Виктор Галданов - «Джамп» значит «Прыгай!»

«Пью за вас, милые мои, за славный народ мой, который не понимает, что сидит на пороховой бочке, – подумал он. – Вас не интересует заявление президента. Вас интересует как сыграет «Спартак» сегодняшний матч с «Реалом». Вас не интересует сегодняшняя встреча премьер-министра с главой МВФ (от чего будет зависеть ваш завтрашний уровень жизни), вас интересует новый роман модной певички, которая и так трахается с кем ни попадя. Вон кто-то рассуждает о том, что через полгода доллар вырастет в тридцать раз, и смеется так, как будто это не коснется его самого, его жены и детей. Я салютую вам, дорогие сограждане, ибо вы избрали наилучшую модель взаимоотношений с этим четырежды безумным миром – вам глубоко насрать на всё, что в нем происходит!»

Дверь открылась, и он увидел вошедшего.

Ингмар Берзиньш был одет не так безвкусно, как остальные в этом баре, и выглядел совсем иначе. Он стоял в дверях и оглядывался вокруг. На вид ему могло быть от тридцати до пятидесяти лет, и он мог относиться к любой национальности. Типичным было лишь выражение лица, лишенного возраста и национальной принадлежности, оно несло отпечаток цинизма, усталости и, в то же время, сентиментальности, фатализма и полного приятия зла. Это было лицо уроженца Прибалтики.

Они встретились глазами. Берзиньш подошел к его столу.

– Господин Берзиньш?

Барский протянул было ему руку, затем приостановил ее на полпути и указал на кресло напротив. Что-то в глазах этого человека говорило ему, что тот его руки не примет.

– Садитесь, пожалуйста. Что будете пить?

– Что угодно, абсолютно что угодно.

Берзиньш взглянул на стакан и пожал плечами.

– Здесь подают явно разбавленный водой «Гиннес» и разбавленное спиртом виски. Так виски?

– Со льдом. Это вполне подойдет.

Он посмотрел, как Барский пошел к бару, затем вынул из кармана пачку сигарет и закурил.

– Скажите, – проговорил он, когда Барский снова оказался рядом. – Боюсь, я не уловил по телефону вашего имени. Вы служите в посольстве или прямо из Латвии?

– Ни из посольства, ни из Латвии. Меня зовут Валерий Барский, и прибыл я из Москвы.

Рядом никого не было, и они могли говорить свободно.

– Из Москвы!? – сигарета отвисла во рту Берзиньша. – Так значит, наши люди…

– Продали ваш секрет нам. Это означает, что нас заинтересовала ваша история и ничего более, хотя мы готовы обсудить все дело. С другой стороны, если то, что вы сказали, окажется правдой, если мы сможем найти того, кто шантажирует Корсовского, если нам удастся получить достаточно сведений, то вашей семье позволят покинуть историческую родину. В этом я даю вам свое слово.

– Ваше слово, – в глазах господина Берзиньша вспыхнула ненависть.

– Мое честное и благородное слово, господин Берзиньш, коим я не привык бросаться. Боюсь, у вас нет иного выбора, как только верить мне. Мы, в конце концов, не звери.

– Вот как, вы не звери? – В его голосе, несомненно, было презрение. – Ах да, вы всего лишь – простые русские лью-уди!

– Да, мы – русские, господин Берзиньш. – Барский отвернулся от застывшего лица и скрипнул зубами. Игра рушилась в самом ее начале. Если Берзиньш не пойдет на контакт, задание можно считать проваленным. – Почему-то в добрых старых семидесятых годах вы не стеснялись сотрудничать с нами и жать нам руки. У нас до сих пор хранятся несколько доносов за вашей подписью. К чему же сейчас такая меркантильность? Я такой же человек, как и вы, и выполняю свою работу. И, если вам это интересно, у меня тоже есть семья. Ну, так как? Будете иметь с нами дело? Если нет, вам следует лишь встать и уйти, я не буду вас останавливать. Но все ваши сослуживцы будут очень разочарованы. И пленка с записью ваших переговоров с латвийским посольством завтра же окажется на столе у главы службы безопасности вашего шефа. А где после этого окажетесь вы, господин Берзиньш?

На его собеседника было жалко смотреть. Нарисованная Валерием картина окончательно доконала его. Он представил себя в руках громил Корсовского, наглую ухмылочку Самана, прищуренный глаз Трофима и окончательно струхнул.

