Федор Московцев - Темные изумрудные волны

Он закрыл глаза и вновь открыл их, чувствуя величайшую муку и величайшее счастье жизни, и готовность вот тут же, сейчас умереть. Для того, чтобы заново пережить счастливое чувство, и превзойти его новыми ощущениями, – оказалось, не нужно было ни зрения, ни мыслей, ни слов. Только ощущение близости любимого человека, осознание, что он рядом, и тепло его касается тебя.

На мгновение лицо Андрея озарилось несказанной радостью. И тут же омрачилось – он был не один.

Она села напротив Андрея, и, посмотрев в сторону Олега Краснова и Мариам, сказала с вызовом:

– Я – Катя.

И перевела взгляд на Андрея. И тогда он увидел, что она пьяна. Сигарета в руках её дрожала, пепел падал мимо пепельницы. С минуту длилось молчание, оно казалось бесконечным. Всё так же играла музыка, за соседними столами веселились люди, но оттого, что двое – Краснов и Мариам – примолкли, казалось, безмолвная тишина сковала зал. Не поворачиваясь к ним, Андрей представил их, назвав по имени, спросил, как дела. Он старался говорить и выглядеть непринуждённо, но щёки горели, как от ветра и солнца, и сердце билось гулко, сильно, не хотело успокаиваться.

– Ты женился, – бросила она с пренебрежительной усмешкой.

– Ну, а ты?

– Как обычно – невеста без места.

Краем глаза он увидел, что Мариам, облокотившись, напряженно следит за всем происходящим, переводя взгляд с одного на другого. Краснов, прикрыв лицо ладонью, отвернулся.

Как изумление доходит до рассудка, до Андрея дошёл весь смысл ситуации. Мариам, безусловно, всё ясно, она лишь выжидала, как поведёт себя муж.

– Что же мы не веселимся? – спросила Катя. – О, с таким вином… Что это, Италия? Это я не поддерживаю. Андрюша, ты же сам говорил, что такое вино только для мытья раковин. На свете нет никакого вина, кроме абхазского. Если ты ещё хоть раз попробуешь его, уверена: никогда в жизни не притронешься к любому другому…

Он увидел в её глазах отражение безмерной тоски и нарастающего бунта души, которую уже ничто не повернёт к нему. Она – муки сомнения растерявшегося человека, не имеющего твёрдых желаний. Не видя Мариам, Андрей явственно чувствовал её взгляд, парализовавший его, сковавший по рукам и ногам, прилепивший язык к нёбу.

Затянувшись сигаретой, выдохнув дым ему в лицо, Катя сказала отрывисто, в своей обычной манере, стаккато:

– Ну, знаешь… Ты что, не хочешь со мной разговаривать?

Андрей посмотрел на Мариам. Её переполненный подозрением взгляд ещё больше ошеломил его. Никогда не был он так растерян и напуган, – ни перед поединком с более сильным противником, ни в кабинете у следователя, ни в камере перед уголовниками, собравшимися его опустить. Растерянность была так велика, что Андрей подумал: пусть как угодно всё закончится, лишь бы поскорее.

Он повернулся к Кате, и силы начали возвращаться к нему. Нельзя отпустить её, не объяснившись. Но как это сделать в присутствии жены?

Тошное чувство охватило его. Там, где требовалась сила, он ощутил эту непонятно откуда взявшуюся хлипкую, мотыльковую субтильность. Мариам победила, он спасовал перед ней. Пришла к концу его мечта о возврате в гиперреальность, где они вдвоём – он и Катя – и их большая, как небо, любовь.

Катя помахала кому-то рукой, и неуклюже поднявшись с места, чуть не уронив на пол пепельницу, направилась к выходу. В этот момент она казалась лёгкой тенью, следовавшей за уходящей жизнью. Андрею стало ясно, что её не вернуть, как вчерашний день. Он не только не найдёт в себе силы, чтобы пойти за ней, под взглядом Мариам он даже не посмел посмотреть Кате вслед.

Как ни в чём не бывало, Мариам продолжила свой рассказ об Израиле. Краснов заказал ещё вина, а также десерт, предупредив официантку: «принесите то, что быстрее всего готовится».

Окончание вечера было ужасным. Никогда Андрей не видел столько фальшивых улыбок, и никогда не улыбался так фальшиво сам. Инцидент был забыт – и всем было ясно, что на время. О нём напоминала лишь истлевшая сигарета в пепельнице, застывшей у края стола.

Андрей вспоминал прошлое лето, – их с Катей лето. Внезапно обожгла мысль: «У неё послезавтра день рождения!»

Когда вышли на улицу, Краснов сказал, что хочет прогуляться, и до гостиницы дойдёт пешком. И его рослая, сильная фигура тотчас стала удаляться в сторону центральной лестницы, ведущей с набережной к фонтану «Дружба» и к Аллее Героев.

