Эллери Куин - Неизвестная рукопись Доктора Уотсона

— Займемся делом, — прервал его Лестрейд и распахнул перед нами дверь.

Нас встретил сильный запах карболовой кислоты, запах, с которым я был хорошо знаком, когда служил в войсках ее величества в Индии.

Комната, в которую нас ввели, напоминала длинный широкий коридор. Вдоль одной стены тянулся помост, на котором стояли грубо сколоченные деревянные столы. Почти половина из них была занята неподвижными телами, прикрытыми простынями. Лестрейд провел нас в дальний конец комнаты. Там находились еще один помост несколько выше других и стол, на котором лежало тело.

— Энни Чэпмен, — угрюмо произнес Лестрейд, — новая жертва этого мясника. — Он откинул простыню.

Холмс был самым бесстрастным из людей, когда речь шла о преступлении, но и на его лице появилось выражение угрюмой жалости. Что до меня, то должен признаться, что, хотя я привык к зрелищу смерти, меня начало мутить. Девушка была зверски убита, как животное на бойне.

К своему удивлению, я увидел, что на лице Холмса жалость сменилась как бы разочарованием.

— Лицо не изуродовано, — пробормотал он словно с сожалением.

— Потрошитель не уродует лица своих жертв, — сказал Лестрейд.

Холмс принял свой обычный холодный и сосредоточенный вид. С таким же успехом он мог рассматривать экспонат в анатомичке. Он тронул меня за руку.

— Обратите внимание на ловкость этой гнусной работы, Уотсон. Это подтверждает то, что мы читали в газетах. У него свой почерк.

Инспектор Лестрейд насупился.

— «Хирургия» Потрошителя не всегда одинакова. Она, видно, зависит от того, каким временем он располагает. В некоторых случаях он не успевал изувечить жертву, если кто-то прерывал его сатанинские дела.

— Я вынужден отказаться от некоторых поверхностных представлений, которые у меня сложились. — Холмс говорил скорее сам с собой, нежели с нами. — Сумасшедший, садист, но расчетлив, даже на редкость расчетлив.

— Значит, вы признаете, что Скотленд-Ярд имеет дело вовсе не с каким-то кретином.

— Несомненно, Лестрейд, и я буду счастлив оказать вам любую помощь в пределах своих ограниченных возможностей.

При этих словах Лестрейд широко раскрыл глаза. Никогда раньше он не слышал, чтобы Холмс умалял свои таланты. Полицейский пытался найти подходящий ответ, но, как видно, его удивление было столь велико, что он не нашел слов.

Он, однако, достаточно пришел в себя, чтобы высказать обычную просьбу:

— Если вам повезет и вы найдете злодея…

— Я не ищу наград, Лестрейд, — сказал Холмс. — Будьте уверены, что все лавры достанутся Скотленд-Ярду. — Он сделал паузу, затем мрачно добавил: — Если до этого дойдет.

После чего он повернулся к доктору Мэррею.

— Не разрешите ли вы нам осмотреть ваш приют, доктор?

Доктор Мэррей поклонился.

— Почту за честь, мистер Холмс.

В это время дверь отворилась, и появилось убогое существо, едва волочившее ноги. Больше всего потряс меня его отсутствующий взгляд. Невыразительные черты лица, отвислый, полуоткрытый рот говорили о слабоумии. Шаркающей походкой он подошел к помосту, поднялся на него и вопросительно посмотрел на доктора Мэррея, который улыбнулся ему, как улыбаются ребенку.

— А, Пьер, ты можешь накрыть тело.

На бессмысленном лице мелькнуло желание угодить. Мне невольно пришло на ум сравнение с верным псом, которому добрый хозяин подает команду. Затем доктор Мэррей сделал нам знак, и мы сошли с помоста.

— Я пойду, — сказал Лестрейд, морщась от запаха карболки. — Если вам требуется какая-нибудь информация, мистер Холмс, — добавил он вежливо, — обращайтесь ко мне без стеснения.

— Спасибо, Лестрейд, — сказал Холмс столь же любезно.

Два сыщика, очевидно, решили установить перемирие, пока зловещее преступление не будет раскрыто, кстати, первое подобное перемирие между ними на моей памяти.

Покидая это страшное место, я оглянулся и увидел, как Пьер старательно расправляет простыню на теле Энни Чэпмен. Холмс тоже смотрел на дурачка, и что-то мелькнуло в его серых глазах.

— Стараешься делать что можешь, — сказал доктор Мэррей несколько минут спустя, — но в городе таких размеров, как Лондон, это все равно что пытаться отогнать море метлой. Море нужды и отчаяния.

