Виктор Пронин - Смерть президента

Таков был Дом.

Ничего особенного, между прочим. Разве что некоторый архитектурный вызов. Банковские дома все похожи, а если и отличаются в ту или иную сторону, то не столь уж и значительно. Сауна может быть не на первом этаже, а на втором или в подвале, дубовый стол может находиться не в кабинете, а в общем зале с теми же особенностями и потайными отделениями, оборудованными пуховыми перинами или кожаными подушками. Что касается девушек, то их могут приглашать не с конкурса красоты, а с конкурса машинисток, что, в общем-то, одно и то же, поскольку цель преследуется одна. Все мы живые люди, и всем хочется, пока позволяют годы, получить от жизни немного радости, а если эту невинную радость доставляет милая, свеженькая, благодарная девчушка…

И те же банкиры, несмотря на чудовищное количество денег, которыми они ворочают, остаются простыми людьми, чаще всего именно в сокровенных, потаенных желаниях, свойственных любому живому существу. И если непрекращающийся шорох, который слышался в Доме, шорох пересчитываемых денег изредка прерывался сдавленным стоном, то что делать, что делать… Стоны смолкали, а деньги начинали пересчитывать с удвоенной скоростью.

Иван Иванович Цернциц был человеком достаточно молодым, лет около сорока, имел плотное телосложение и становился все плотнее, массивнее с каждым годом. Это было хорошо заметно по тому, как часто он менял костюмы. В движениях Цернциц был замедлен, в нем ощущалась некоторая величавость, скорее всего приобретенная по мере роста финансового могущества. Несмотря на потрясающее умение владеть собой, что убедительно проявлялось во время утренних разборок, в нем проскальзывала и откровенная жуликоватость. Вот она, жуликоватость, была врожденной, тут уж не было никаких сомнений, поскольку в самых разных обстоятельствах проявлялась так естественно, уместно, с таким неуловимым изяществом, что люди впадали в сильное изумление. То поерзает на стуле, играя хребтом и поводя плечами, то руку выбросит вперед для приветствия так, что и не поймешь — ладонь протягивает или финкой пытается пырнуть, то хихикнет вдруг в таком месте, где и более интимные звуки произнести неловко. Кстати, эти интимные звуки он тоже исторгал в самые неуместные моменты и всегда при этом радостно смеялся, и все вокруг смеялись, будто услышали нечто потрясающее. То есть можно сказать, что остроумие у Цернцица находилось несколько не там, где у остальных людей.

Что же касается жуликоватости Цернцица, то она имела вполне ясное и простое объяснение. Жуликом был совсем недавно Ванька Цернциц, самым настоящим жуликом, причем довольно невысокого пошиба. Переходя на язык Уголовного кодекса, его можно было назвать мошенником. Он продавал то, чего у него не было, покупал то, чего не было ни у кого, баловался картишками, наперстками, держал киоск по продаже карточек какой-то лотереи, которая никогда не разыгрывалась. Несколько лет он изнывал от зноя и мерз от холода, глядя на мир из железного киоска несчастными своими и бесконечно печальными глазами.

Потом пришли новые времена, какой-то очередной толстомордый премьер узаконил так называемую приватизацию, и Цернциц шустро так, чуть ли не в одну ночь, приобрел завод по производству бетонных плит. Находился заводик в таком глухом и неудобном месте, что хуже некуда — заводской двор рассекала железнодорожная ветка, которая с обеих сторон заканчивалась тупиками. Однако Цернциц прекрасно использовал это гиблое обстоятельство — как-то темной ночью, при свете прожекторов, на свой страх и риск с нанятой бригадой железнодорожных ремонтников взял да и врубился в основную магистраль, получив таким образом собственный выход на главные железные дороги страны. Врезка получилась удачной, новый откос ни у кого не вызывал сомнений, тем более что Цернциц наутро посыпал его семенами газонной травы. Она взошла через неделю, и никому в голову даже не приходило, что этой ветки нет ни на одном плане Управления железных дорог. Цернциц без лишних транспортных затрат, налогов, отчислений мог спокойно отправлять свои самодельные плиты прямо на место армянского землетрясения, получая вдесятеро больше того, что ему было положено.

Ну а дальше все просто настолько, что и говорить неинтересно. Валютные счета, грузовые перевозки — доходило до того, что на своей куцей железнодорожной ветке Цернциц и загружал, и разгружал целые составы. С сытого Запада завозил лежалые конфеты, скисшие колбасы, технический спирт, тапочки для покойников, которые в своей неизбалованной стране продавал как туфельки для выпускного бала. А отгружал лес, металл, хлопок и даже нефть в молочных бидонах.

