Джон Карр - Три гроба

– Одну минутку! Скажите, вы узнали бы его голос, если бы услышали снова?

Откинувшись на спинку кресла, она повела плечами, словно сбросила с них какую-то тяжесть.

– Да!.. Нет, не знаю… Да, да! Но, видите ли, голос у него был не четкий. Теперь я понимаю, его приглушала маска. Почему люди такие коварные?.. – В глазах у нее сверкали слезы. – Я этого не понимаю. Я человек искренний. Если кто-то причиняет вам боль, это можно понять. Вы подстерегаете его и убиваете, а ваши друзья идут на суд и присягают, что в то время вы были в другом месте. Вы не надеваете подкрашенной маски, как делает Дреймен с детьми в ноябрьскую карнавальную ночь, не передаете визитную карточку, как тот ужасный человек, не идете наверх, не совершаете убийство и не исчезаете потом через окно… Это похоже на сказку, которую вам рассказывали в детстве… – Ее спокойствие сменилось истерикой. – О Боже! Бедный Шарль!..

Хедли спокойно ждал. Через минуту мадам Дюмон взяла себя в руки и сидела такая же безразличная, чужая и непонятная, как и большая, угрюмая уродливая картина у стены напротив. После вспышки эмоций женщина успокоилась, хотя продолжала тяжело дышать. Слышно было, как она царапала ногтями подлокотники кресла.

– Итак, посетитель сказал: «Передайте профессору Гримо карточку и спросите, сможет ли он меня принять», – напомнил ей Хедли. – Хорошо. А мисс Гримо и мистер Менген были в это время, как вы помните, внизу в гостиной, недалеко от входной двери?

– Странно, что вы об этом спрашиваете. Так… Да. Думаю, что да. Я не обратила внимания.

– Вы не помните, дверь в гостиную была открыта или закрыта?

– Не помню. Наверное, закрыта. Если бы она была открыта, в прихожей было бы светлее.

– Рассказывайте дальше, пожалуйста.

– Когда посетитель дал мне визитную карточку, я сказала: «Подождите, пожалуйста, я спрошу», – хотя и знала ответ. Я не могла оставаться наедине с тем… сумасшедшим. Я хотела пойти и попросить Шарля спуститься вниз, поэтому я сказала: «Подождите, я спрошу», – и быстро закрыла перед ним дверь. Замок сработал, и он не мог войти внутрь. Потом я подошла к свету и посмотрела на карточку. Она и теперь у меня, я не могла передать ее. Карточка оказалась чистой.

– Чистой?!

– На ней ничего не было ни написано, ни нарисовано. Я пошла показать ее Шарлю и попросить его спуститься вниз. Бедняга Миллз уже рассказал вам, что было дальше. Я сама собиралась постучать в дверь, когда услыхала.

что наверх кто-то поднимается, а оглянувшись, увидела, что это он – тот высокий, худой. Но я могу присягнуть на кресте, что дверь внизу я заперла. Нет, я не испугалась. Я еще спросила его, как понимать, что он идет наверх, а не ждет внизу. И все же фальшивого лица я не видела. Он стоял спиной к той яркой лампочке в нише на лестнице, которая освещала эту часть зала и дверь кабинета Шарля. Человек ответил по-французски: «Мадам, вы не можете меня тут держать», – потом опустил воротник и засунул кепку в карман. Уверенная, что он не посмеет войти в кабинет, я открыла дверь сама как раз тогда, когда Шарль открывал ее изнутри. Только теперь я увидела бледно-розовую, телесного цвета маску. Но не успела я что-то сделать, как он толкнул дверь, быстро шагнул в комнату и повернул в замке ключ. – Она помолчала, словно закончила первую часть рассказа и получила возможность дышать свободнее.

– И что было потом?

– Я послушалась приказа Шарля, – проговорила она вяло. – Скандала я не устроила, но отошла недалеко. Я немного спустилась вниз, так, чтобы еще было видно дверь этой комнаты, и оставалась на своем месте столько же, сколько Стюарт. Это было ужасно. Понимаете, я же не девочка. Я была там, когда прогремел выстрел, когда к двери подбежал Стюарт и начал громыхать кулаками, даже когда явились вы. Но потом была вынуждена уйти отсюда. Я поняла, что произошло. Я еще успела дойти до своей комнаты под этой лестницей. С женщинами иногда такое бывает… – Она стеснительно улыбнулась. – Но Стюарт сказал правду, из этой комнаты никто не выходил. Бог свидетель, мы оба говорим искреннюю правду. Как это чудовище оставило комнату, если не через дверь?.. А теперь, будьте добры, разрешите мне пойти в больницу к Шарлю.

Заговорил доктор Фелл. Он стоял у стены под фехтовальными рапирами и щитом и был похож – черная шляпа, на носу криво нацеплены очки, по обеим сторонам книжные полки и белые статуэтки – на феодального барона, а не на безжалостного Фрон де Бефа.[10]

– Мада-ам, – протяжно, носовым, словно боевой клич, голосом, обратился он к женщине, надкусив сигару и деликатно откашлявшись в сторону, – мы вас долго не задержим. Хочу сразу заверить, что у меня ни малейшего сомнения в том, что вы, как и мистер Миллз, рассказали нам правду. Прежде чем перейти к делу, я докажу, что верю вам… Мада-ам, вы помните, в котором часу сегодня вечером перестал идти снег?

