Калеб Карр - Итальянский секретарь

Начало последней строки телеграммы мы с Холмсом уже разгадали; я предположил, что окончание фразы служит лишь завершением аналогии, подтверждением того, что Майкрофт встретит наш поезд в «карантине» - так моряки называют место, обычно недалеко от порта назначения, где власти проводят осмотр судна, пассажиров и команды. В нашем случае эта точка должна быть достаточно далеко от Эдинбурга, чтобы Майкрофту хватило времени ознакомить нас со всеми подлинными фактами дела до прибытия на место. На этом телеграмма внезапно заканчивалась; при обычных обстоятельствах я был бы горд тем, что так ловко ее разгадал. Но нам в эту ночь предстоял долгий путь, и даже при той скорости, какую развивал паровоз, до границы с Шотландией оставалось еще немало. Похоже было, что нам не удастся скоротать это время сном или же каким-то иным способом избежать обсуждения мрачной темы, мельком затронутой Холмсом перед нашим отъездом с Бейкер-стрит, а она, между тем, вызывала у меня смертный ужас - а также, разумеется, сомнения в здравости рассудка моего друга.

– Это чудовищная история, Ватсон, - задумчиво говорил Холмс, довольный тем, что у него наконец было вволю табаку его любимого «бодрящего» сорта; табак уже тлел у него в трубке, и Холмс предвкушал погружение в детальный разбор жестокости человека к человеку, как иной мог бы предвкушать сытную и обильную трапезу. Правда, эксцесс, о коем Холмс намеревался говорить сегодня ночью, случился триста лет назад; но у Холмса своеобразное понимание добра и зла, и ему неважно, когда совершилось преступление, вчера или в прошлом году; напротив, тот факт, что правосудие так сильно запоздало, лишь заставлял его мозговые шестеренки крутиться быстрее. - Воистину чудовищная, но все же знать о ней в определенном смысле полезно, - продолжал он с оттенком презрения в голосе. - Наши современники привыкли думать, что елизаветинская эпоха - это Шекспир, Марлоу и Дрейк [4], выдающиеся литераторы и еще более выдающиеся патриоты. Мы забываем, что у этой эпохи была и оборотная сторона, довольно отвратительная, что в те годы на кострах сгорело куда больше англичан, чем играло на сцене всех театров вместе взятых; что шпионов-убийц, торговцев тайнами, было больше, чем героев, ступавших на палубы победоносных кораблей. Ведь и Марлоу встретил свою смерть не мудрым, престарелым поэтом, но юным тайным агентом, при исполнении служебных обязанностей, когда в глазницу ему вонзился кинжал другого шпиона.

– Но послушайте, Холмс, - запротестовал я, отчасти сердито; я всегда считал политические и исторические воззрения моего гениального друга несколько примитивными (до сих пор помню, как во время нашей первой встречи Холмс признался, что никогда не слыхал о Томасе Карлайле [5], и тем более не читал ничего из его трудов). Однако это никогда не служило источником раздоров между нами; хотя интерпретации Холмса страдали некоторой упрощенностью, они, как правило, не расходились с моими собственными чувствами. Но по временам он проявлял то, что я не могу назвать иначе как юношеским цинизмом, - а ведь любой человек с военным прошлым воспринимает обиды своей истории и своей нации именно сердцем, хотя умом, возможно, оценивает факты совершенно иначе. - Мы ведь говорим сейчас о Шотландии, а не об Англии.

– Мы говорим об особенно омерзительном преступлении, на которое преступники никогда не осмелились бы без поддержки влиятельных англичан, без тайного участия самой высокопоставленной интриганки, Елизаветы. Нет, Ватсон, у нас не выйдет положить эту кровавую трагедию в папочку с надписью «чего только не бывает в этой Шотландии» и забыть о ней. Хотя финал истории убедил в обратном многих так называемых патриотов Англии.

Точке зрения Холмса, конечно, недоставало тонкости, но по сути она была верна. Более того, я понял (и мне стало неловко за мой поучающий тон), что забыл подробности печально знаменитого убийства Давида Риццио, личного секретаря, учителя музыки и наперсника Марии, королевы шотландской. Но, как я уже сказал, Холмс мастерски умел рассказывать подобные истории, неважно, где и когда они произошли; и тут же оказалось, что он готов закрыть глаза на резкость старого вояки и помочь мне вновь ознакомиться со всеми подробностями этого давнего дела, пока мы несемся по средней Англии и йоркширским пустошам - трудно было бы сыскать более подходящий фон для подобного рассказа, да еще при том, что снаружи бушует гроза.

