Кирилл Казанцев - Отмщённый

— Слушай, ты, двигатель моего внутреннего сгорания… — хрипел Павел. — А ну, заканчивай эти преждевременные ласки. Дождешься, что я тебя высеку… Сейчас я уберу руку и снова предупреждаю: будешь орать — будет кляп…

Она расслабилась, кончились силы. Лежала на нем и тяжело дышала.

— С каждым разом ты убегаешь все дальше, — заметил Павел.

— Я тоже обратила на это внимание…

— Знаешь, не хотелось бы в следующий раз ловить тебя за калиткой… И что прикажешь делать с тобой? Принимать драконовские меры? Прости, но по твоей милости я не поеду снова шить рукавицы…

— Ладно, я осознала, пусти, больше не сбегу…

— Честное-пречестное?

— Да пошел ты… Отпусти, говорю, я не могу дышать рядом с тобой… Ты еще и голый… Розовый фламинго, блин…

Он трясся от нервного смеха. И она пару раз подозрительно вздрогнула. Он приподнялся. Вроде тихо. Сквозь колосья травы и просветы в штакетнике виднелась красная «Хонда», дома на другой стороне дороги. Никто не толпился, не лез с расспросами и ордерами на арест. Шум, учиненный Катей, в принципе не был вселенским. Люди, проживающие в соседних домах, могли его и не услышать. Заросли рябины и трава служили неплохим экраном. Он схватил ее за руку, заставил пригнуться и потащил обратно в дом. Прежде чем захлопнуть дверь, он еще раз внимательно осмотрелся. В окружающих домохозяйствах было тихо. Вдоль по улице лениво и как бы по принуждению гавкала собака. Он замкнул засов на задвижку, прислонил к двери лопату, грабли, сверху набросал какие-то мешки, еще и подумал не без юмора, что хорошо бы дверь заминировать и опутать колючей проволокой. Затащил строптивую Екатерину в горницу, бросил на софу, повесил за спину автомат и только после этого дал волю нахлынувшим чувствам. Его мутило от боли, каждый вздох сопровождался коликами в животе. Он сел на табуретку, согнулся пополам, пережидая приступ. Испарина градом катилась со лба. А когда отпустило, обнаружилось, что свежая повязка пропиталась кровью. Катя съежилась на софе, смотрела на него со смесью страха и жалости, красивые глаза наполнялись слезами. Она боялась, что этот страшный мужчина сейчас ее ударит…

— И что теперь, Екатерина Андреевна? — выдохнув, обронил Павел. — Выпьем яду? Убьем себя об стену? Вы правда считаете, что овчинка стоила выделки?

— Прости, — икнув, пробормотала Катя. — Я просто не сдержалась, сорвалась… Я ни о чем таком не думала, само получилось… Я правда тебя боюсь… Уже поменьше, но все равно боюсь… Пойми, для меня это ужасно. Это не вмещается в рамки моей жизни. Я никогда ни с чем таким не сталкивалась… Честное слово, я не стала бы тебя закладывать. Просто отсиделась бы где-нибудь у пруда…

— Ладно… — прохрипел он. — Обсудим этот вопрос на следующей планерке… Вставайте, медсестра, нужно сделать еще одну перевязку, больной заждался. Будем считать, что первая не удалась…

Он плеснул в кружку живительной сорокаградусной влаги, протянул Кате. Она выпила залпом, благодарно кивнула. Он плеснул себе, с наслаждением проглотил. Теперь он надежно загородил ей проход. Катя, всхлипывая, снимала окровавленную повязку. Из потревоженной раны сочилась кровь. Припухлость вокруг нее принимала угрожающие очертания. Снова дезинфекция, остановка кровотечения, свежий бинт — уже не так туго, как в прошлый раз. Он украдкой поглядывал на женщину. В ее мордашке уже не было того отвращения, что сопровождало прошлые «контакты близкого рода». Она не спешила поскорее от него отделаться, работала добросовестно, без спешки. Временами морщилась и сглатывала — не все еще женщины адекватно реагируют на запахи «настоящих мужчин». Иногда их взгляды пересекались, она смущалась, злилась, но перевязку не бросала. А ему становилось приятно, что она рядом, вертится вокруг него, никуда не сбегает. Обостренное чутье улавливало запахи, исходящие от женщины — немного страха, немного пота. Немного духов, которые она по привычке вылила на себя, убегая рано утром из дома. Он испытал толику разочарования, когда она закончила и доложила, шмыгнув носом:

— Готово.

Она отступила к софе, свернулась комочком и мрачно смотрела, как он встает, разворачивает плечи. Боль ушла глубоко в организм, делала вылазки, но в яростное наступление больше не бросалась. Он походил по комнате, прислушиваясь к событиям в организме. Потом тоскливо уставился на свою хламиду, лежащую на кособоком стуле. Как-то неохотно ее коснулся, задумался.

— Может, не надо? — содрогнулась Катя.

— Голым ходить? — проворчал он.

— Ладно, надевай…

Она исподлобья смотрела, как он облачается в «рабочую униформу», застегивает пуговицы. Зрелище, конечно, разрывало душу.