Мадам Дюмон посмотрела на него тяжелым, пытливым взглядом. Видно было, что о докторе Фелле она слышала.

– Это имеет какое-то значение? Кажется, около половины десятого. Да, помню, когда я пришла в кабинет Шарля забрать поднос с посудой, то посмотрела в окно и заметила, что снег перестал. Это имеет значение?

– И очень большое, мада-ам. Без этого у нас имеются только полкартины невозможной ситуации. Вы говорите вполне достоверно. Помните, Хедли? Снег перестал идти приблизительно в половине десятого. Правильно?

– Правильно, – согласился старший инспектор и тоже вопросительно посмотрел на доктора Фелла. Он уже научился не доверять безразличному выражению его лица с двойным подбородком. – Пусть так, в половине десятого, ну и что?

– Следовательно, снег перестал идти за сорок минут до того, как посетитель исчез из комнаты, – продолжал доктор Фелл. – То есть за пятнадцать минут до того, как он явился в этот дом. – Правильно, мада-ам? Э-э… Он позвонил около входной двери за пятнадцать минут до десяти? Хорошо. Правильно… Дальше, Хедли, вы припоминаете, когда мы сюда приехали? Вы обратили внимание, что до того, как вы, Ремпол и юный Менген вошли в дом, на лестнице и даже на тротуаре перед лестницей никаких следов не было? А я помню. Я нарочито отстал, чтоб убедиться.

– Боже мой! Правда! Тротуар был чистый. Это же… – Хедли выпрямился и громко засмеялся, а потом повернулся к мадам Дюмон. – Следовательно, Фелл, это и есть доказательство того, что вы верите рассказу мадам Дюмон. Вы что – тоже с ума сошли? Вам сказали, что посетитель позвонил и вошел в дом сквозь запертую дверь через пятнадцать минут после того, как перестал идти снег, и все-таки…

– Что вас так удивляет, дружище? – Доктор Фелл широко открыл глаза, и жилетка у него на груди заколебалась от смеха. – Он выплыл из комнаты, не оставив никаких следов, так почему вам не нравится мысль, что он так же и заплыл?

– Я не знаю почему, – нерешительно проговорил Хедли. – Но, черт его побери, из опыта расследования убийств я знаю: то, как убийца проник в запертую комнату и как исчез из нее, – далеко не одно и то же. Хорошо вы горите…

– Послушайте, пожалуйста… – На побледневшем лице мадам Дюмон более резко обозначились скулы. – Ей-Богу, я говорю правду. Господи, помоги мне!

– И я вам верю, – повторил доктор Фелл. – Вы не должны позволять, чтобы вас запугала обыкновенная шотландская рассудительность Хедли. Прежде чем я закончу, он тоже поверит вам. Что я хочу сказать? Я доказал, что верю вам до последнего слова, если вы сказали правду. Хорошо. Я хочу только предостеречь вас, чтоб вы не обманули моего доверия. Я не ставлю под сомнение то, что вы уже рассказали, но очень сомневаюсь в том, что вы скажете мне через минуту.

– Я этого боялся, – прищурив один глаз, сказал Хедли. – Меня всегда пугает, когда вы начинаете щеголять своими проклятыми парадоксами.

– Продолжайте, пожалуйста, дальше, – вяло отозвалась женщина.

– Гм… Благодарю. Следовательно, мада-ам, вы давно работаете экономкой?.. Подождите! Я поставлю вопрос по-другому. Вы давно живете у профессора Гримо?

– Больше двадцати лет. Я была больше, чем его экономкой… когда-то… – Женщина подняла взгляд от сцепленных пальцев, словно спрашивая, не много ли она отважилась сказать. Сейчас это был взгляд человека, что ждет нападения из-за угла и приготовился к защите. – Я говорю вам об этом с надеждой, что вы пообещаете ничего не разглашать. Все можно найти в архивах на Боу-стрит. Хотя к делу это отношения не имеет, вы можете причинить ненужные неприятности. Конечно, не мне. Понимаете, Розетта Гримо – моя дочь. Она родилась в Англии, и там должна быть соответствующая запись. Но она об этом не знает. Никто не знает. Пожалуйста, прошу вас, вы можете пообещать, что будете молчать? – спросила она тихо, но настойчиво.

– Почему же нет, мада-ам? – наморщил лоб доктор Фелл. – Я считаю, что это вообще не наше дело. Конечно, мы будем молчать.

– Вы обещаете?

– Мада-ам, – учтиво ответил доктор Фелл, – я не знаком с девушкой, но держу пари, что вы волнуетесь напрасно. Вы обе уже много лет волнуетесь напрасно. Она, наверное, уже знает. Дети о таких вещах всегда знают. И она старается держаться так, чтоб вы об этом не догадались. Весь мир идет кувырком из-за того, что нам нравится делать вид, будто тех, кому до двадцати, ничего не будет волновать в будущем, а тех, кому за сорок, ничего не волновало в прошлом. – Он усмехнулся. – Впрочем, довольно об этом. Я хочу спросить вас: где вы познакомились с Гримо? Еще до того, как приехали в Англию?