– Простите, но я ничего такого не имел в виду. Я… я все это делал ради своей семьи…

– Как я уже говорил, вопросом возвращения вашей семьи наше ведомство займется вплотную. И нам ваши гэбэшники не смогут отказать. И сказать вам почему? – Барский засмеялся и позволил себе слегка расслабиться. – Да потому что все мы – одна шайка-лейка, учились за одной партой, списывали друг у друга конспекты и прикрывали друг дружку во время самоходов. По-вашему, мой друг и собутыльник Йонас, с которым мы во время учебы в Вышке вылавливали внештатных шалав в «Интуристе» и имели их на соседних койках в служебном номере, откажет мне в просьбе сделать выездные визы вашим папе с мамой, или там жене с детьми? Да никогда! Существует этакое всемирное братство разведчиков… Мы работаем на разные ведомства, но тем не менее сохраняем уважение друг к другу. Без взаимопомощи мы – никто. Ну так вы согласны?

– Я согласен. – Берзиньш полез в карман и достал клочок бумаги. – Вот интернетовский адрес, через который велась прошлая передача, его предложил шантажист для связи. Это, конечно, не Бог весть что, но с помощью вашей огромной организации… – он едва шептал, – …вы вполне сможете выследить его.

– Благодарю.

Барский лишь раз глянул на номер и сразу запомнил, затем поджег обрывок зажигалкой и положил его в пепельницу. Как бы в задумчивости он раздавил в пепельнице окурок и растер остаток пепла в порошок.

– Да, я думаю, это будет не трудно. Однако скажите мне еще вот что. Как вы думаете, знает ли этот адрес Корсовский?

– Конечно же нет, – замахал руками Берзиньш. – И то, что вы об этом спрашиваете, доказывает, что вы слишком мало о нем знаете. Это – четвертое послание, пришедшее в офис, и Корсовский его не видел, а в трех других ничего не определялось. Я в этом совершенно уверен, так как иначе это сообщение не было бы послано. Посылавший их был бы уже мертв.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что Корсовский убил бы его или добился бы, чтобы его убили. Да, он попытался бы именно убить его. Я видел, какое действие эти письма на него оказывали. Если бы он смог добраться до того, кто их посылал, он убил бы его, испытывая не больше угрызений совести, чем я, убивая крысу.

– А теперь расскажите мне все, что вы знаете об Игоре Корсовском. Вообще все, как вы познакомились, кто вас ввел в его окружение, как достигли своего поста и прочие мелочи.

Ингмар слушал его, откинувшись на спинку стула, а когда Барский закончил, он поднял свой бокал и в первый раз выпил.

– Понятно. И вы хотите сказать, что всего этого не знаете? В таким случае мне остается только гадать, с кем же я вообще имею дело. Да, я действительно оказался на крючке у ГБ в весьма нежном возрасте. Сказать из-за чего? Из-за анекдота про то, как Брежневу «расширяли грудь». И я действительно вынужден был стучать на сво-их друзей. Но когда я приехал в Москву на ПМЖ, то помогли мне здесь именно связи в ФСБ. Благодаря полковнику Пиотровскому я познакомился с Трубенковым, затем с Корсовским. Если вы не знаете всего этого, то что же за ведомство вы представляете?

– Друг мой, ведомство наше весьма обширно, – терпеливо объяснил ему Барский, – и в то время как одни его сотрудники могут вас поить водкой и сватать на теплое место, другие не преминут взять вас в разработку и установить слежку.

Ингмар передернул плечами.

– В конце концов, это ваше дело. По законам Паркинсона любая бюрократия пожирает в итоге самоё себя. Вы знаете теперешнее положение моего шефа, его влияние на экономику страны, комиссии и комитеты, которые он возглавляет. Их великое множество… Да, мой шеф участвует во множестве подобных организаций, он очень влиятельный человек в кремлевской иерархии. Я думаю, ему очень нужно это влияние. Он жаждет его, как другие жаждут выпивки, наркотиков или власти. У него же навязчивое стремление другое – убеждать людей в своей правоте. Возьмите хотя бы эту конференцию в Вашингтоне: премьер-министр следует каждому его совету, и Корсовскому это очень нравится. В конце концов дело доходит до анекдота: американский президент демонстрирует нашему премьеру красоты «Метрополитен-музея» в то время как его министр финансов обсуждает с Корсовским размеры и очередность траншей огромного кредита.

– Понимаю. Некий своеобразный вид власти над чужими умами.

Слушая, Барский припомнил собственные слова, которые он говорил, рассматривая фотографию в кабинете Кравцова: «Он привык к власти, но власть передается через людей, а не проявляется над ними».

– Да, власть, но лишь в каком-то смысле. Я думаю, что, собственно, ему нужны похвала и одобрение. Он нуждается в том, чтобы его считали надежным. Я у него чуть меньше года, но почувствовал это в первый же день. Я почти слышал его мысли: «Вот бедный беженец из Прибалтики. Я облагодетельствовал его, дав ему работу. Поэтому он будет служить мне верой и правдой, чувствуя себя всем обязанным мне».