Было, все было.

А в результате, пожалуйста — Дом, устремленный в небеса, и кабинет на верхнем этаже, среди звезд, серебристых облаков и неопознанных летающих объектов, к которым Цернциц испытывал странную душевную привязанность, подозревая, что летают на них свои ребята, очень близкие ему по жизненным убеждениям.

Черная машина Цернцица подъезжала к Дому всегда в одно и то же время — в девять часов утра. И вахтер, старый фронтовик в золотых лампасах, тут же поправлял стрелки главных часов Дома. И даже если Цернциц опаздывал минут на десять, пятнадцать, двадцать, что бывало чрезвычайно редко, часы все равно устанавливались точно на девять часов, и весь день десятки тысяч служащих работали с учетом опоздания Цернцица.

В это утро Иван Иванович подъехал вовремя. Едва распахнулась дверца громадной машины с баром и сауной, вахтер бросил взгляд на главные часы — они показывали ровно девять. Он облегченно перевел дух, втянул живот и прижал ладони к бедрам. И десятки людей, оказавшихся в вестибюле, как железные стружки при приближении магнита, повернулись в сторону Главного Банкира и слегка, почти незаметно, склонили головы в его сторону. Разговоры смолкли, смех оборвался, недокуренные сигареты зажаты в кулаки. И, что делать, бледнели лица при появлении Цернцица, явно бледнели. Может быть, и не от страха, а от волнения, от высшей сосредоточенности, сознания важности момента, величия человека, который частой, ерзающей походкой, играя обильными ягодицами, склонив голову, в скромной позе самоуглубленности, помахивая чемоданчиком, входил в вестибюль.

— Рад приветствовать! — хрипло гаркнул ветеран, вытягиваясь еще больше, еще плотнее прижимая руки к бокам.

Цернциц чуть заметно кивнул, чуть заметно поморщился — неожиданно громкое приветствие вахтера заставило его вздрогнуть, и витиевато струящаяся мысль сделала резкий скачок, как перо самописца при подземном толчке.

И все охранники, где бы они ни находились в этот момент, вскочили и втянули животы, насколько это было возможно. Естественно, при этом из-под пиджаков вздыбились рукоятки и стволы пистолетов, автоматов, гранатометов и прочих предметов первой необходимости в любом банковском учреждении. Глава охранников Стыць по оплошности не успел встретить Цернцица у входа и, чтобы исправить ошибку, метнулся навстречу, но не подбежал вплотную, это было бы хамством, он остановился, замер в десятке метров, круто развернулся и пошел параллельным курсом, не приближаясь, но и не отставая от Цернцица.

Хитрый и подобострастный Стыць так точно рассчитал свой путь, что, несмотря на расстояние, отделявшее его от Цернцица, изловчился к лифту подойти первым и нажал кнопку вызова. Двери распахнулись в ту же секунду, поскольку лифт был блокирован и охранник у щита лишь в последнюю секунду включил рубильник. Внутренность лифта вспыхнула тусклыми зеркалами, приветствуя начальство, приглашая его войти, радуясь возможности услужить в это прекрасное утро.

Цернциц кивнул в знак благодарности и ступил внутрь кабины.

— Войди, — сказал он сипловатым голосом, и Стыць, ожидавший приглашения и опасавшийся, что его не последует, широко и радостно перешагнул порог. Двери захлопнулись, и скоростная кабина взметнулась в небо.

— Отлично выглядите! — осмелился произнести Стыць, не выдержав затянувшегося молчания.

— Все нормально? — спросил Цернциц, глядя в пол. Не потому, что там что-то увидел, нет, просто он не мог или не хотел разговаривать с людьми и видеть при этом их глаза. То ли от стеснительности, то ли опасался выдать какие-то свои мысли, а может, просто не желал видеть в глазах собеседника тайные помыслы и желания.

— Все в порядке! — ответил Стыць, стараясь вложить в свой голос благодарность за беседу. — Ребята на местах… Ничего чрезвычайного не произошло. И не произойдет! — В голосе Стыця отчетливо прозвучал металл.

— Хорошо. — Дверь распахнулась, и Цернциц вышел.

— Мне… С вами?

— Да.

Польщенный Стыць, сияя румяными щеками, устремился вслед за Цернцицем в кабинет, опять же не рядом, а чуть сбоку, чуть позади, почтительно склонив голову и прижав руки к бокам. Сотрудники молча застывали в коридоре, молча вскакивали со своих мест, пока Цернциц проходил мимо. Лишь когда он скрывался за дверью, снова оживали, обретали возможность двигаться, разговаривать и менять выражения лиц.