Мариам с притворной нежностью взяла Андрея под руку, спросила, не помешала ли она своим присутствием интимному разговору со старой подругой. И уточнила, сколько же ей лет, выглядела она кошмарно. Он что-то ей ответил в тон, она снова что-то спросила. Так продолжался разговор, в котором жена награждала соперницу, вступившую на её территорию, всяческими нелестными эпитетами. Андрей не пытался пресечь, понимая, что возмущение это законно. В конце концов, за всё время их знакомства, кроме неумелых попыток вызвать ревность, Мариам ни разу ни в чём не провинилась перед ним. Идеальная супруга, его вторая половина!

Он же был кругом виноват перед ней.

Они поднялись в гору, и весь путь до дома – четыре остановки – дошли пешком. И только у подъезда Мариам позволила себе по-настоящему возмутиться. Как эта образина посмела приблизиться к ним, начать дурацкий разговор, так смотреть на её мужа!? Что она себе позволяет? И почему он не прогнал её сразу, чего он ждал?

Тут Андрей понял, как же Мариам боялась, что он встанет и уйдёт с Катей. Это был бы крах её любви, её надежд. Всё то, что она с таким упорством создала – семейный очаг, общественный статус, зависть подруг – всё это могло рухнуть в одночасье, ведь даже если б он вернулся, гордость не позволила бы ей принять обратно мужа, ушедшего непонятно с кем.

И осознание вины соединилось в нём с другим чувством. Странно осознавать настоящее чувство к жене спустя полтора месяца после свадьбы. И странным показалось то, что он так легко отрёкся – сначала на деле, а потом и на словах – от женщины, которой целый год клялся в любви, обещал ждать сколь угодно долго.

«Неужели двоих люблю?» – пронзила сознание мысль.

Его действиями руководили чувства, и все они были искренними. А где же в это время его разум? Что это – безмозглость, инфантилизм? Человек с двумя сознаниями? Или это два разных человека, и у каждого своё, несхожее со вторым, сознание?

Вот он подсмеивался над Машей, заводившей многочисленные знакомства, чтобы, общаясь с разными людьми, найти, понять себя. Она казалась ему незрелой, инфантильной, а теперь получается, что она оказалась прагматичной, сознательной, а он ведёт себя, как подросток. У неё хватило сил сделать выбор и прямо сказать об этом, а он это сделать не может. Выходит, верен её диагноз: «Тебе суждено всю жизнь гоняться за призраками»?

Ночью Андрей долго лежал с открытыми глазами, не мог спать, – слишком о многом надо было думать. Но оглушённая внезапной встречей голова – столь долгожданной встречей, к которой он оказался не готов – не могла думать, виски сдавило. В черепе стояла мёртвая зыбь, – всё кружилось, качалось, плескалось в мутных волнах, не за что было ухватиться, начать тянуть мысль.

Ни одной звезды на чёрном небе, ни одного огонька в погасших окнах. Тёмным покровом глубокая ночь окутала землю. Где-то далеко морские волны разбивались о берег, а там, куда им не добраться, владычествовали горные ветры. В завесе тумана открывался один просвет за другим. Горы расступались, теряли высоту. Открывался залитый солнцем пейзаж. Береговые отроги горной реки обрывались скалами, упираясь в широкую долину. А между ними вдали виднелась всхолмленная даль, прикрытая холодной просинью чёрных лесов. За ближней стеной деревьев тонкая струйка дыма сверлила просторное небо. Откуда, не видать, но чувствовалось тепло чужого очага.

Ярко-красное солнце медленно спускалось к хребту. Облака, волнуясь, ползли следом за ним, волоча по земле свои лохматые тени. В воздухе разлилась вечерняя прозрачность. Звонче раздавались голоса певчих птиц. Внезапно ухнула сова и в испуге шарахнулась обратно в лес. Доносилось цоканье белок. С реки тянуло свежестью. В зареве заката бесчисленные отроги казались окаменелыми волнами разбушевавшегося океана. Мутная синева сумерек сгущалась с каждой минутой. Одна за другой зажигались звёзды.

Между толстыми корнями деревьев примостилась девушка. На ней было тёмное платье, делавшее её похожей на тень, а глаза похожи на озёра, так как в них никогда не высыхают слёзы.

Подземный огонь вдруг вздыбил землю. Одетая, как в панцирь, в вулканические громады, стала отторгать она от них скалы, обрушивая их на гремучие горные реки, придавая им цвет тревоги и жизни: багряный и зелёный. И в огромных огнедышащих впадинах забились горячие источники, вещая о грозной силе, заключённой в насыщенных клокочущим пламенем недрах.

Словно раскалённое железо обожгло лицо. Сквозь пламя, застилавшее глаза, он увидел ЕЁ. Бросившись к ней, прижал к себе, стал покрывать бесчисленными поцелуями. Она, словно очнувшись ото сна, отозвалась, поддаваясь его ласкам.