Марджори Аллингхэм - Смерть в Галерее

Филлида начала медленно и тяжело оседать на руки Фрэнсис, Норрис подхватил их обеих, и они под руки вывели Филлиду из комнаты.

— Я же говорил, что вам лучше не входить, Я же говорил, — взволнованно повторял он Фрэнсис. — Я позвонил в полицию и доктору. Возьмите ее, мисс. Я же не могу его оставить?

Его слова никому не показались абсурдными, хотя Роберта Мадригала оставили здесь одного уже много дней назад. И таким же одиноким Роберт с пергаментным лицом и серыми пыльными волосами уходил в вечность.

Старая Доротея возникла как существо из другого, более счастливого, мира. Она, прихрамывая, шла по коридору из холла, где собралась остальная прислуга и громким шепотом обсуждала случившееся. Доротея заботливо взяла Филлиду под руки.

— Пойдем, моя дорогая. Идем, моя красавица. Идем, моя смелая девочка, — приговаривала она, сплетая слова в нить, в которой они теряли значение и превращались в один непрерывный утешительный звук. — А вы тоже хороши, мисс Фрэнсис, — обернувшись, проговорила она укоризненно. — О чем вы думали, когда привели ее сюда? Она такая нежная, такая хрупкая. Пойдем, моя дорогая. Идем, моя красавица. Идем, моя смелая девочка. Один шажок. Еще шажок. Идем. Идем.

Она как бы впитала энергию самого солнечного света, и ее крепкое тело двигалось с магнетическим спокойствием и выверенной точностью маленькой рабочей лошадки, взбирающейся на холм. Фрэнсис брела с другой стороны, поддерживая Филлиду под другую руку.

Итальянская кровать в спальне Мэйрика была впечатляющим сооружением. Ее позолоченный каркас в стиле барокко достигал потолка, и вдоль него по обе стороны знаменами спускался полог. Яркий гобелен не выцвел от времени и представлял собой триптих, с которого Матфей, Марк, Лука и Иоанн благословляли Габриель, лежавшую на яркой красно-голубой расшитой золотом подушке.

Она села в кровати, закутанная в шотландские кружева, неприступная и отстраненная, маленький пожелтевший оплот умиравшего могущества. Доротея возглавляла процессию, входившую в комнату без всяких церемоний. Она опустила Филлиду в кресло перед камином и начала растирать ее руки ритмичными и сильными движениями.

Яркие глаза старой Габриель на мгновение остановились на двух женских фигурах. Она поджала губы, и лицо ее выразило презрение. Наконец, она осторожно понюхала воздух, как маленькое дикое животное и, высунув из меховой опушки рукава пальчик, поманила Фрэнсис.

— Полиция уже здесь? — старый голос был звонким, несмотря на то, что говорила она почти шепотом.

— Нет, дорогая.

— И доктора нет?

— Еще нет.

— Слуга знает, как он умер?

— Кажется, нет. Я не знаю.

— Пойди и разузнай, а потом возвращайся и расскажи мне. Побыстрее, дитя, поспеши.

Все это было просто удивительно, как будто произошедшая трагедия постепенно разжигала в ней гаснущий костер жизни. В этом была вся Габриель: сила, несмотря ни на что, опять пришедшая на помощь, хотя уже и не очень надежная. Фрэнсис вышла.

На самом верху лестницы она остановилась. Внизу в холле было какое-то движение, слышались приглушенные голоса. С внезапно охватившим ее чувством вины она бросилась назад, приникла к перилам и посмотрела вниз. Ее сердце сильно забилось, когда она увидела, что в холле полно людей. Респектабельный и элегантный дом был в руках полиции. Внизу Норрис с жаром выкладывал свидетельские показания. Он шептался с мужчиной в форме инспектора полиции. Рядом стоял высокий хмурый незнакомец в щегольском твидовом костюме и из стороны в сторону вертел седой головой с жадным любопытством, которое ей было хорошо знакомо. Прямо под ней стояла дрожащая служанка, а позади девушки она увидела приоткрытую дверь в служебный коридор, к которой приникла, жадно прислушиваясь, экономка.

Сверху все это казалось комедией, гротеском, театром абсурда — уменьшившиеся фигурки, раздвинувшиеся углы.

Снаружи раздался шум, приехали полицейские фотографы.

Их тяжелые решительные шаги разбудили в ней другие воспоминания, и ее пальцы впились в полированные перила.

Не так давно она так же стояла здесь, наверху, и вглядывалась в серый сумрак, и тогда там тоже раздавались резкие быстрые шаги. Тогда этот звук показался успокаивающим, и она вспомнила, как убеждала себя: «Это всего лишь Роберт ушел, дурочка. Это всего лишь Роберт ушел». Роберт ушел? Роберт ушел. В свете сегодняшних открытий фраза ужасала. Роберт не уходил той ночью. Роберт, бедный, ворчливый неудачник, остался навсегда в зеленой гостиной. В тот момент, неделю назад, когда она стояла здесь, прислушиваясь, Роберт уже, наверное, лежал на дне большого шкафа с неестественно вывернутой головой на неудобно поджатых ногах.

