Дмитрий Алейников - Граница. Таежный роман. Карты

— Лех, как в индийском кине! За что?

Вместо ответа Жгут еще раз дернулся, пытаясь его ударить, но заскрипел зубами и снова упал, вытянувшись на столе. Голощекин держал его за кисть так, что малейшая попытка подняться причиняла боль. При этом левая рука капитана оставалась свободной. Он выставил на стол кружку, достал фляжку, большим и указательным пальцами свинтил крышку, плеснул.

— Я-то думал, ты повод нашел! — сказал он разочарованно. — На, пей!

— Не буду я! — рыкнул Жгут.

— Пей! — строго сказал Голощекин, ставя кружку на середину стола и отпуская руку Алексея. — Мелкими глотками.

Алексей жадно выпил; в кружке оказалась вода, но он даже не понял этого.

— Успокойся. Вот. Вот…

Голощекин обошел стол, рывком поднял обмякшего Жгута за погоны и развернул к двери.

— Все. Шагай. — Он подтолкнул его, не давая прийти в себя, и тотчас остановил, схватив за портупею. — И у меня просьба к тебе. Мне срочно нужны деньги. Двадцать тысяч. Отдашь через два дня.

Алексей побледнел. На негнущихся ногах он обернулся к капитану:

— Но у меня… нет времени, я не соберу!

— Тогда через три дня. — Улыбнувшись, Голощекин хлопнул его по плечу. — Договорились? Галчонку привет передавай!

Дверь открылась. На пороге появился дневальный, вытянулся в струнку, козырнул.

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Рядовой! — окликнул его Голощекин. — Доставьте старшего лейтенанта Жгута домой в целости и сохранности. — И подтолкнул Алексея в спину.

Дневальный посторонился, растерянно глядя то на капитана, то на старшего лейтенанта. Алексей прошел мимо солдата и двинулся в направлении городка. Не совсем понимая, что от него требуется, боец поплелся следом, на шаг позади.

Голощекин наблюдал за удаляющимся Алексеем, и на лице его играла довольная улыбка, как у кота, поймавшего мышь и теперь предвкушающего массу удовольствий: и от игры с беспомощным зверьком, и от предстоящего обеда.

— Где ж ты деньги возьмешь? — спросил он вслед ссутулившейся фигуре капитана и тихо засмеялся. Потом сразу сделался серьезен. — Хорошая будет пара, весь Союз окучим!

На станции происходило что-то странное. Стояло несколько машин, среди которых выделялись милицейский «газик» и зеленый фургон без окон, именовавшийся в народе «труповозкой». Толпился народ. Кто-то стоял, кто-то суетился. На некотором расстоянии клубились те, кто в происходящем непосредственно не участвовал, — зеваки.

Галина присоединилась к последним, встав поодаль. Ее не слишком интересовали события на маленькой станции, хватало своих бед, но так устроен человек: оборачивается на смех и плач, вытягивает шею, если где драка, навостряет уши, если кто-то рядом переходит на шепот. Сует человек свой нос куда ни попадя, вопреки здравому смыслу, будто нос у него не нос, а вроде как хвост у ящерицы: один оторвут на базаре, другой вскоре сам вырастет.

Со стоявшей у здания станции подводы сгрузили нечто, завернутое в брезент, и переложили в «труповозку». В тяжелом кульке явно угадывался силуэт человека. Тотчас засуетились милиционер в форме и еще двое в штатском. Они отогнули полог брезента, заглянули в куль, двое что-то записали в блокноты. По рядам зевак прошелестел шепоток, такой тихий, что Галина ни слова не разобрала.

Она боком приблизилась к стоявшим в стороне и остановилась рядом со служащим железной дороги.

— Умер кто-то? — спросила она тихо, наблюдая, как захлопывают двери машины, как разворачивает свою подводу хозяин, как строчит в блокноте милиционер, задавая вопросы одному из штатских.

— Да опять, подлюки, труп выбросили с поезда, — ответил железнодорожник, не поворачивая головы. — Порезали и выбросили на ходу.

— Да вы что?! — Галина даже вздрогнула — настолько неожиданной и страшной оказалась эта новость. — Ужас какой!

Железнодорожник обернулся, чтобы взглянуть на столь впечатлительного и одновременно не сведущего в местных проблемах человека. Смерив Галину внимательным и бдительным взглядом, он вернулся к созерцанию отправки трупа.

— Картежники, — сказал он, как бы ни к кому не обращаясь. Жизнь и служба вблизи границы научили его держать язык за зубами, особенно когда спрашивают о чем-то, но соблазнительно было щегольнуть своей осведомленностью, тем более перед симпатичной женщиной. — Деньги-то везут в Россию немереные, а путь длинный. Две недели на колесах.