— Выпить дай, — попросила Катя.

Он поколебался, но плеснул в кружку и лично доставил. Она лакала коньяк, как котенок лакает молоко. «Замучил я ее, — с грустью подумал Павел. — А ведь еще ничего не происходило».

— Ты правда алкоголичка?

— Начинающая. — Она икнула и вернула пустую посуду. — Раньше не пила, а в последнее время стала все больше проявлять интерес. И знаешь, начинает нравиться. Скоро втянусь, буду имущество пропивать, работу брошу, опухну.

— Это не беда, — успокоил Павел. — Главное, что не куришь.

Несколько минут они неловко молчали. Хотелось что-то сказать, но слова не шли. Павел подошел к окну и вновь созерцал унылые деревенские пейзажи.

— В туалет хочу, — сказала Катя.

Он раздраженно покосился в ее сторону.

— Серьезно хочу, — хлопнула большими ресницами Катя. — Последний раз я ходила в туалет еще у себя дома.

— Где он? — проворчал Павел.

— На улице… Возможно, ты видел в глубине участка наклонное здание, похожее на скворечник…

— Издеваешься? — Он чуть не вспыхнул.

— А это так заметно? — Она перестала моргать и невольно сжала бедра, что, видимо, означало, что девушка не намерена терпеть вечно.

— Но нам нельзя на улицу…

— И? Знаешь, не хочу тебя расстраивать, но я на полном серьезе хочу в туалет. Очень-очень хочу… Ну, пожалуйста…

— Да провались оно все… — Павел оперся о стену. Кожа побледнела, глаза затянулись мутной поволокой. — Я не знаю, что с тобой делать, Екатерина Андреевна. Хоть тресни, не знаю. Я в полном расстройстве. Ты свалилась на голову, и куда тебя теперь? Отправлю домой — ты меня сдашь. Возможно, не сдашь, кто тебя знает, но рисковать не могу, не проси и не уговаривай. Твои попытки к бегству — наглядное подтверждение. Я не хочу тебя убивать, калечить, пугать… Я не совершал того, за что отсидел восемнадцать лет, я хочу лишь добиться справедливости, хочу, чтобы виновные понесли наказание. А эти люди землю вывернут наизнанку, чтобы до меня добраться. У них власть, у них сила, ОМОН, спецназ…

— Ты отсидел восемнадцать лет? — отвесила челюсть Катя.

— Отсидел, — огрызнулся он. — И знаешь, не горжусь этим. Целая эпоха проскочила мимо меня. Просто так отсидел, ни за что, понимаешь? А сейчас мне и рта не дадут раскрыть. Беглый зэк, и этим все сказано. Покалечил уйму полицейских, поднял на уши район. Они меня застрелят, даже если будет возможность взять живьем…

Он махнул рукой и отвернулся. И снова воцарилось неловкое молчание.

— Так что у нас с туалетом? — сглотнув, вернулась к насущному Катя. — Я реально, между прочим, хочу.

— Будет тебе туалет, — проворчал он и на несколько секунд удалился в сени. Вернулся со старым алюминиевым бачком, снабженным крышкой. — Вот, держи. Сядешь вон там, — показал он на крохотную спальню за порогом. — Можешь спрятаться за стенкой, но чтобы я видел хотя бы одну твою ногу.

— Потрясающе, — восхитилась Катя. — И никуда ходить не надо. Ночная ваза. Биотуалет. Ты уверен, что я смогу это вынести? Я очень стеснительная. А твоя ваза, между прочим, дырявая.

— Ты справишься, — усмехнулся Павел. — Я верю в тебя. А дырка, если присмотреться, выше «ватерлинии», такое количество тебе не сделать. Действуй, Екатерина, ничего другого предложить не могу.

Она кряхтела, искрометно выражалась сквозь зубы, пристраивалась на неудобное «судно», а он, посмеиваясь, наблюдал за ногой, совершающей возвратно-поступательные движения. Даже на горшке эта женщина не могла молчать.

— Послушай, — кряхтела она. — Ты отсидел восемнадцать лет, все такое, то есть явно испытывал нехватку противоположного пола… Но ты ведешь себя довольно странно. Судя по твоему поведению, ты не намерен меня насиловать…

— Ты настаиваешь?

— Что ты, конечно, нет. Но согласись, ты ведешь себя нетипично.

— Нетипично по сравнению с героями телесериалов? — Павел заулыбался, но она этого не видела. — Не поверишь, Екатерина Андреевна, но на зоне чалятся совершенно разные люди. Я знавал там одного физика-ядерщика, прибившего свою распутную жену. Зэки охреневали, когда он с ними изъяснялся великосветскими диалектами девятнадцатого века. Впрочем, соглашусь, я, наверное, неправильный зэк. Не блатной, по фене не базлаю, на все, что шевелится, не бросаюсь. И не хотелось бы отягощать свою участь реальными преступлениями. Не это меня сейчас волнует. И если уж на то пошло, сбежал я из тюрьмы не вчера, а год назад. Отсиживался в приличном месте, у приличных людей, знакомился с эпохой, мимо которой проскочил, имел вполне цивилизованные половые контакты…