Виктор Пронин - Смерть президента

Однако дальнейшие, совсем уже скорые события показали, что даже самой сильной охране требуются время от времени встряски, должен, должен пробегать холодок опасности, который бы постоянно овевал эти помещения. Что делать, даже самым современным армиям мира требуется встряска, и они это прекрасно знают, более того, не упускают возможности убедиться в собственной боеготовности. И проверяют, и убеждаются. Англичане, к примеру, через весь земной шар отправили армаду, чтобы отвоевать у простодушных аргентинцев две скалы. И отвоевали, а аргентинцев уничтожили и свой победный флаг на скалах водрузили. Французы за три океана отправились в Новую Каледонию и там свой флаг водрузили, повергнув в бегство оставшихся живыми трех аборигенов вместе с их беременными бабами и детишками. Заокеанцы тоже за тридевять земель в тридесятое вьетнамство отправились и там десять лет пытались свой флаг водрузить, а когда не получилось, водрузили его в Панаме, на Гаити и в сербской деревушке на окраине Европы, причем в одном месте захватили главу государства и посадили его в тюрьму, во втором назначили своего главу, а в третьем, поскольку не получилось ни первое, ни второе, разбомбили все, что можно было разбомбить. И долго наивно моргали глазками, дескать, хотели как лучше, а получилось как всегда. Но тем не менее боеспособность своей армии проверили.

И, похоже, остались довольны.

Хотя…

Сомнительны их выводы, очень сомнительны. Ведь эти могучие армии, оплоты великих демократий, выбирают себе противников, победа над которыми не вызывает ни у кого сомнений, а вопрос стоит только один — будет она одержана через двадцать четыре часа или через сорок восемь. И то ошибаются, и то просчитываются, в дураках время от времени оказываются. Что делать, законы мироздания едины — когда дело доходит до денежных убытков, эти оплоты демократии ведут себя точь-в-точь как кухарки в коммуналке: у кого в руках половник, тот и прав.

Так вот, если предположить, что сейчас, в эту секунду, совершенно неожиданно в стеклянные двери ворвется сотня вооруженных до зубов террористов, охрана наверняка даст достойный отпор и посрамит налетчиков. Но ведь грамотные налетчики и не ломятся в открытые двери, свои преступные замыслы они осуществляют неожиданно, непредсказуемо, а то и вообще на грани невозможного.

Что и произошло, что и произошло…

На втором этаже Дома располагался роскошный и неимоверно дорогой ресторан, в котором проводились всевозможные празднества, отмечались крупные сделки, чествовались почетные гости. Попасть в ресторан простым гражданам было совершенно невозможно, да они туда и не стремились, поскольку за обычный ужин с приятелем или с приятельницей пришлось бы отдать никак не меньше годовой зарплаты.

Каждый месяц в ресторане проводились конкурсы местных красавиц, и самые очаровательные девушки города стремились во что бы то ни стало попасть на конкурс, зная, что важна не только победа, но и само участие. В участии никому не отказывали, поэтому конкурсы получались чрезвычайно многолюдными. Три финалистки получали двухнедельные путевки на остров Кипр, где они должны были отдохнуть, загореть и еще больше похорошеть, прежде чем стать постоянными посетительницами Дома. Остальные участницы получали пропуск в лучшие залы ресторана в любое удобное для них время. Пропуск давал право на бесплатную чашку кофе, закуску и стопку коньяка. Каждое такое угощение отмечалось в пропуске, чтобы красавица не вздумала повторить — легкая выпивка подчеркивает ее привлекательность, румянит щеки и придает волнующий блеск глазам, а выпивка обильная эти самые глаза гасит, убирает со щек румянец, опять же телодвижения красавиц делаются неуверенными, вялыми и не вызывают никакого желания обладать ими, красавицами.

До десятого этажа Дома шли всевозможные мелкие службы, финансовые отделы, кредитные управления, контрольные органы, общественные фонды и прочая дребедень. А выше, до семьдесят какого-то этажа, располагались учреждения более серьезные, и только на самом верху находились дирекции банков. Никто не знал точно, сколько в Доме этажей — уже после завершения строительства некоторые этажи убрали, из некоторых делали два, а то и три, неоправданно низкие, вспомогательные этажи объединяли в один.

Создавалось впечатление, что эти многочисленные переделки были заранее предусмотрены и даже более того, они входили в первоначальный проект всего сооружения с тем, чтобы сбить с толку возможных недоброжелателей.