— Откуда же такой народ богатый? — спросила Галя, тоже как бы ни к кому конкретно не адресуя свой наивный вопрос.

— У-у! — Железнодорожник даже причмокнул языком. — Морячки деньжищами набиты, как икрой! Охотники едут, шахтеры. Ну, и, конечно, старатели. Эти прямо с золотыми мешками, на вес играют. Вот их обыгрывают подчистую, а потом… — последовал многозначительный кивок на «труповозку».

— Веселые поезда, — покачала головой Галина.

— Обхохочешься, — хмыкнул железнодорожник. — Просто ад на колесах.

— И что, весь поезд и играет? — спросила Галя, еще сама толком не понимая, почему так заинтересовал ее этот рассказ.

— Да нет, — железнодорожник покрутил свой пышный ус, — серьезно играют где-то посередине состава. Оттуда-то трупы и вылетают, и вылетают… Вот и сегодня один приземлился. Видели? — Он посмотрел вслед двинувшемуся фургону, а потом медленно повернулся к Галине, ставшей теперь новым объектом его провинциального любопытства.

— Наверное, они проигранные деньги обратно требуют? — Галина, наклонив голову, смотрела в сторону милицейского «газика», смотрела почти сквозь своего собеседника, поглощенная собственными мыслями.

— Да, должно быть, — согласился железнодорожник. — А с ними разговор короткий. Проигрался — молчи. Может, доедешь до места. А если начнешь выступать, тут тебе и конец. За руки, за ноги, с поезда в тайгу: ори, зови волков!

— Страсти такие рассказываете, — поежилась Галя. — У нас что, нет милиции?

— Да все куплено, — поморщился от бабьей глупости умудренный опытом железнодорожник и тотчас с опаской обернулся в направлении «газика».

Галя не заметила его смятения.

— А проводники, другие пассажиры? — спросила она.

— Проводники-то — главные наводчики, — продолжал рассказчик, понизив голос. — А остальные молчат в тряпочку, чтоб не гулять потом вдоль холодных рельсов. Да-а, зверье, право слово, зверье, — добавил он после паузы, то ли высказывая наболевшее, то ли пытаясь поддержать затухающий разговор. — Некоторых так изуродуют, что только в закрытых гробах и хоронить…

Железнодорожник продолжал говорить, но Галина уже не слушала его, поглощенная своими мыслями. Они унесли ее далеко, за тридевять земель от этой таежной станции, за много лет до сегодняшнего дня.

— …глаз выбит, рот разорван от уха до уха…

— …с двенадцатого этажа об асфальт, что там может остаться? И зачем строят эти высотки?

— …изуродован так, что придется в закрытом гробу хоронить…

Память Галины ухватилась за эту фразу и выдернула из своих глубин полную незнакомых людей квартиру, в которой они с отцом и мамой когда-то жили, осенний день, не хмурый, как принято у романистов, а очень даже солнечный, из-за чего черные и серые тона в одежде гостей, черные крепы, перчатки и вуалетки выглядели особенно неуместно в ярких лучах румяного солнца. Люди в темном, молчаливые, сосредоточенные и равнодушные ко всему вокруг, стояли мелкими кучками и что-то бубнили каждый в своем узком кругу.

Гале было тогда пятнадцать. Она только что вернулась из школы, счастливая и гордая — ее приняли в комсомол! Половину дороги до дома она прошла быстрым шагом, не остановившись даже взглянуть на новую афишу, вывешенную на фасаде кинотеатра «Ударник». Ну, может, краем глаза успела заметить разбросанные по огромному полотну пальмовые листья и написанное белым слово «Джунгли», выведенное так, словно тигр пытался когтями сорвать афишу и оставил на ней размашистые рубцы.

Вторую половину дороги, когда никто из одноклассников уже не шел с ней по пути и не мог видеть, как, совсем по-детски закидывая ноги в невиданного фасона румынских сандалиях, побежала она, чтобы донести еще горячую, не остывшую в омуте буден радость до дома, до мамы, Галина преодолела бегом.

Запыхавшаяся, с растрепанной косой, она взбежала на третий этаж и остановилась, недоуменно глядя на открытые двери квартиры, на мужчин, куривших на лестничной клетке, на женщин, переговаривающихся шепотом через порог. Женщины смерили девочку подозрительным взглядом и, не проявив более интереса, вернулись к своим разговорам.

Галя переступила порог своей квартиры. И тут— люди, люди, люди. Словно она с разбегу окунулась в странный сон, слишком непонятный, чтобы выглядеть кошмаром, слишком мрачный, чтобы показаться забавным. Их квартиру наполняли незнакомцы, не обращающие на Галю, прожившую здесь без малого десять лет, ни малейшего внимания, и она могла двигаться среди них, оставаясь словно незамеченной, словно скользя сквозь них, как бывает только в снах.