Вышел кто-то другой. Кто-то другой шагнул в дождливую ночь, и ветер развевал его одежды. Кто-то другой… Кто?

Внизу опять послышался шум, как будто кто-то медленно вошел в дом. Все повернулись к нему, и Фрэнсис почувствовала, как мурашки пробежали по всему телу, когда она его узнала.

Она навсегда запомнила Дэвида таким, каким увидела в тот момент. Его появление не имело для нее какого-то особенного эмоционального значения. Но именно тогда она поняла, насколько его любит. И образ живого, настоящего, реального Дэвида, входившего в дом, навсегда врезался в ее память.

Дэвид медленно входил в комнату, спокойный и дружелюбный, как обычно, немного сутулившийся из-за высокого роста и нескладности худого тела. Он медленно обвел глазами комнату расслабленным и удивленным взглядом, который и составлял добрую половину его обаяния, вдруг быстро взглянул вверх, как будто знал, где ее искать, и приветливо махнул рукой.

Все пристально посмотрели на нее, и Фрэнсис поспешно спустилась вниз, сознавая, что бледна, напугана и совершенно подавлена. Норрис что-то сказал человеку с седыми волосами, который поспешил ей навстречу. Она не имела ни малейшего понятия, кто он. Человек сразу же представился, и ни его имя, ни звание старшего инспектора полиции не произвели на нее особого впечатления, но она безошибочно почувствовала власть в выражении его лица. И суровая честность в жестком взгляде маленьких глаз показалась ей самой страшной вещью в мире.

— Не могли бы вы капельку подождать наверху, мисс Айвори? Я пришлю за вами через пару минут, — сказал он с мягким шотландским акцентом.

Это не подлежало обсуждению, это был приказ, высказанный вежливо, но безапелляционно, и вопрос, который был готов сорваться с ее губ, так и остался невысказанным. Она кивнула и посмотрела на Дэвида Филда, но ее опередил какой-то незнакомец:

— Вы, конечно, мистер Филд? — спросил он. — Минуточку, мистер Филд. Я бы хотел перекинуться с вами парой словечек.

Фрэнсис увидела, как брови Дэвида удивленно поползли вверх и, повернувшись к ней, он слабо улыбнулся и состроил недоуменную гримасу. Это был самый успокаивающий жест, который она когда-либо видела в жизни, в нем было спокойное понимание всего, что она пережила и переживает сейчас. Фрэнсис немного воодушевилась, но когда она уже уходила, новое ужасное подозрение опять всплыло в ее памяти.

— Я слышала, как он уходил до этого, — горячо убеждала она Габриель несколько мгновений спустя, опять стоя в том же конце спальни. — Я прекрасно это помню. Дэвид первым ушел той ночью. Я слышала, как щелкнул замок, когда стояла на лестничной площадке. А потом, минут через десять, еще кто-то прошел из зеленой гостиной по коридору и вышел через парадную дверь.

— Да, — безмятежно сказала старая Габриель. — Как обманчивы эти ночные звуки.

Они были одни в огромной спальне, старейшая и самая молодая из рода Айвори, они долго и внимательно смотрели друг на друга, и каждая думала о том, что сказала другая. Годы спустя, мысленно возвращаясь к этому эпизоду, Фрэнсис поняла, что повзрослела именно в этот момент.

Она прошлась от кровати к камину. Ее зеленое шерстяное платье, сшитое так, как шьют только в южной Англии, облегало узкие бедра и плечи. Старая женщина под гобеленовым триптихом с чисто женским любопытством ее разглядывала.

— В двадцать пять лет у меня была талия девятнадцать дюймов, — неожиданно сказала она, и впервые со дня их встречи внучка легко проследила за ходом ее мыслей и ответила без запинки.

— В конце концов, это моя жизнь, — сказала она. — Я знаю, что делаю. Ты ошибаешься, думая, что Дэвид позарился на мои деньги. Он даже не хочет жениться на мне. Помолвка была только трюком, чтобы решить некоторые проблемы. Просто я пошла и выложила ему все об этой истории с Лукаром, я тебе о ней рассказывала.

Фрэнсис стояла спиной к Габриель, старая женщина оглядела худенькую юную фигурку. Этот быстрый проницательный взгляд черных глаз кое о чем говорил. И ее муж, отец Мэйрика, очень любивший Габриель и высоко ценивший ее проницательный и практичный ум, сразу бы это понял и поздравил бы свою внучку.