено тарелку.

— Мне доводилось слышать о церемонии послеполуденного чаепития, но кто бы мог подумать, что мне доведется участвовать в ней с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном!

— Должен заметить, сэр, ни в чем таком вы не участвуете, — мягко заметил Холмс. — Это распространенное недоразумение среди наших американских родичей, что позднее чаепитие и послеполуденное чаепитие суть одно и то же. Между тем две эти совершенно разные трапезы происходят в разное время дня. В мое время позднее чаепитие имело место только в учебных заведениях и представляло собой ранний горячий ужин. Несколько позже то же наименование получил того же рода ужин, накрытый в детской. А чаепитие послеполуденное, с разнообразными бутербродами, иногда с лепешками, взбитыми сливками и клубничным джемом, устраивалось для взрослых, как правило, в четыре часа дня. Тогда как дети пили свой «поздний чай» в шесть. Причем, когда я был маленький, в числе блюд непременно присутствовали сосиски. — Холмса слегка передернуло.