Филипп Думенк - Расследование смерти мадам Бовари

Особенно же его поразила висевшая на стене большая картина в овальной золоченой раме, на которой, без сомнения, была изображена покойная. Она сидела в той же комнате, где они сейчас находились, в банальной позе молодой красивой женщины, счастливой и благонравной. Синее муаровое платье открывало прекрасные плечи. В одной руке женщина держала вышивание, а в другой — открытую книгу, название которой нельзя было прочесть. Было очевидно, что художник находился под впечатлением необыкновенных глаз Эммы и потому старался подчеркнуть глубину и целомудренную ясность ее взгляда.[6]

— О такой жене можно только мечтать, — вздохнул Делевуа, неутешно горевавший о своей жене, которая скончалась несколько лет назад.

— Я знаю художника, — отозвался дʼЭрвиль. — Он из Гавра. Каждый год на ярмарку он объезжает красавиц департамента и за тридцать франков предлагает их мужьям сделать портрет жены. Как подумаешь, что это жена Шарля… Ты помнишь, Реми, того толстого простака в нашем классе? Каким образом этот совершенно тупой парень сумел отхватить такую красавицу? Ведь у него даже не было состояния!

— Как говорится, дуракам везет.

— Да, но если отобрать у них то, с чем они счастливы, то они превращаются в тигров!

Реми с удивлением повернулся к дʼЭрвилю:

— Не хочешь ли ты сказать, что Шарль?..

— Нет.

Однако оба одновременно подумали об одном и том же.

В эту минуту часы пробили девять. Канделябры почти догорели и грозили вот-вот погаснуть. Накинув простыню на тело молодой женщины, они отнесли его наверх и положили на кровать. В спальне горел камин, фарфоровый ночник отбрасывал на потолок зыбкие отблески. Женщину одели и накрыли простыней.

ДʼЭрвиль вновь спустился собрать свои склянки и инструменты, после чего ему оставалось только вернуться в гостиницу, где его ждал ужин.

На поминальную трапезу в доме Бовари должны были явиться супруги Омэ, лучшие друзья покойной, мэр Тюваш и кюре Бурнизьен. Шарль был слишком огорчен, чтобы присутствовать там.

Переходя через главную улицу и направляясь к «Золотому льву», Реми радовался, что Ивер хотя бы пешком смог довести их до Ионвиля, иначе им пришлось бы ночевать в старой «Ласточке» и дрожать от холода.

В гостинице подавали суп, яйца, сало и сидр в кувшинах. Деревенский тележник не смог полностью починить дилижанс, и Ивер собирался на следующий день вернуться в Руан, чтобы основательно отремонтировать свою «Ласточку». ДʼЭрвиль, утомившийся в экипаже полиции по дороге в Ионвиль, сказал, что тоже поедет дилижансом вместе со своими склянками.

Покончив с ужином, Делевуа и дʼЭрвиль поднялись в свои комнаты. Движимый любопытством Реми, несмотря на усталость, решил пройтись по улице. Надев широкий плащ, он вышел. От трактира была видна единственная темная улица городка и несколько скромных домов, выстроившихся напротив. Распряженная телега с торчащими оглоблями стояла, по всей видимости, возле мастерской тележника. Справа от постоялого двора красовалось творение детских рук: бесформенный снеговик с глазами из пробок от бутылок сидра, трубкой во рту и метлой в руке.

Через окна домов не пробивался свет, ни одна масляная лампа не была зажжена. Обледенелая земля, как вафля, хрустела под ногами. Вокруг были холод, тишина, мрак, окоченение и неподвижность. Большой кот вдруг выскочил неизвестно откуда и с невероятным проворством проскочил мимо.

Реми сквозь туман направился к дому Бовари. Облачка пара вырывались из его рта и смешивались с холодным воздухом. Подходя, он заметил, что ставни открыты — у тела умершей шло ночное бдение. Через покрытые морозным узором стекла из комнаты, где был установлен гроб, лился свет, как из ярко освещенной часовни. Реми различил три силуэта. Женщина в черном платье — вероятно, жена аптекаря Омэ — сидела в раздумье со сцепленными руками, а может быть, просто дремала. Она словно воплощала собой образ добродетели, сидящей в слезах у изголовья падшей грешницы. Мужчины, один из которых кюре Бурнизьен в духовном облачении, а другой — аптекарь Омэ, сидели за столом. Перед ними стояли два стакана и бутылка, и они перекидывались в карты, захваченные, судя по всему, партией в безик или экарте. В комнате, чтобы оздоровить воздух, курился ладан.

Вероятно, в стороне (с улицы было не видно) находилось тело хозяйки дома. Реми попытался представить ее себе: растерзанная, облаченная в платье, она лежит, смиренно сложив руки; на ногах — свадебные туфли, в которых, по обычаю, ее завтра похоронят.