Выйдя из морга, мы пересекли выложенный каменными плитами внутренний двор. Доктор Мэррей провел нас через другую дверь в очень старое, обшарпанное, но несравненно менее мрачное помещение. Очевидно, когда-то это длинное низкое каменное строение было конюшней — отчетливые следы разделения на стойла сохранились до сих пор. По мере того как здание вытягивалось, подобно железнодорожному полотну, стойла расширялись, пока не превратились в некое подобие комнат. Надписи на карточках обозначали спальни для женщин и для мужчин, амбулаторию с комнатой для ожидания. Прямо перед собой мы увидели указатель: «К часовне и столовой».

Занавеска, прикрывающая вход в женскую спальню, была задернута, но вход в мужскую спальню был открыт, и виднелись несколько железных коек, на которых спали жалкие оборванцы.

В комнате перед амбулаторией ожидали три пациента, а в ней самой расположился огромный, звероподобного вида субъект, такой грязный, как будто он только что чистил трубы. Он сидел, угрюмо уставившись на хорошенькую девушку, которая делала ему перевязку. Одна его ножища покоилась на низенькой скамеечке, и юная леди только что кончила бинтовать ее. Она распрямилась и откинула со лба прядь темных волос.

— Он сильно порезал ногу осколком стекла, — сказала она доктору Мэррею.

— Селли, эти джентльмены — мистер Шерлок Холмс и его коллега доктор Уотсон. Джентльмены, знакомьтесь — мисс Селли Янг, моя племянница и незаменимая помощница. Не знаю, что было бы с приютом без нее.

Селли Янг протянула тонкую руку каждому из нас по очереди.

— Очень приятно, — сказала она спокойно и сдержанно. — Я слышала ваши имена и раньше, но никогда не думала, что познакомлюсь с такими знаменитыми людьми.

— Вы слишком великодушны, — проговорил Холмс.

То, что она, проявив такт, упомянула и меня, было очень мило, и я поклонился.

Доктор Мэррей сказал:

— Я пойду, Селли. Не покажешь ли ты мистеру Холмсу и доктору Уотсону весь приют. Они, возможно, захотят посмотреть часовню и кухню.

Доктор Мэррей поспешно направился в сторону морга, а мы пошли за мисс Янг, но не успели сделать нескольких шагов к двери, как Холмс внезапно сказал:

— У нас мало времени, мисс Янг. Может быть, лучше завершить экскурсию в следующий раз. Сегодня мы пришли сюда в чисто профессиональном качестве.

Девушка, как видно, не удивилась.

— Понимаю, мистер Холмс. Не могу ли я чем-нибудь помочь?

— Пожалуй. Некоторое время тому назад вы заложили одну вещь в ломбарде на Грейт Хиптон-стрит. Припоминаете?

Без всяких колебаний она ответила:

— Конечно, это было не так уж давно.

— Если вы не против, то расскажите нам, как к вам попал набор инструментов и почему вы заложили его.

— Извольте. Он принадлежал Пьеру.

Мне это показалось поразительной новостью, но на лице Холмса ни один мускул не шевельнулся.

— Это тот бедняга, лишившийся рассудка?

— Печальный случай, — сказала девушка.

— Я бы сказал, безнадежный, — заметил Холмс. — Мы видели его несколько минут назад. Не могли бы вы просветить нас относительно того, что с ним произошло?

— Мы ничего не знаем о его жизни до появления здесь. А оно, надо сказать, было драматическим. Однажды вечером я вошла со стороны морга и застала его там.

— И что же он делал, мисс Янг?

— Абсолютно ничего. Просто стоял возле тела в том невменяемом состоянии, которое вы, несомненно, заметили. Я отвела его к дяде. С тех пор он находится здесь. Полиция его, очевидно, не разыскивает, ибо инспектор Лестрейд не проявил к нему никакого интереса.

Я посмотрел на мисс Селли Янг с еще большим уважением. Поистине редкое мужество! Поздно вечером девушка входит в склеп, застает там урода, склонившегося над одним из трупов, и не бежит в ужасе!

— Это вряд ли может служить критерием, — начал было Холмс и замолчал.

— Прошу прощения, сэр?

— Так, случайная мысль, мисс Янг. Продолжайте, пожалуйста.

— Мы пришли к выводу, что кто-то проводил Пьера до приюта и оставил его, как незамужние женщины оставляют своих младенцев. Доктор Мэррей осмотрел его и обнаружил, что в свое время он перенес страшную травму — был зверски избит. Раны на его голове зажили, но помрачение ума неизлечимо. Он оказался безобидным существом и так трогательно жаждет быть полезным, что сам смастерил себе койку. Мы, конечно, и не помышляем о том, чтобы отправить его обратно в мир, где ему нет места.

— А набор хирургических инструментов?

— У него с собой был узелок с одеждой. Футляр был засунут туда — единственная ценная вещь, которой он обладал.

— Что он вам рассказал о себе?