Время действия - 1566 год; место действия, конечно, Холируд-Хаус, или, как он тогда назывался, Холирудский дворец. (Название «Холируд» происходит от самой драгоценной реликвии давно несуществующего аббатства - ее хранители твердо верили, что владеют подлинной частицей Креста Господня [6].) Мария - молодая наследница шотландского трона, католичка; Марию убедили, что она - законная претендентка также и на английский престол, на место Елизаветы; ибо королевой-девственницей должна была закончиться ветвь Тюдоров, самая прямая ветвь наследования английского трона; Мария же была правнучкой основателя династии, Генриха VII, молодой и предположительно способной к деторождению. Таким образом Мария неведомо для себя стала пешкой в попытках Франции (откуда родом была мать Марии) наводнить протестантскую Англию солдатами Истинной Веры. Юные годы Марии прошли большей частью при французском дворе, а не в бедствующем королевстве ее отца, более того - ее выбрали в жены юному, хилому королю Франции. Вскоре выяснилось, что хворь новобрачного смертельна; и молодая красивая вдова обнаружила, что ее ждет не скорбное существование затворницы, но жизнь, полная новых и удивительных возможностей. Европейские принцы неустанно ухаживали за Марией, и скоро стало ясно, что возвращение в Шотландию - лишь одна из множества открытых ей дорог, и притом самая трудная и опасная, ведь пока Мария жила за границей, Шотландия стала официально протестантским государством.

Но у Марии была душа, как сейчас сказали бы, авантюристки - в наше время такие женщины встречаются все чаще. Проходили месяцы. Мария привечала то одного, то другого царственного претендента на ее руку. В это же время началось ее соперничество не на жизнь, а на смерть с «английской кузиной» - и политическое, и личное, причем, по словам многих очевидцев, более личное, нежели политическое. Мария решила рискнуть всем - вернуться на родину в одиночку и в одиночку же потребовать, чтобы ей вернули шотландский престол.

Многим шотландцам пришелся по сердцу смелый поступок королевы: своим возвращением она показала, что уважает чаяния своих подданных. Особенно тепло королеву приветствовали в столице, и даже не особенно возмущались, когда Мария, привычная к европейским порядкам, перенесла королевскую резиденцию из основательного, но мрачного эдинбургского замка в изящный дворец Холируд на западной окраине города. Мария окружила себя шотландскими фрейлинами вдобавок к тем, что прибыли с ней из Европы, и немедленно взялась учиться шотландскому диалекту (чтобы говорить со своими дворянами на приемах), а также любимым шотландцами развлечениям - охоте, стрельбе из лука, музыке, гольфу и танцам. Она была способной ученицей, но довершило ее успех то, что она не пыталась восстановить в Шотландии католическую веру.

– И все же, подумайте, Ватсон, каким потрясением это было для столь молодой еще королевы! - заметил Холмс. - Почти всю жизнь прожить в утонченной Европе - и вернуться в страну, которую все ее французские друзья и родственники считают варварской; настолько варварской, что существует особое выражение, означающее, что человека многократно пронзили насквозь, poignarder a? l'e?ccosais - жуткое предвестие преступления, свершившегося на глазах у самой Марии… - Холмс поплотнее закутался в плащ - в купе с открытым окном становилось все холоднее. -…а также - связующая нить между давнишним преступлением и теми, что мы собираемся расследовать.

Тут я припомнил, как встретили свою смерть Синклер и Маккей, покойные несчастливцы, про которых я почти забыл, пока паровоз, словно машина времени, нес нас с Холмсом через этот бесславный эпизод нашей истории - poignarder a? l'e?ccosais, их закололи по-шотландски. Я подивился про себя: неужели мой друг и вправду полагает, что есть какая-то связь между старинными придворными интригами и нашим сегодняшним делом?

