Дмитрий Алейников - Граница. Таежный роман. Карты

Алексей налил в стакан водки, выпил тремя шумными глотками, поморщился., но закусывать не стал. Пока приходил в себя и сквозь выступившие на глазах слезы смотрел на рукоятку табельного оружия, в голову пришла интересная мысль: а не выпустить ли заготовленную для своего лба пулю в Голощекина? Хороший выход! Лучше, чем расставаться с собственной жизнью.

Но спустя секунду Алексея уже одолели сомнения. Во-первых, какой бы сволочью ни был Никита, не он проигрывал казенные трубы заезжим ловкачам. Даже если он и был с ними как-то связан, что представлялось не вполне реальным, он не заслуживал смерти. В любом случае Голощекин выручил его. Выручил, пересадив из одного силка в другой, но все же выручил. И неизвестно, как стали бы разворачиваться события, если бы он, Алексей Жгут, не бросился на капитана с кулаками, — может, долг этот рассосался бы как-нибудь…

Алексей вздрогнул и выпрямился на табурете. О чем это он думает? Жалеет, что заступился за честь своей жены? Или он — наивный ребенок и не понимает, что Никита не отвязался бы от Галины, не получив своего? Капитан верно рассчитал, что расплатиться с ним завклубом не сможет. Не сможет иначе, чем уступив собственную жену. Да и этого будет мало. Придется

распродавать все, что есть в доме, отрабатывать как-то эти деньги. Алексей не сомневался, что способ отработки Никита найдет быстро. За ним не заржавеет. Он наверняка даже придумал этот самый способ отработки. Иначе нипочем не дал бы денег. Все просчитал, все предусмотрел…

Все, да не все. Алексей протянул руку и взял со стола пистолет. Вот этого варианта Никита Голощекин никак не предвидел. Забавно было бы посмотреть на его перекошенное от злости лицо, когда вместо своих денег он получит приглашение на скромные поминки по самоубийце. Нищему самоубийце, у которого всего-то и есть за душой, что триста рублей, да двадцатка, заначенная на кухне, за банкой крупы. Надо бы достать эти два скрученных в трубочку червонца. Пригодятся они Галке…

Стоп! Почему же они пригодятся Галке, если пуля достанется подлецу, гаду, насильнику и прочее Голощекину?

Алексей с тоской посмотрел на вороненый затвор. Не придется ему убивать Никиту. По большому счету, не за что его убивать. Всех подлецов стрелять — никаких патронов не хватит, а разве Никита виноват, что офицер Жгут дожил до своих лет и остался дураком и неудачником, неспособным держать себя в руках, отвечать за свои поступки, думать прежде, чем делать что-то? Нет, не Голощекин тут виноват. Выпутайся Алексей сейчас, он непременно вляпается в новую историю, еще похлеще. Это даже не загадывай!

Вляпаться в историю Жгут большой мастер. Вот только выпутываться никак не научится, а уж о том, чтобы научиться не вляпываться, и речи не идет.

Эх, если бы можно было все вернуть! Не все, но хоть чуточку, хотя бы последние сутки! Если бы можно было отработать этот долг, искупить как-нибудь, отсидеть за него на «губе» хоть год, хоть два. Но поздно, ничего уже не поправишь.

Нет, это — его пуля, и только его. Он мужчина, он какой-никакой, но офицер, а потому должен отвечать за свои ошибки. И ведь важно отвести беду от Галины. Ну убьет он Голощекина, и что? Следствие, суд. Долго ли, коротко ли, но всплывут истории и с картами, и с попыткой изнасилования. Алексею впаяют по полной программе, а Галкино имя вываляют в грязи, оповестят всех и каждого, и слухи потянутся за ней, расходясь пыльным шлейфом и обрастая все новыми подробностями. Как ни крути, но вдова офицера-самоубийцы все-таки лучше, чем жена уголовника, застрелившего своего сослуживца за то, что тот то ли приставал к ней, то ли спал с ней, то ли она сама за ним бегала… Злые языки могут повернуть эту историю и так, и этак… Алексей двинул пальцем и снял пистолет с предохранителя. Развернув ствол к себе, он приставил его ко лбу. Рука дрожала. Скосив глаза наверх, он попытался придать стволу более или менее перпендикулярное своему лбу положение. Зачем? Для верности. Чтоб наверняка, без всяких там госпиталей, реанимаций, ком, чтобы— бабах! — и нету Лешки Жгута. Чтобы вынесло, к чертовой матери, все непутевые мозги…

Алексей опустил пистолет и медленно обернулся. За спиной стоял холодильник.

Пуля пробьет холодильник. И Галка останется разом и без мужа, и без холодильника. Снявши голову, по волосам не плачут, но все-таки…

Алексей чуть переместился и вновь прикинул траекторию полета пули. Аккурат в стену. Взгляд задержался на этой стене. Вот сюда брызнут кровь и мозги. Тут все будет в жутком месиве. И Галине придется сначала увидеть эту жуть, потом еще пережить допрос дознавателя, а потом оттирать тут засохшие брызги.

