Виктор Галданов - «Джамп» значит «Прыгай!»

– Хм, одобрение?

Барский вдруг почувствовал себя спокойно и почти комфортно, так как наконец началась работа, которая ему нравилась. Он чувствовал себя уже не вражеским агентом на чужой территории, а обычным следователем, допрашивающим свидетеля.

– Странно. Ведь он считается ученым, крупным экономистом, а это, как правило, самые независимые люди на свете. И все же Игорь Корсовский жаждет чужого влияния и одобрения. Вы пришли к какому-нибудь выводу, господин Берзиньш?

– Полагаю, что да.

Берзиньш нахмурился, и Барский понял, что характер Корсовского восхищал его.

– Я полагаю, что под всей этой внешней благополучностью Корсовский очень неуверен в себе и, возможно, напуган. Мне кажется, что только удерживая свое влияние на людей и получая их одобрение, он обретает нужную ему безопасность. Все эти комитеты, где он заседает, и доклады, которые он сочиняет, усиливают его уверенность в себе, как у богача, который работает по двенадцать часов в сутки, так как боится бедности. Каждая акция в банке, каждая нефтяная скважина, которой он владеет, словно барьеры, ограждающие его от этого наваждения нищеты, которой, возможно, он так никогда не испытает. Вот почему я сказал, что Корсовский убил бы автора этого письма, господин Барский. Я видел его лицо, когда он открыл первое письмо, и это было лицо убийцы. Его безопасность под угрозой, а это – главное в его жизни.

– Это не может быть угрозами со стороны какой-нибудь преступной группировки?

Берзиньш небрежно махнул рукой.

– Бандиты служат ему верой и правдой. Никогда преступные авторитеты не чувствовали себя настолько в безопасности, как сейчас, при нем. В конце концов, этот человек почти что узаконил мафию. Да Забота за него казнит любого авторитета, каким бы трижды коронованным он ни был.

– Забота? Это не главарь ли муромовской группировки?

– Он же главарь всего преступного мира России. Но даже они с ног сбились, разыскивая этого неведомого шантажиста.

– И что же, как вы думаете, так напугало Корсовского?

Голос Барского-следователя не выражал ничего, кроме вежливого любопытства.

– Понятия не имею, но это нечто конкретное. Мне кажется, что когда-то Корсовский сделал или его заставили сделать нечто, о чем он никогда не сможет забыть. Он хочет отгородиться от этого работой, одобрением важных персон, но оно все время где-то на задворках его сознания. Затем однажды он глядит в монитор своего компьютера, и наваждение всплывает на свет.

– Понимаю.

На минуту Барский сосредоточился. Человек до смерти напуган. Человек влиятельный и окруженный могущественными друзьями, заседающий в комиссиях и управляющий финансами страны, а значит и самой страной. Он боится, что нечто страшное всплывет наружу.

«Что же могло вызвать у него такой страх? – думал Барский. Воображаемый детский ужас, невроз, начавшийся очень давно? Нет, это, очевидно, было бы медицинской проблемой и здесь явно неуместно. Эти письма говорят о том, что страх реален. Угроза насилия или наказание за неосмотрительность в прошлом? Нет, ничего подобного, ибо человек, подобный Корсовскому, знал бы, как справиться с подобными угрозами». Барский вспомнил отчет стилистов: «Написано очень старым человеком с психическими отклонениями».

Но «в прошлом» – это, вероятно, верно. Что-то произошло очень давно, когда Корсовский был мальчишкой или молодым человеком. Нечто, до сих пор приводящее его в ужас: «Цыганка, которая тебя погубит».

Да, Цыганка. Возможно, это относится вовсе не к человеку, а к какой-то вещи… Что еще? Нечто, случившееся много лет назад, все еще настолько серьезно, что может заставить влиятельного вице-премьера плакать и кричать в ужасе, скелет в шкафу, мертвец в сундуке, нечто, замурованное в подвале, что никогда не должно увидеть свет.

– Как я понял, – продолжал Барский, – существует всего четыре послания и, поскольку последнего он не видел, других больше не появится. И как Корсовский теперь?

– Внешне он вернулся к норме, но только внешне. Но внутри, могу вас уверить, он совершенно больной человек.

Берзиньш поднял лежащую на столе газету.

– Взгляните сами. Это сделано вчера.

– Благодарю.

Барский взял газету, которую Берзиньш открыл на финансовой странице. Над рыночными ценами были заголовки: «Уолл-стрит ждет ответа из Кремля», а под заголовками – то же лицо, что он видел в кабинете Кравцова, но теперь Корсовский выглядел совершенно иначе. Худое академическое лицо казалось еще более осунувшимися, и в глазах не было улыбки. Он все еще выглядел могучим и сильным, но теперь это была мощь в обороне: лицо Паулюса после Сталинграда.

