Данил Корецкий - Когда взорвется газ?

Барышня приехала из такой глубинки, что провинциальную Лугань воспринимала как кипящий котел цивилизации. Разумеется, она хотела стать моделью или актрисой, именно за этим и пришла в телекомпанию, где, по ее разумению, как раз и вышлифовывают из потенциальных доярок и скотниц шикарных теледив. Иван Сергеевич, как человек чуткий, не стал разочаровывать простодушную провинциалку, а напротив, взвалил на себя нелегкое бремя шлифовки.

В снятую под этот проект однокомнатную квартирку, где, кроме скрипучего дивана и облупленного холодильника, ничего не было, он перевез из студии списанную видеодвойку, ноутбук, и процесс пошел.

Шок черепахинских молодых лет, фильм «Эммануэль», стал учебным пособием, а трудолюбивая Вероника, родителей которой очаровала в свое время героиня сериала «Просто Мария» Вероника Кастро, с головой окунулась в работу. Учеба шла круглые сутки, учитель и ученица практически не покидали аудиторию... Да и куда пойдешь: городок-то небольшой – все на виду...

Но даже в съемной квартире у них не было времени скучать, поэтому Иван Сергеевич называл девушку Вероникой Виагрой. Она думала, что это красивый сценический псевдоним, заменивший малозвучную фамилию Подтыко, и была очень довольна, хотя слегка сомневалась: не бросится ли зрителям в глаза сходство с названием московской поп-группы? Учитель при этом буквально закатывался хохотом, целовал очаровательную пейзанку в торчащие тугие соски и успокаивал:

– Не боись, те девчонки в Москве. Да и вообще – им до тебя далеко...

Конечно, тут он изрядно привирал, ибо группу «Виагра» видел только по телевизору, а Веронику Подтыко рассматривал в упор, со всеми подробностями, зато ее песен вовсе не слышал, а потому не мог сравнивать. Но, будучи все же в основном человеком серьезным, Черепахин проводил также уроки телевизионного мастерства и раз двадцать пять показал Виагре самый удачный свой репортаж, с подробным комментарием видео– и звукового ряда.

Поэтому в тайной учебной аудитории, адрес которой был никому не известен, на аппаратурной стойке возле монитора лежала маленькая черная коробочка с видеокартой «SONY», которую, как и предполагал Иван Сергеевич, искали сейчас повсюду.

Третий день пребывания Черепахина вне привычной жизни начался со встречи с адвокатом. «Попугай» со скорбным лицом сообщил, что новости он принес, к сожалению, не самые лучшие. Дача Ивана Сергеевича вместе с хозяйственными строениями сгорела этой ночью дотла.

– Предположительно короткое замыкание, – печально сказал Гарик и вытер ярким клетчатым платком вспотевший лоб.

– Что с моей женой? – глухо спросил Черепахин, чувствуя, как стучит в железной бочке грудной клетки кузнечный молот сердца.

– Иван Сергеевич, вы же сами просили пока с ней не связываться. А на даче никого не было, это точно.

– Раз Ольга там не ночевала, кто мог устроить замыкание?

– Да те же бомжи. Может, и не замыкание это вовсе. Свечка, спичка, сигарета, да мало ли... Замыкание – первоначальная версия. У вас, естественно, есть страховка?

– Да, – зло ответил Черепахин поднимаясь, – спасибо за заботу.

Но в камеру Иван Сергеевич попал не сразу: нечеловеческий сержант, а может, его брат-близнец, отвел подследственного в комнату для допросов. Она отличалась от предыдущего пенала только тем, что вместо адвоката здесь сидел следователь. Выглядел он неважно: отекшее лицо, красные глаза с набрякшими веками, вчерашняя щетина... И настрой был совершенно другим: сегодня Крайко не походил на разбитного конферансье – это был собранный, зло глядящий исподлобья волк.

– Господин Черепахин, буду с вами откровенен, – он закрыл тонкую папку с неподшитыми протоколами и какими-то фотографиями.

– Обстоятельства сложились так, что все ваши шалости с камерами, съемками и налогами мы можем забыть в один миг. Речь идет об экономической безопасности страны! И вам будет лучше, если вы добровольно выдадите оригинал записи репортажа со стратегического объекта государственной важности!

– А разве на даче его так и не нашли? – усмехнувшись, спросил Иван Сергеевич. – Зачем же было ее поджигать?

– Не забывайтесь, Черепахин, что за намеки? – набычился Крайко, и тут же, спохватившись, смягчил тон: – Я сочувствую вам, но дача, в конце концов, только дрова. Получите страховку, построитесь по-новой. Если будете сотрудничать со следствием. Иначе в ближайшие семь-десять лет у вас будет другая дача – казенная. Итак, я вас слушаю. Где оригинал?