Нет, хватит уже с Галки!

Алексей решительно разрядил пистолет, вернул патрон в обойму, убрал пистолет в кобуру. Принес из ванной бельевую веревку. Встав на табурет, снял люстру, приладил петлю.

Конечно, не слишком благородный способ, но иного он, если разобраться, не заслужил.

Усевшись. под петлей, Жгут долил в стакан остатки водки, выпил.

— Ничего, — сказал он самому себе. — Ничего.

Потом встал на табурет, просунул голову в петлю, затянул узел и оттолкнулся.

…Голощекин прогуливался. Так определял свое занятие он сам.

Капитан просто шел по территории воинской части, лениво обмахиваясь от мошкары сорванной веточкой, и поглядывал по сторонам. Без ясной цели поглядывал. Цель появлялась тогда, когда замечал капитан нечто интересное или просто достойное внимания. Не далее как вчера, на подобной прогулке, он заприметил ефрейтора Семегу, как-то странно, огородами, в тени деревьев пробиравшегося к казарме. Под мышкой Семега нес объемистый сверток — нечто, завернутое в мешковину.

— Стой! Ко мне!

Краснея и потея от страха, ефрейтор подошел к капитану. В свертке оказалась трехлитровая банка с самогоном. Сразу целый букет: и самовольная отлучка, и спиртное на территории части, и опять же самогон, нарушающий монополию нашей Родины на производство алкоголя и подрывающий ее экономическое могущество посредством перевода продуктов. В итоге в тайничке у капитана прибавилось три литра самогона, а ефрейтор Семега переквалифицировался из просто отличника боевой и политической подготовки в отличника той же подготовки, за которым числится должок, ибо капитан не посадил солдата на «губу», не стал поднимать шум, да и от поездки домой на дембель тридцать первого декабря под вечер уберег. Любил полковник Борзов такую педагогику: добрый-добрый, а потом возьмет да устроит какому-нибудь дембелю отправку за шесть часов до Нового года. Из воспитательных соображений, чтоб другим была наука.

Попавший под горячую руку бедолага мало того что отслужил все, что только можно, так еще и Новый год встретит, шагая по сугробам к станции. Вот что бывает за самогон, принесенный в расположение полка. Вот от чего спас ефрейтора капитан Голощекин, и за что этот ефрейтор будет теперь бесконечно капитану признателен.

А три дня тому назад повстречались Голощекину на такой прогулке два бойца с ящиком угля.

— Что такое? Куда уголь? Откуда?

А уголь — с кочегарки. И несут его бойцы на дом лейтенанту Окуленко. Зачем? Лейтенант так приказал. Вот тебе и раз! Лейтенант ворует принадлежащий части уголь. А раз принадлежащий части, значит, государственный. И ведь мало того что ворует, но еще и солдат для этого подрядил, пользуясь своим служебным положением.

Конечно, Окуленко сразу недопонял всей серьезности своего проступка. По-человечески жаль парня: только прибыл в часть, не обжился, не обустроился. Никита Голощекин вошел в положение, не стал никому докладывать и бойцам велел языки свои засунуть подальше да поглубже. А Окуленко? Окуленко выставил бутылку «Пшеничной» и долго клялся сослуживцу в вечной дружбе. Голощекин против клятв не возражал, дружбу вечную от лейтенанта принял, как монетку в копилку бросил.

Много чего интересного находил Никита во время своих прогулок. Что-то подмечал, что-то узнавал, с кем-то заводил такую вот вечную дружбу. Недаром врачи говорят, что прогулки на свежем воздухе весьма полезны. Тут капитан с врачами соглашался на все сто.

Многие старожилы в части смотрели на эти променады с опаской, именуя их меж собой не иначе как вылазками.

В тот день Голощекин прогуливался в приподнятом расположении духа. Во-первых, очень легко и радостно было на душе оттого, что так ловко подловил он Лешу Жгута, не оставив ни лазеечки, ни надежды выпутаться. Еще день-два, и приползут Жгуты к его ногам. Помоги, Никита! Не погуби, Никитушка! Научи, товарищ капитан, уму-разуму, как от ярма непосильного избавиться? Как беду лютую нам избыть-отвести?

И тогда завертятся-закрутятся давно смазанные и ждущие своего часа колесики, заработает дивно сработанный механизм, наполняя новый чемоданчик, надежно запрятанный в капитанском тайнике. Опять же Галина, Галка, Галчонок. Эх, непрактично это, но часть долга им можно будет списать. Все равно, запутавшись, они никуда не денутся, будут работать уже не за долг, а за страх. А страх— куда надежнее, чем кем-то там придуманная совесть.