Энн Перри - Смертная чаша весов

— Нет… — Молодой человек все еще прерывисто и тяжело дышал, словно что-то теснило его грудь. — Но эта… другая… она тоже моя мать! Я — какая-то частица ее… — Он посмотрел на Лэттерли широко открытыми, полными страдания глазами. — Вот кто я! И от этого мне не уйти. Я — часть ее плоти, часть ее сознания…

— Нет, только плоти, — решительно поправила его мисс Лэттерли. — Но ни в коем случае не сознания! Ваш разум и ваша душа принадлежат только вам.

Внезапно Роберта охватил еще больший ужас.

— Господи, что подумает обо мне Виктория? Она все узнает! Она узнает об этом… от кричащих на улицах продавцов газет, увидит в рекламных заголовках! Кто-то чужой может первым сказать ей об этом! О, Эстер!.. Я сам должен ей все рассказать! — Бедный юноша говорил сбивчиво и торопливо. — Отвезите меня к ней, я должен сам сказать ей об этом. Нельзя, чтобы она узнала обо мне от кого-то другого. Где она живет? О господи, я никогда даже не спрашивал ее, где она живет!

— Виктория снимает квартиру в Блумсбери, но вы не можете сейчас к ней поехать. Подождите, когда она навестит вас… — принялась отговаривать его сиделка.

— Нет, я должен сам ей все сказать! Иначе я этого не вынесу…

— Вам следует подождать, когда она придет, — твердо сказала Эстер. — Подумайте о вашей матери — я хочу сказать, подумайте о Дагмаре, а не о той, другой женщине, которая не имеет никакого права на вас. Подумайте, каково сейчас Дагмаре. Подумайте об отце, который любил вас даже тогда, когда вы еще не появились на свет, и который боролся за ваше право на жизнь! Им нужна ваша поддержка. Они должны знать, что с вами все хорошо, что вы поняли их.

— Но прежде всего я должен рассказать Виктории…

Мисс Лэттерли крепко сжала руку своего пациента.

— Роберт! Не кажется ли вам, что Виктории хотелось бы, чтобы вы прежде всего поступили правильно, чтобы вы были чутким и благородным, полным внимания и любви к тем, кто любил и любит вас?

Прошло несколько минут, прежде чем Олленхайм смог успокоиться. Экипаж вез их по неровной мостовой улиц, слабо освещенных тусклыми фонарями. Опускались сумерки.

— Да… вы правы, — наконец согласился Роберт. — Но я во что бы то ни стало должен видеть ее сегодня. Я пошлю ей записку. Я должен это сделать, пока ей никто не рассказал. В противном случае я не смогу сказать ей, что люблю ее. Она может узнать о моей матери… Бог знает что! А я… плоть от плоти этой женщины. Я же не хочу этого, не хочу так отчаянно, что жалею, что появился на свет! Как могло это случиться, Эстер? Как можно оставаться частью того, кого ты ненавидишь и отвергаешь? Это так несправедливо!

— Вы не связаны с нею, — терпеливо вразумляла молодого человека медсестра. — Вы — это вы… кем бы вы ни были. Что бы она ни сделала, это не может автоматически стать вашей виной. Вам причинили боль, я согласна, и это очень несправедливо. Но вы ни в коем случае не должны винить в этом себя!

Эстер умолкла, поджидая, когда мимо них проедет грохочущая по булыжнику телега.

— Гизела не имеет никакого отношения к тому, кто вы и что делаете, — если, конечно, вы сами не захотите ей об этом рассказать, — продолжила она затем. — Чужая греховность не передается, как заразная и калечащая душу болезнь! Она не передается по наследству, как не передается детям вина их родителей. То же самое и с чувством долга и ответственности… Вы не можете принять чужую ответственность как свою, как бы ни любили этого человека, и никто не может освободить вас от собственной ответственности. Каждый должен сам нести этот груз. Что бы ни сделала Гизела — а она хотя бы не убивала принца Фридриха, — вы не можете отвечать за нее ни перед обществом, ни перед Викторией, ни даже перед самим собой.

Сиделка еще сильнее сжала руку Олленхайма.

— Послушайте, что я вам скажу, Роберт! Вы ответственны за то, что делаете сейчас, за то, как относитесь к отцу и к Дагмаре. Вы отвечаете за то, что в этот момент сосредоточились на собственном горе и растерянности и забыли о том, что существуют они.

Голова Роберта устало упала на грудь, а Эстер заботливо обняла его за плечи, успокаивая и поглаживая по волосам, как гладят больного или ребенка.

Она попросила кучера ехать помедленнее, чтобы дать возможность Бернду и Дагмаре приехать домой раньше их.

Когда экипаж наконец остановился перед домом на Хилл-стрит, Роберт был уже относительно спокоен. В распахнутой лакеем двери стоял барон, а за ним виднелось бледное лицо его жены.

