Песах Амнуэль - Чисто научное убийство

В конце концов, Роману надоест… Я должен успеть раньше.

В затылке начала пульсировать боль, я узнал ее, это была боль от вонзившегося в верхнюю часть шеи шипа. Почему? Боль должна быть под лопаткой. Я подумал об этом и сразу же ощутил — укол острого кончика, и будто какая-то вязкая жидкость пролилась мне под кожу и пожаром начала растекаться по спине, рубашка стала мокрой — от крови? Нет, не может быть столько крови от одного точечного укола, наверное, так действует яд, но я не мог уколоть себя сам… Почему? Почему — нет? Если два мира соприкоснулись так, что я-второй смог убить Айшу-вторую, то почему бы мне-второму не помочь мне-первому привести в исполнение собственный приговор?

Я резко обернулся, но за спиной никого не было. Не было никого и в квартире — почему-то я знал это совершенно точно. Я мог пройти по комнатам и заглянуть во все шкафы — это ничего бы не изменило. Я был здесь один. Люкимсон наверняка знал о намерении Романа, может, они даже были заодно в своем желании помочь мне не только принять решение, но и выполнить его.

Жар в спине расширился, горело не только под лопаткой, но и в левой руке, и не настолько я потерял способность оценивать ситуацию, чтобы не понять — не было никакого яда и быть не могло, шип Люкимсон забрал с собой, просто у меня прихватило сердце, а настоящий шип вонзился в затылок, и эта боль тоже расширялась, и если я не сделаю сейчас того, что нужно, то через минуту не сумею этого сделать вообще, потому что ничего не останется во мне, кроме боли.

Я прижал к вискам ладони и впервые понял, что имеют в виду экстрасенсы, рассуждая о биополях. Ладони прилипли к вискам, их схватило будто магнитом, и из головы в руки потекла жаркая энергия, с ней вытекала боль, теперь уже болели и руки, сквозь которые энергия стекала вниз, к локтям, и накапливалась, потому что, как всякая жидкость, не могла подниматься. Нужно прислониться к чему-нибудь холодному, дать боли стечь, нужно что-то вроде громоотвода, только зачем, не лучше ли покончить со всем разом — и с болью тоже?

В салоне открылась, а потом хлопнула, закрываясь, дверь, и я услышал голоса: скрипучий голос Люкимсона и еще один — знакомый, но не узнаваемый, потому что в этой обстановке… Роман. Конечно, Бутлеру надоело ждать развязки в своей служебной машине, и он поднялся, чтобы предъявить мне, наконец, свои обвинения.

Собственно, он не оставил мне выхода. Точнее, один выход — через окно. Я поднял штору, и солнечный свет ослепил меня, а влажный тель-авивский воздух толкнул в грудь, будто ударная волна ядерного взрыва. Я выглянул наружу. Машина с мигалками стояла у подъезда, к дверце прислонился полицейский и смотрел вверх — мне в глаза.

Дверь на балкон начала приоткрываться.

— Сейчас! — крикнул я полицейскому внизу. Сейчас я к тебе приду. Тут очень высокий барьер, а я не акробат, мне придется влезть ногами на кресло и сделать шаг.

Уже делая этот шаг, я перестал ощущать боль, она исчезла сразу и во всем теле. Видимо, организм, живя уже ожиданием, отключил то, что могло помешать ему там, где…

Переваливаясь через перила балкончика, я четко — никакие барьеры теперь не мешали мне в этом — увидел, вспомнил и понял, что же произошло в самолете на самом деле.

И понял мотив.

Но было уже поздно возвращаться.

Я открыл глаза в белом мире. Что, собственно, изменилось? Я окунулся в черный воздух и всплыл в белой пустоте. Так могло выглядеть христианское Чистилище, если бы там принимали евреев. Скорее всего, я оказался в одной из высших сфирот — я или моя душа?

В белой пустоте возникло движение, и я увидел существо, которое могло быть только ангелом — в белых, естественно, одеждах. Ангел взмахнул крыльями и печально сложил их, потому что в белой пустоте не мог взлететь.

Я не испытывал боли, и это тоже означало, что произошло именно то, что и должно было произойти. Почему-то первой связной мыслью оказался не восторг перед существованием загробной жизни, жизни вечной, а сожаление о том, что теперь я ничего не смогу объяснить Роману. И Рине ничего не смогу объяснить, и Михаэлю, и эти, самые близкие мне люди останутся в убеждении, что я убил человека, и никогда не поймут мотива.

