Найо Марш - Смерть в белом галстуке

— Если бы вы смогли прочесть их сейчас, — сказал Аллейн, — вы, возможно, перепугались бы.

Василий принес чай. Он запыхался, и Аллейн тотчас понял, что старый слуга успел сбегать в свой любимый кулинарный магазинчик за углом и приобрести икру. Он приготовил целую гору гренок с маслом, нарезал лимоны и в огромный бочонок стюартовских времен налил чай. Бочонок этот принадлежал леди Аллейн, и сын позаимствовал его только для того, чтобы показать коллекционеру. Василий улучил также момент и переоделся во все лучшее, вид у него был извиняющийся, а лицо расплывалось в улыбке, и, устанавливая эти деликатесы на низкий столик перед Трой, он что-то нашептывал про себя.

— Пожалста, пожалста, — проговорил он, — если што-то ишшо нужно, сэр… Может, я што не…

— Нет-нет, — поспешил заметить Аллейн, — все просто замечательно.

— Икра! — сказала Трой. — И божественный чай, я так рада.

Василий громко рассмеялся, заизвинялся, затем низко поклонился и бесшумно прикрыл за собой дверь, как это делают субретки во французских комедиях.

— Как вам этот старый обалдуй? — сказал Аллейн.

— Кто он?

— Русский, он перешел сюда из моего прежнего дома и практически настоял, чтобы его оставили здесь. Вам приходилось есть икру и запивать ее русским чаем? Он сюда еще и молока добавил.

— Молока я не хочу, а икру съем, — сказала Трой. Когда трапеза закончилась и Василий убрал посуду, Трой объявила:

— Мне надо идти.

— Еще нет.

— Разве вам не следует быть в Скотленд-Ярде?

— Если я понадоблюсь, мне позвонят.

— Мы даже не помянули Банчи.

— Нет.

— Вы не освободитесь сегодня вечером пораньше?

— Не знаю, Трой.

Аллейн сел у ее кресла на скамеечку для ног, и Трой теперь видела только его голову и то, как он обхватил ее своими длинными тонкими пальцами.

— Если вы не против, давайте не будем говорить о деле. Я только хочу, чтобы вы знали: если вам это нужно, то я здесь.

— Вы здесь. Я пытаюсь этим воспользоваться. Вы когда-нибудь это повторите, как вы думаете? Знаете, я поклялась, что в этот благословенный день не произнесу ни слова о любви. Так что будет лучше, если мы все-таки поговорим о деле. Пусть с моей стороны это будет отвратительно, но я скажу вам, что могла бы сегодня вечером способствовать аресту.

— Вы знаете, кто убил Банчи?

— Полагаю, да. Если вечернее шоу сегодня пройдет как надо, то появится возможность произвести арест.

Он повернулся и взглянул ей в лицо.

— А мне снова работа! Почему это дело вас так задевает?

— Не понимаю, — сказала Трой, — ничего серьезного, во всяком случае, ничего такого, что звучало бы убедительно. Просто меня охватывает ужас при мысли о смертной казни. Даже не знаю, согласна ли я с общепринятыми доводами против нее. Это что-то из ряда кошмаров. Как клаустрофобия. В детстве я обожала легенды Ингоддсби. Однажды я поняла одну из них — о моем лорде Томнодди и о повешении. Впечатление это произвело на меня поразительное. Я видела это во сне. Я не могла выбросить это из головы. Я листала книгу, зная, что непременно наткнусь на это место, боялась думать об этом и… все же читала. Я даже это зарисовала.

— Наверное, помогло.

— Не думаю. Мне кажется, многие люди даже с меньшим воображением в душе боятся полицейских. Так было и со мной. Я об этом никогда не говорила, но видите, стоило нам с вами столкнуться с подобным делом, которое закончится тем, что вы кого-то арестуете, я уже поняла… — голос ее дрогнул. — Затем процесс, и все закончится… — в нервном порыве она дотронулась до его головы, — вы здесь ни при чем, и я так переживала, чтобы вы были ни при чем.

Аллейн притянул ее руку к губам.

Наступила тишина. Все, что он когда-либо чувствовал, малейшая frisson,[47] сильнейшее горе, минимальное раздражение, величайшая радость, любая мелочь, доставлявшая наслаждение, — все казалось лишь преддверием к этому моменту, когда ее рука мягко прижималась к его губам. Он встал и склонился над ней, и, по-прежнему держа ее руку, словно талисман, произнес сквозь ее ладонь:

— Все должно быть правильно. Клянусь, что так и будет. Не могу же это чувствовать я один! Трой!

— Не теперь, — прошептала Трой. — Сейчас больше не надо. Пожалуйста.

— Хорошо.