— Здравствуй, отец, — спокойно приветствовал Роберт Бернда. При тусклом свете забрызганных начавшимся дождем фонарей трудно было заметить на лице юноши следы пережитого потрясения. — Не поможешь ли мне выйти из экипажа? Здесь так холодно, что даже плед не спасает. Надеюсь, в гостиной вовсю горит огонь в камине?

Старший Олленхайм какое-то мгновение колебался, вглядываясь в лицо сына, словно все еще не верил, что самое страшное уже миновало, а затем бросился к Роберту и стал неловко обнимать его, делая вид, что помогает ему встать с сиденья. На щеках барона блеснули слезинки радости, а его руки, помогавшие сыну, мелко дрожали.

Взглянув на Дагмару, молодой человек звонко, по-мальчишечьи, крикнул:

— Иди в дом, мама! Ужасно холодно, и начинается туман! — Он заставил себя улыбнуться, но вскоре эта улыбка перестала быть вымученной. Юноша улыбался без всяких усилий, искренней и радостной улыбкой, полной воспоминаний о ласке и нежности, которую ему подарила эта женщина, ставшая ему матерью.

Эстер вышла из экипажа вслед за ним и, поднявшись по ступеням крыльца, проследовала в дом. Она тоже почувствовала, каким тяжелым от дождя стал воздух. Подол ее платья, угодив в лужу, промок, а ноги онемели от холода.

Виктория приехала, как только получила его письмо, — на том же кебе, в котором возвращался вручивший ей это письмо лакей. Роберт принял ее один. Впервые дверь его комнаты оказалась закрытой, и Эстер осталась ждать в гостиной вместе с Берндом и Дагмарой.

Барон нервно шагал по комнате, то и дело бросая обеспокоенные взгляды на дверь.

— Что она решит? — наконец, не скрывая своего волнения, спросил он, обращаясь к мисс Лэттерли. — Что скажет ему? Способна ли она принять его, не обращая внимания на его… происхождение? — Упоминая о Гизеле, Олленхайм тоже избегал называть ее матерью своего сына.

— Если вспомнить, кем оказался отец Виктории, то она, как никто другой, поймет Роберта, — спокойно и уверенно сказала медсестра. — А вот поймет ли он ее?

— Да, он поймет, — быстро подтвердила Дагмара и вдруг улыбнулась. — Дети не должны отвечать за грехи родителей. Роберт любит ее, как не смог бы любить другую девушку, ту, которая не знает, что такое боль и страдания, как это знает Виктория. Я молюсь, чтобы ему хватило смелости сделать ей предложение, и надеюсь, что она поверит ему и даст согласие. Как вы думаете, она решится на это? Ведь она так ни разу и не осмелилась посмотреть в глаза Бернду, страшась увидеть в них отказ. Бедняжка боялась, что он не одобряет их встреч.

— Я уверена, что она ответит Роберту согласием, — не раздумывая, сказала Эстер. — Он обязательно убедит ее. Если же она будет сомневаться, мы должны помочь ей.

— Конечно, мы поможем, — радостно согласилась баронесса. — У них будет счастье, не похожее на счастье других супругов, но их соединит такое же глубокое чувство… даже еще более глубокое.

Она посмотрела на мужа и вдруг протянула ему руку. Он остановился и сжал руку жены так сильно, что та поморщилась от боли, но выдержала и руку не отняла. Затем Бернд посмотрел на Эстер и, улыбаясь, кивнул.

— Благодарю вас.

Была суббота, и это позволило мисс Лэттерли хорошенько выспаться. Проснулась она неожиданно, словно от удара, вспомнив, что вчерашним заседанием судебное дело не закончилось. По-прежнему оставалось неизвестным, кто убил принца Фридриха. Юридически, если не морально, Гизела продолжала оставаться пострадавшей стороной, а Зора — ее противницей, оклеветавшей ее и обвинившей в убийстве. У присяжных не будет иного выбора, кроме как найти для Гизелы приемлемое решение, а она уже ничем не рискует, если потребует возмещения нанесенного ей ущерба и компенсации судебных издержек. Оправдательный приговор не спасет ее репутации, которая уже погублена окончательно, и для нее будет нелишним каждый пенни, который удастся отсудить. Единственным утешением принцессы останется месть тому, кто повинен в крахе ее жизни.

Поражение же Зоры фон Рюстов может привести к тому, что против нее будет выдвинуто обвинение в убийстве принца!

Эстер решила надеть свое самое красивое платье из темно-красного бархата с черной отделкой у ворота. Она совсем не думала о том, что ее вид может иметь какое-либо значение в данном случае, просто женщина всегда следила за собой. Сделав прическу, которая была ей очень к лицу, и для пущей уверенности ущипнув себя за щеки, чтобы те порозовели, она приготовилась к выходу. Так солдат надраивает пуговицы и облачается в красный мундир, когда готовится к бою. Это была не только моральная подготовка, но и первый шаг к победе.