– Господин следователь, вы могли бы спросить у меня это при первой встрече три дня назад. Думаю, я за это время обязательно вспомнил бы, где я оставил этот никому не нужный кусок пластмассы. А сейчас, после трех дней в камере, после сообщения о пожаре вы задаете мне вроде простой вопрос, но ответить вот так с ходу я на него не могу...

– Что мешает? – вцепился в последнее слово Крайко. – Или кто? Вы кого-то боитесь?

Черепахин досадливо махнул рукой.

– При чем здесь «боитесь»! Вы представляете себе, что такое для меня появление репортажа на республиканском телевидении? Я не ждал, не гадал, не надеялся, и вдруг... В наших телевизионных кругах такая удача – это шанс повернуть всю жизнь вспять, взлететь вверх. Это как... Я даже не знаю, с чем сравнить мое удивление, чтобы вы поняли. Ну... представьте, что вам сейчас по этому мобильному телефону позвонит Дзержинский!

Следователь громко зевнул и удивленно посмотрел на Черепахина.

– Помилуйте, Иван Сергеевич, Дзержинский давно умер! Да и вообще, он руководил не прокуратурой, а совсем другим ведомством!

– Ну, пусть Президент Тучка! – Подследственный опять махнул рукой. – Дело ведь совсем в другом! Я пытаюсь объяснить свое состояние! Меня все поздравляли, приглашали выпить, хвалили. Я же творческий человек. Я находился в таком летучем состоянии, что не знал, где сам нахожусь. А про видеокарту я разве думал? Ну, как вы считаете – думал?

Крайко, продолжая с удивлением разглядывать Ивана Сергеевича, очень спокойно сказал:

– Пожалуй, не думали. Но сейчас летучее состояние прошло, вопрос задан, так что подумать об этом придется. У вас есть двадцать минут, пока я выпью чашку кофе. Могу и вас угостить. Хотите?

Черепахин вздохнул, обреченно пожал плечами и кивнул.

Следователь встал, подошел к двери и выглянул в коридор. Очевидно, он зацепил тонкую папку, потому что из нее выскользнули и спланировали на грязный пол несколько фотографий. Иван Сергеевич машинально нагнулся, поднял глянцевые прямоугольники, развернул веером, взглянул. На снимках в разных ракурсах был изображен распростертый на земле молодой человек в клетчатой рубашке и обтягивающих джинсах. Вот вид со спины, вот тело повернуто навзничь, вот крупным планом залитое кровью простецкое лицо сельского парня. Испачканные светлые волосы, застывшие круглые глаза...

Черепахин чуть не вскрикнул: это был Пашка Савин!

– Петро, будь другом, сделай две чашки кофе, – крикнул Крайко кому-то невидимому. – Только из той банки, что я принес. Мне три ложки положи, а то глаза слипаются...

И, вернувшись к столу, буднично пояснил Черепахину:

– Всю ночь не спал – на убийство вызвали, – следователь кивнул на фотографии. – Вот, как раз его, какието хулиганы... Бейсбольной битой, ножом... За что, про что? Когда личность установим, может, что-то и прояснится... Хотя вряд ли. Спонтанные убийства если и раскрываются, то случайно...

Крайко рассказывал что-то еще, перечислял подробности ужасного происшествия, но Черепахин не слушал. Он находился в прострации. Самые худшие предположения начинали сбываться.

Внешне журналист никак не проявил охватившие его чувства. Он сидел, подперев голову руками, и вид имел глубоко задумчивый. Но думал Иван Сергеевич совсем не на заданную тему. Если бы следователь городской прокуратуры Крайко мог прочитать мысли этого, как он считал, заурядного коммерсантишки с рыльцем в пушку, удивление его было бы посильнее, чем при упоминании Дзержинского.

Облажавшийся директор доживающей последние дни зависимой ото всех телекомпании «Зенит» вдруг увидел себя со стороны: романтический мальчик, обожающий тайны, зачитывающийся Майн Ридом и Дюма, успешный студент филфака киевского университета, симпатичный, хорошо сложенный яхтсмен и боксер, баловень студенток и преподавательниц, душа компаний, увлеченный Фолкнером и Хемингуэем, когда-то мечтающий о беспокойной жизни корреспондента крупного международного издания, каждый вечер перед сном, чего греха таить, представляющий себя в зале нью-йоркского Колумбийского университета, попечители которого вручают ему Пулитцеровскую премию в номинации «За выдающуюся подачу сенсационного материала», а он произносит слова благодарности на чистейшем английском.

Где этот мировой уровень, международные связи, престижные университеты и почетные премии? Нет ничего. Лопнул мыльный пузырь несостоявшихся надежд...