– У вас на лице написан само собой разумеющийся вопрос, Ватсон, - заметил Холмс, и, как всегда, не ошибся. - Верьте мне, на него ответит только время, а пока позвольте мне завершить рассказ… Итак, четыре года Мария довольно успешно лавировала в бурных и зачастую кровавых водах шотландской политики - и тут перед ней опять встал вопрос о замужестве. Ее придворные и подданные желали получить наследника, и ясно дали понять, что отец этого наследника - ребенка, который со временем может занять не только шотландский, но и английский престол, - не должен быть ни иностранцем, ни католиком. Требовался местный, шотландский дворянин и протестант; и Мария совершила злосчастную ошибку, внезапно влюбившись (или решив, что влюбилась) в Генри Стюарта, лорда Дарнли. Во Франции Дарнли звали «учтивейший болванчик» (увы, я не способен произнести, как это будет по-французски), но красотой он не уступал самой Марии. Похоже, в основе их недолгой страсти лежало лишь телесное влечение. Однако глупость Дарнли, как оказалось, сильнее повлияла на дальнейшие события, нежели его красота. Новый принц стал игрушкой в руках дворян, желавших окончательно искоренить всякое католическое влияние на королеву, начиная с придворных-папистов, как иностранных, так и шотландских, которых королева по-прежнему к себе приближала… - Холмс умолк и еле заметно покачал головой. - Подумайте, Ватсон, у этих людей было столько разных способов добиться желаемого… - Презрение в голосе Холмса приобрело едва ли не погребальный оттенок. - Точнее, столько разумных способов. И ведь простейший, скорее всего, оказался бы и самым действенным. Мария была отнюдь не глупа, и если бы столь же умные люди объяснили ей расстановку сил в Шотландии, и, самое главное, - роль замужества и будущего потомства Марии в английском престолонаследии, - она, без сомнения, поняла бы их. - Печаль Холмса опять сменилась гневом. - Но подобные люди всегда считают, что чем грубее довод, тем он доходчивее. Поэтому они решились действовать насилием, чтобы запугать и склонить к сотрудничеству, продемонстрировать наглядный и пугающий пример того, как политика захватывает и поглощает жизнь отдельного человека… Союз Марии с Дарнли вскоре оказался лишь недолгой и преходящей влюбленностью, причем для обоих. Мария разочаровалась в своем супруге и охладела к нему; он же, будучи глуп, решил показать своей жене, что он не только глава семьи, но и решительный политик. То, что Мария уже несколько месяцев носила под сердцем плод их недолгой страсти, вероятно, лишь подстегивало Дарнли; заговорщики, без сомнения, еще сильнее хотели объяснить королеве, что теперь, когда она носит во чреве будущее королевства, она тем более должна прекратить якшаться с католическими придворными. И еще кое-что следовало принять во внимание: чем долее Мария ходит к мессе и допускает католических советников к себе в опочивальню, тем более растет ее ненависть к Елизавете и к холоднокровным прихвостням Елизаветы, во главе со шпионом и убийцей Вальсингамом… Итак, Дарнли и его храбрецам оставалось лишь выбрать - и кто же пал жертвой этого выбора? Давид Риццио… Учитель музыки, танцмейстер - скорее придворный шут, чем «секретарь». Поистине трудно было найти при шотландском дворе человека менее значительного и менее влиятельного. То, что преступники выбрали столь незначительную жертву, лишь обличает их злобу и бедность воображения - с тем же успехом они могли бы убить одного из спаниелей королевы. Конечно, Риццио был очарователен, он прелестно танцевал, умело играл на музыкальных инструментах и учил музыке. Он и впрямь был необычно близок к королеве, часто ужинал у нее в покоях и там же до поздней ночи развлекал королеву и придворных дам. Ходили, конечно, слухи, что он оказывает собравшимся женщинам также услуги иного рода, но уже тогда эти слухи были развеяны как беспочвенные. Правду сказать, гораздо важнее было, что Риццио - итальянец, и, таким образом, его можно было представить невеждам и глупцам как агента «римского епископа». - Холмс почти выплюнул в окно очередную струю дыма. - И вот такие глубокие мыслители вершат судьбы безобидных дурачков, а также империй… - Мой друг внезапно поднялся во весь рост, противостоя вагонной качке. - И все же, Ватсон, главный урок этой истории - не то, что Риццио убили, а то, что люди верят бессмыслице; верят, что для королевы он был чем-то большим, нежели напоминанием о беспечных днях ее европейской молодости. - Праведный гнев Холмса искал выхода в движениях, и в купе стало тесно, когда Холмс опять забегал взад-вперед, как в наших комнатах на Бейкер-стрит в самом начале этой истории. - Представим себе голые факты, физиологию: Риццио был маленького роста, ужасно некрасив собой, по некоторым сведениям - горбун. Мария же была необычайно высокая, красивая женщина, и ей, как известно, нравились мужчины определенного типа, к которому относился и Дарнли. Возможно ли, что женщина такого воспитания и наклонностей вдруг забудет и благородные обычаи, и благородные вкусы при виде ослепительной красоты итальянского карлика-музыканта? Однако и в наше время вы найдете в Англии разумных людей, которые этому верят, пересказывают какие-то средневековые легенды об особой мужской силе горбунов, хотя у нас нет ни одного доказательства, что Риццио был из таких, - вообще ни одного доказательства, что он был не просто веселым и остроумным собеседником, а чем-то еще… Нет, Ватсон!