Реми подошел поближе. Жандарм, сопровождавший дʼЭрвиля по пути в этот городок, покинул свой пост и, наверное, укрылся от мороза в каком-нибудь теплом местечке — на его месте теперь стоял кто-то другой. Это оказался дрожащий от холода, плохо одетый мальчишка, который, съежившись, с беспокойством смотрел из темноты в освещенные окна. Кто это был такой, почему он находился здесь? Реми не успел расспросить мальчика, поскольку тот мгновенно растворился во мраке, как только заметил, что за ним наблюдают. Лишь прозвучал удаляющийся стук его деревянных башмаков об лед. Сердце Реми тревожно забилось.

Он вернулся в гостиницу «Золотой лев», поднялся на свой этаж и увидел, что дʼЭрвиль еще не спит — дверь его комнаты была открыта, он умывался при свече. Из кухни ему принесли кувшин горячей воды и чайник Он помыл руки, отряхнул их, а затем вытер большим полотенцем, нагретым у огня. Потом, посмотрев на Реми, дʼЭрвиль сказал доверительным тоном:

— Есть кое-что, о чем мне не хотелось говорить тогда, при Делевуа, потому что мне не нравится, если это будет кочевать из отчета в отчет и прозвучит на судебном заседании. Бедный Бовари может об этом прочитать.

— Что же это?

— Так вот: эта женщина была на пятом месяце беременности…

— А Хеллеквинская Охота, с которой они, по всей видимости, столкнулись на верхнем берегу по пути сюда и которая чуть не опрокинула их, — надо ли о ней говорить, господин кюре?

— А они сами о ней говорят? Нет. Уверяю вас, мэр Тюваш, не стоит пока вмешивать полицию в вещи, которые больше касаются Сатаны и его демонов, чем общества. Дело и так сложное, не будем усложнять его еще больше! К тому же эти люди — городские: чего доброго, обвинят нас, деревенских, в суеверии!

— Пожалуй, вы правы, господин кюре.

Несмотря на написанное в газете и на то, что господин кюре делал вид, будто не верит в версию с убийством, у жителей маленького городка было свое мнение об истинных причинах смерти госпожи Бовари: это было самоубийство, а не несчастный случай. Тем не менее, несмотря на запрет церкви хоронить самоубийц по христианскому обряду, все уладили, и церемония оказалась достойной супруги почетного гражданина в Нормандии.

— Бедная женщина, такая молодая, — вздыхали на похоронах одни. — Правда, ее муж вовсе был ей не пара.

— Какое расточительство! — возмущались другие. — Влезть по уши в долги, чтобы накупить побрякушек!

— Она была скомпрометирована, — уверяли третьи. — А эти вещи всегда плохо кончаются.

Зазвонил колокол, и процессия начала выходить из церкви. Зима по календарю давно закончилась, однако накануне опять пошел снег и похолодало. Шесть мужчин, по трое с каждой стороны, слегка раскачиваясь, несли гроб. Два священника, певчие, дети из церковного хора шли позади, распевая De profundis.[7] За ними, держа в руках зажженные свечи, следовали женщины в черных одеяниях с накинутыми на голову капюшонами. Дальше брел Шарль. Это был крупный мужчина. Промокая слезы, он прикрывал лицо носовым платком в клетку, напоминающим кухонное полотенце. Одет он был в костюм, в котором, очевидно, когда-то женился. И наконец шествовали остальные жители городка, чувствующие себя стесненными в своих траурных одеяниях.

Жизнь в городке замерла. Торговцы убрали свои прилавки, с колокольни раздавался погребальный звон. Холодное солнце пролило лучи света на землю, присыпанную снегом. Низко над крышами летали вороны. Небо стало ярко-голубым. Еще раз обманутые погодой ирисы, рискуя погибнуть от мороза, пробивались между островками лежащего на крышах снега.

В самом деле, этот март был необычным. Если такой холод может внезапно вернуться, то как же теперь полагаться на «холодных святых»?[8] Стало быть, знаменитый нормандский мягкий климат всего лишь легенда?

ДʼЭрвиль сегодня же утром укатил в Руан с Ивером. Легко узнаваемый в толпе чиновников благодаря своему высокому росту и огромному зонту комиссар Делевуа смотрел, как люди выходили из церкви. Рядом с ним, скрестив руки, молча стоял Реми в своем куцем черном рединготе (он не захотел надеть широкий плащ). К ним присоединился мэр Тюваш со своим заместителем — бывшим военным, сборщиком налогов Бине, который, кроме того, являлся и почетным капитаном пожарных. Тюваш и Бине считали дело закрытым, однако ни на шаг не отставали от обоих дознавателей — мало ли что они еще выкинут! Эта парочка отпускала комментарии обо всех, кто проходил мимо.