– Да, я вижу, но скажите, что вы знаете о личной жизни Корсовского? Есть ли у него семья, например, или любовница?

– Я думаю, любому известно, что он гомосексуалист, хотя лично у меня связи с ним нет, – сказал Берзиньш, слегка покраснев. – Однако в целях соблюдения норм приличия у него имеется официальная жена, я ее однажды видел.

Берзиньш немного выждал, словно это воспоминание было важным, закурил и продолжал:

– Это случилось нынешней зимой. У меня была пара срочных бумаг для подписи Корсовскому, и мне пришлось в одну из суббот отвезти их к нему домой… Да, именно так. Вероятно, это было в конце февраля, как раз после того, как он меня нанял. У него особняк на Рублевке. Очень хорошо помню эту поездку. Плоская равнина, леса, убегающие прямо за горизонт, и повсюду эти элитные кирпичные домики с башенками, как корабли, уплывающие вдаль. Я добрался до ближайшей деревушки уже в сумерках. Это место называется Первишино-7. Несколько избушек в стиле «модерн» вокруг бревенчатой церквушки под Кижи да кафе-стекляшка. Словом, натуральная потемкинская деревня. Там все такие, чтобы взгляды из правительственных кортежей не оскорблялись зрелищем русской глубинки. Я остановился выпить и спросить дорогу. Помню, было очень холодно, и из пустых полей поднимался туман. В стекляшке мне указали путь, и я доехал до его дома. Дом был в четырех километрах от деревушки, надо около указателя свернуть на лесную дорогу. С первого взгляда он выглядел совершенно не таким, каким я ожидал его найти. Сейчас же среди нуворишей принято строить этакие рыцарские замки: высокие, красного кирпича, со шпилями, башенками, я думаю, этот стиль они называют «новорусским». Здесь же высилась просто огромная изба, кирпичный ангар, совершенно безвкусный, правда со всей атрибутикой нынешнего купечества – пластиковыми стеклопакетами, крышей из металлочерепицы, американскими поднимающимися воротами, телекамерами и фотоэлементами. В сумерках он выглядел гротескно. Но на самом деле мне он показался странным. Корсовский – богатый человек, среди прочего председатель Комиссии по культурному наследию, и все же дом был в ужасном состоянии, в углу высилась горка набросанного кирпича, где-то еще – строительный мусор, доски, водосточные трубы болтались, ни одной клумбы во дворе, ни кустика, лишь несколько деревьев. Такое впечатление, что в дом вселились, даже не подумав его благоустроить. Как бы то ни было, я подошел к новомодной двери (из салона шведской мебели) и позвонил. Открывшая мне тетка оказалась столь же нелепой, как и сам дом. Это была пожилая женщина, можно даже сказать, старуха в длинном платье и ветхом, неделями не стиранном фартуке, сгорбленная и, я бы сказал… – он подыскивал слово, – покореженная.

– Вы хотите сказать покалеченная?

– Я хотел сказать «скрюченная какой-то болезнью», может быть ревматизмом. Калека и, как я говорил, очень старая и грязная. Она как-то не очень подходила дому главы правительства. Конечно, дом 24 часа в сутки охраняли, а это была домработница. Она впустила меня и велела подождать в вестибюле. Говорила она как параноик, язык у нее явно заплетался. Холл был простенький, совершенно серый: дешевый паркет, по стенам – ковры, да, пять или шесть ковров, кстати, неплохих, с развешанным на них оружием, всякими там шашками и чеченскими кинжалами. Но были и современные пистолет-пулеметы и автоматы. На полу полинявший коричневый ковер и уродливая румынская мебель, á lа Луи XIV, которую покупают лишь от недостатка ума и избытка денег. Вы понимаете? Я ждал узреть полотна Тициана, статуэтки Челлини, античные геммы… На худой конец – подлинные рыцарские доспехи. А оказался в жилище разбогатевшего зеленщика. Хотя тут жил человек, который в любой момент мог подписать чек на миллион баксов. Ведь западные банкиры только под его честное слово выдали нам весенний кредит в пять миллиардов долларов. И знаете почему выдали? – голос Берзиньша моментально упал до шепота.

Барский уставился на него немигающим взглядом.

– Потому что им отлично известно, что личное состояние Корсовского, – продолжал шептать Берзиньш, – достигает по меньшей мере четырех миллиардов долларов и целиком находится на Западе. Давая деньги под его слово, Запад ничем не рискует, поскольку в случае его банкротства господа-капиталисты смогут в любой момент наложить арест на его имущество и забрать назад свои денежки.