В этом мире, видимо, мысли материализовывались по мере поступления. Я подумал о Романе и увидел его лицо, возникшее в белой пустоте рядом с фигурой ангела. Роман, как и ангел, был в белых одеждах, а чуть в стороне появились Рина с Михаэлем — белые на белом, и лица всех троих были напряжены и беспокойны, но ангел сказал что-то или просто подумал, поскольку в высших сфирот не слово было носителем информации, но мысль, и лица разгладились, а Роман так и вовсе вздохнул с шумом, нарушившим спокойствие белого безмолвия. Вздох Романа был несовместим с миром духовных сфирот, он был слишком материален, и белый мир отверг нас, я услышал другие звуки, какое-то позвякивание, голоса, и запахи возникли — запахи лекарств, смешанные с запахом какого-то дешевого дезодоранта, и, как следствие материализации, тут же дала о себе знать и боль: заныло в висках, закололо в боку, защипало в локтях.

Скосив глаза, я увидел с обеих сторон от себя капельницы, а на белом небе разглядел тонкую трещину, невозможную в мире сфирот.

Больница.

Ну и хорошо. На земле я чувствовал себя более уверенно, чем в мире, в который никогда не верил.

Ангела наверняка зовут Лея или Сара, подумал я, и должность медсестры ей подходит больше.

— Сара, — позвал я, что проверить свои предположения.

— Очнулся, — сказала Сара-Лея мелодичным, хотя совсем и не ангельским голосом, а Роман опять шумно вздохнул, демонстрируя материальность происходящего, и пробормотал:

— Бредит, бедняга…

Пришлось обидеться и продемонстрировать собственную способность оценивать ситуацию.

— Вас зовут Сара? — спросил я девушку.

Она покачала головой и сказала:

— Нет, я Лея.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал я. — Сара или Лея — я так и думал.

Закрыл глаза и заснул.

Проснулся я на следующий день в полном сознании, и на этот раз у меня действительно ничего не болело, а капельницу с правой руки убрали, оставив только на левой, да и то, кажется, только для контрольных процедур.

Я находился в клинике «Бейлинсон», а не в тюремной больнице, и Лея-Сара, которая опять заступила на дневное дежурство, объяснила, что все вредные вещества из моего организма вымыты, а, если и будет некоторое недомогание, то это нервное, и доктор Михельсон меня быстро вылечит.

Вместе с доктором Михельсоном, крепким здоровяком лет сорока, в палате появился Роман, видимо, дежуривший за дверью со вчерашнего дня, и я, переводя взгляд с одного на другого, некоторое время раздумывал, кому из посетителей отдать предпочтение.

— Роман, — сказал я наконец, — останься, а вас, доктор, я попрошу зайти примерно через полчаса.

Михельсон с Бутлером переглянулись и решили, что больному лучше не противоречить.

— Песах, — сказал Роман, когда мы остались вдвоем, времени мало, — давай коротко и без деталей.

— Я действительно ее убил? — спросил я коротко и без деталей.

— Ты действительно вколол Айше Ступник шип под лопатку, — кивнул Роман.

— Все-таки под лопатку, — пробормотал я. Эти чертовы воспоминания, они все время сбивали меня с толку, а то я бы давно догадался, в чем дело.

— И не стал бы вытворять глупостей, — подтвердил Роман. — Мы с Гаем схватили тебя, когда ты перелезал через подоконник.

Я дернул головой, отогнав воспоминание о черном воздухе.

— Тебя вызвал этот экстрасенс, Люкимсон, или вы с инспектором следили за мной от самого дома?

— У нас мало времени, — сказал Роман, — а ты говоришь о частностях. Детали обсудим потом, сейчас давай о главном.

— Почему ты меня не арестовал? — спросил я, глядя в потолок. — У тебя были улики, а теперь есть и мотив.

Роман нахмурился и посмотрел на меня оценивающим взглядом — он думал о том, стоит или нет продолжать разговор с человеком, все еще не вполне верно понимающим собственные поступки. Я был уверен, что Роман думает именно так, хотя вовсе не ощущал в себе возникшей вдруг способности читать мысли.

— У меня есть мотив, — медленно сказал Роман, — но объясни, ради Бога, как может он соответствовать уликам, которые ты упомянул? Может быть, мы имеем в виду разные улики? Или разные мотивы?

— Или разные жертвы? — подхватил я с иронией.

— Или разные жертвы, — согласился Роман вполне серьезно.

— Начнем, в таком случае, с жертвы, — сказал я. — То есть, с Айши Ступник.

— Хорошо, — Роман оставался спокоен, но во взгляде его проскользнуно разочарование, и я ощутил это так же явственно, как минутой раньше — мысль, оценивавшую мои умственные способности. — Начнем с жертвы. То есть с Песаха Амнуэля.