Наверняка было известно только одно — самый верхний этаж занимал банк Ивана Ивановича Цернцица. Да, так его и звали — Иван Иванович Цернциц. Этот могущественный магнат протянул щупальца по всему земному шару, и они, щупальца, с каждым днем набирали силу, наливались кровью, обрастая филиалами-присосками, трестами и концернами.

На всех этажах Дома были буфеты, холлы с телевизорами, комнаты отдыха с девушками, одержавшими победы на конкурсах красоты, сауны, просмотровые залы, кабинеты для совещаний и переговоров. Описывать Дом более подробно нет никакой надобности, человек, хоть немного знакомый с банковской системой, и сам все это прекрасно знает. Поговаривали, что в момент предельного наполнения, в разгар рабочего дня, в Доме трудились около пятидесяти тысяч человек — как на большом машиностроительном заводе.

Таков был Дом.

И принадлежал он Ивану Ивановичу Цернцицу, который его запланировал и построил.

На свои деньги.

Во всяком случае, на деньги, которые считал своими.

В конце концов, это неважно, потому что настали времена, когда каждый может владеть теми деньгами, которые считает своими. А своими он считает те деньги, которые ему нужны. В чьем бы кармане они ни находились.

Уж поскольку помянуто имя Ивана Ивановича Цернцица, то нельзя не упомянуть о слухах, которые ходили об этом банкире, хозяине семьдесят какого-то, самого верхнего, самого недоступного этажа.

Так вот, каждое утро Цернциц в собственном кабинете проводил совещания высших своих сотрудников. Его письменный стол находился как бы на сцене, которая возвышалась над всем остальным кабинетом. Сделан он был из полированного дуба полукруглой формы. За этим столом Цернциц находился в одиночестве, а все приглашенные на утреннюю разборку рассаживались в креслах внизу, у подножия председательского стола.

Поговаривали, что перед заседанием в стол помещалась одна из победительниц конкурса красоты, и в то время, как Цернциц распекал нерадивых сотрудников и давал указания, как жить дальше, невидимая, но всеми явственно ощущаемая красавица совершала над Цернцицем непристойные деяния, подвергая его неописуемым наслаждениям, от которых у Цернцица глаза сходились к переносице, а сам он впадал в оцепенение, которое, впрочем, продолжалось не слишком долго. Вскоре он вновь обретал способность двигаться, глаза возвращались на предназначенное им природой место, но еще некоторое время оставались затуманенными. Белоснежным платком Цернциц снимал со лба сладостную испарину. В кабинете воцарялась сочувственная тишина — Цернцицу давали возможность прийти в себя.

Но если заседание затягивалось, через часок-другой все вдруг замечали, что глаза Цернцица опять пошли к переносице, опять его желваки, вздрогнув в еле сдерживаемом стоне, медленно-медленно передвигались на скулах, а побледневший лоб банкира вновь покрывала мелкая испарина. Очередной оратор замолкал, потупив взор, перебирал бумаги, пользуясь передышкой, чтобы собраться с мыслями. А Цернциц каменел, сцепив зубы. Наконец он тяжко переводил дыхание, обмякал, вынимал из кармана платок, и заседание продолжалось. А красавица в это время не торопясь приводила в порядок туалет Цернцица, а покончив с этим, отдыхала, затягивалась душистой сигареткой. Увидев поднимающийся над столом дымок, в зале улыбчиво переглядывались. Улыбаться-то они улыбались, но некоторая нервозность все-таки чувствовалась, не все выдерживали, не все спокойно воспринимали.

А кто сможет, кто не дрогнет?

Живые все-таки люди…

Что сказать, жизнь коротка, и каждый старается украсить ее, разнообразить в меру своих финансовых, физических, нравственных возможностей. Иван Иванович Цернциц не был исключением, и маленькая его человеческая слабость воспринималась без осуждения, даже с сочувствием.

Некоторые попытались перенять опыт руководства, но получалось далеко не у всех. Это рисковое дело, оказывается, требовало и сноровки, и стол должен быть соответствующим, опять не все в должной мере владели собой, многие срывались на крики, стоны, на неуправляемые телодвижения. Опять же человек должен обладать некоторой милой испорченностью. Заподозрив подражательство, Цернциц срочно завез и установил всему руководству столы самые обычные, современные, насквозь продуваемые. Под них не то что красавицу, кошку не спрячешь. И распутство, таким образом, пресек, что выдало его как человека нравственного, озабоченного моральным обликом подчиненных.