— Пожалуйста.

Он склонился еще ниже, сжал обеими руками ее лицо и поцеловал ее прямо в губы, чувствуя, что поцелуем вдыхает в нее жизнь. Затем разжал руки.

— И не надейтесь, что я попрошу у вас прощения, — сказал он. — Вы не имеете права не обращать на это внимания. Вы, девочка моя, уж слишком особенны. Я ваш мужчина, и вы это знаете.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Этого-то и недоставало, — добавил Аллейн. — Решительного мужика.

— Наглого индюка, — недовольно возразила Трой.

— Знаю-знаю, но в конце концов это не показалось вам нестерпимым. Ради бога, Трой, почему нам не быть честными друг перед другом? Когда я вас поцеловал, страсть охватила вас, как пламя. Не мог же я это выдумать!

— Нет.

— Казалось, всем телом вы кричали о том, что любите меня. Как мне не быть решительным?

— А как мне остаться безразличной?

До него дошло, что она действительно потрясена происшедшим, и тогда волна невыразимой жалости нахлынула и затопила все его мысли.

— Пппростите, — он начал даже заикаться. — Простите, ради бога!

— Сейчас, — медленно произнесла Трой, — позвольте, я уйду. Мне надо все обдумать. Я постараюсь быть откровенной. Уверяю, я не думаю, что любила вас. Мне кажется, что я и не могла бы полюбить вас, — ведь меня возмущало, что, когда бы мы ни встретились, вы то и дело что-то требовали от меня. А физической любви я не понимаю. Не знаю, что она означает. Я была просто испугана. Вот и все.

— Идите. Подождите минутку, я вызову такси.

Он позвонил и вызвал такси. Возвратившись, он увидел ее перед камином со шляпой в руке — она казалась маленькой и потерянной. Он принес ее пальто и набросил ей на плечи.

— У меня какая-то слабость, — сказала Трой. — Когда я согласилась прийти, мне казалось, что все пройдет мирно и безлично. У вас был измотанный вид, и вы были озабочены, а прийти — это было так легко. А теперь видите, как все повернулось.

— Разверзлись небеса, и выпали все звезды. А я за этот час словно объехал вокруг света. А теперь и вы еще должны оставить меня.

Он проводил ее до такси и перед тем, как захлопнуть дверцу машины, сказал:

— Ваш самый преданный индюк.

Аллейн вошел в кабинет помощника комиссара как раз, когда часы в кабинете пробили без четверти девять.

— Привет, Рори.

— Добрый вечер, сэр.

— У вас глаз тренированный, и вы, несомненно, заметили, что моей секретарши на месте нет. Так что можете обойтись без официальных тонкостей. Садитесь и зажигайте трубку.

— Благодарю вас, — сказал Аллейн.

— Немного не в своей тарелке, а?

— Да, есть немного. Я буду выглядеть полным ослом, если они не решатся.

— Разумеется. Это важное дело, старший инспектор.

— Мне ли этого не знать, сэр!

— Кто придет первым?

— Сэр Герберт и леди Каррадос.

— Кто-то уже здесь?

— Все, кроме Димитрия. Фокс известил их о месте. Его кабинет, мой, комната ожидания, комната задержания. Как только появляется Димитрий, Фокс тут же придет и доложит.

— Хорошо. Тем временем давайте-ка снова просмотрим весь план действий.

— Ну что ж, — произнес помощник комиссара после того, как они еще раз обговорили намеченное, — все, правда, висит на волоске, но может и сработать, и, насколько я понимаю, это зависит от того, как вы возьметесь за них.

— Благодарю вас, сэр, — твердо ответил Аллейн, — за эти слова поддержки.

Часы в кабинете помощника комиссара пробили девять. Аллейн принялся выколачивать свою трубку. Послышался негромкий стук в дверь, и вошел Фокс.

— Сэр, — сообщил он, — мы все готовы.

— Очень хорошо, Фокс. Проводите их.

Фокс вышел, и Аллейн окинул взглядом два стула под центральной люстрой и помощника комиссара, точно замершего в свете зеленой лампы, горевшей у него на столе. Сам Аллейн стоял возле камина.

— Сцена готова, — тихо произнес голос из-за зеленой лампы, — и занавес поднимается.

На минуту в кабинете повисла тишина, а затем дверь снова отворилась.

— Сэр Герберт и леди Каррадос, сэр.

Когда они вошли, Аллейн направился им навстречу, приветствовал, как положено, и представил помощнику комиссара. В том, как Каррадос пожимал руки, чувствовалась занятная смесь высокомерия, какое бывает разве только у королевского наместника, и стоицизма первых христианских мучеников.

Помощник комиссара был с ними предельно краток: