Реквием по братве - Афанасьев Анатолий Владимирович

— Вижу, что не доходит, — Марек подставил ему пепельницу, чтобы не тряс пепел на пол. — Хорошо, объясню. Тут, Санек, одно из двух: или мы шпана замоскворецкая, ножиками друг дружку тыкаем, или бизнес делаем. Как ты считаешь?

— Ну? — сказал Саня.

— Я с ихними ребятами, с Ванькой Столяром два месяца переговоры веду насчет Пятницкой, а теперь что? Мы с ним бочку водки ужрали, обо всем столковались, и теперь как? По твоей милости глотки рвать? А ты в курсе, сколько у Столяра людей? И кто за ним стоит?

Санек давно не видел «Протезиста» таким взволнованным и почувствовал себя виноватым. В его словах было много правды, но не вся правда.

— Прощать все равно нельзя, — сказал он убежденно. — Иначе обнаглеют.

— Ах, нельзя? — Марек психанул. — Ну так бери своего Климушку малохольного — и валяйте на пару. Он ради тебя, придурка, лоб расшибет, а я пас. Притом учти, если Столяр претензию предъявит, я от вас откажусь. Честно предупреждаю.

Взгляд Марека запылал зеленым огнем, но Саню это только рассмешило. Он уважал главаря за ум и изворотливость, но слабые его стороны ему тоже были хорошо известны. Марек трус, каких свет не видел, и хорошо бил только исподтишка.

— За придурка можно схлопотать, — пробурчал беззлобно.

— Ты? Мне?!.. Ну-ка, попробуй! — Марек невзначай положил руку на тумбочку, где у него в ящике лежал «Макаров».

— Не дергайся, — предупредил Санек. — Ты же меня знаешь, начну молотить, остановиться не смогу. Раздавлю, как клопа.

Марек убрал руку с тумбочки, вздохнул даже вроде с облегчением.

— Вот и ладно, вот и объяснились. Вопросов больше нет.

— Да, — признал Саня. — Славно потолковали. Хотя немного ты меня удивил.

— А ты не удивляйся, ступай с Богом. Игрок…

— Извини, что разбудил.

— Ничего, отосплюсь.

Тем же вечером Санек наладился обратно в «Ласточку» и действительно на пару с Климом Осадчим. Клим не особо расспрашивал, что к чему, видел, кореша обидели: это был вполне достаточный мотив, чтобы шкурой рискнуть. И наоборот, если бы Клим был обиженной стороной, вышло бы то же самое, Санек бы не подвел. Они со школы шагали по жизни рука об руку, с пятого класса. Кровью не раз вязались. Сперва после школы вместе бардачили, потом в рынок вписывались, культурки поднабрали. У них и телки иногда бывали общие, обоим это нравилось. Таких слиянных друганов среди самой продвинутой столичной братвы еще днем с огнем поискать. Уютным островком была их дружба в жестоком мире чистогана. У них и вкусы были одинаковые: оба преклонялись перед поэтом Есениным, между собой называя его запросто Серегой, а также из всех многочисленных музыкальных групп выделяли «Любэ» и Машу Распутину. «Шикарная телка!» — балдел от Маши Санек, и Климушка согласно вторил: «Оприходовать бы ее разок, а там хоть трава не расти!»

В «Ласточку» явились, ни на что особенно не надеясь, просто чтобы обозначиться и провести разведку. Главное, как считал Санек, разыскать белобрысого Толяна, а дальше действовать по обстановке. В «Ласточке» задержались ненадолго. Пропустили по рюмочке в баре, подступили к бармену с расспросами, но толку не добились. Лупоглазый хачик заявил, что никакого Толяна он никогда не видел, но если у гостей есть желание развлечься, то он к их услугам. Дескать, есть свежий бабец как раз для таких ребят, как они с Климом.

— Какой бабец, ты о чем, друг? — полюбопытствовал Клим.

— Пальчики оближешь, — охотно пояснил бармен, — Залетная из Махачкалы. Кличут Кармен. Специально выписали по контракту, чтобы наших Марусек поучила восточному обхождению. Не пожалеете, парни. Причем может обслужить в кредит.

У Санька после ночевки в лесу и тяжелого разговора с Протезистом нервы были напряжены до предела, он издевки не стерпел. Плеснул хачику в харю из недопитого бокала. Бармен спокойно утерся, нажал на кнопку под стойкой — и тут же в бар влетели вышибалы, числом не меньше пяти. Сопротивлявшихся друганов затащили в какую-то подсобку и там метелили около часа. После чего выкинули на улицу.

Санек отделался ушибами и отбитыми почками (мочился кровью три дня), у Клима повреждения были более значительные. Ему выбили левый глаз и ногу переломили сразу в двух местах: из голени торчали белые, сахарные осколки. Санек поймал такси и доставил друга в ближайшую больницу. По дороге обсудили сложившееся положение.

— Не переживай, Климентий, — посочувствовал Сага. — Нога срастется, глаз в крайнем случае вставим стеклянный. Сейчас такие делают, нипочем не отличишь от настоящего.

— Из-за глаза я не переживаю, — возразил Клим, — хотя цвет трудно подобрать идентичный. Но не в этом дело. Как ты теперь управишься? Меня ведь, считай, месяца на полтора вырубили.

— Ничего, — успокоил Саня. — Как-нибудь выкручусь. Не оставлять же им, паскудам, стоко бабок задаром.

— Само собой, — согласился Клим. — Но с другой стороны, ни за какие деньги здоровья не купишь.

С того дня Санек начал ходить в «Ласточку», как на службу. Сходит, получит свою порцию колотушек, отлежится пару-тройку дней — и снова туда. Постепенно процедура визитов упростилась до крайности. Приходил он обычно в одно и то же время, около десяти, его встречали в предбаннике и, едва он успевал изложить свои требования: «Белобрысый Толян! Верните деньги, козлы!» — принимали на рога и минут через десять вышвыривали вон. Но били все же в щадящем режиме, не доводя до серьезных увечий.

Пораженный неслыханным упорством Маньяка, с ним решил побеседовать сам Ванька Столяр, владелец «Ласточки». Санька приволокли в кабинет на втором этаже уже помятого, но не до конца обработанного: на ногах он стоял самостоятельно, хотя и кровил.

Столяру было около тридцати, рэкетом он лично не занимался, но район, вплоть до Новокузнецкой, в своей клешне держал цепко, не случайно Марек к нему клеился. За Столяром, безусловно, маячил кто-то из авторитетов покруче, иначе откуда бы у него взялась «Ласточка» и еще несколько точек с игровыми автоматами. Скорее всего он стакнулся с грузинами или армянами, но Санька это не волновало. У него свой интерес.

Его усадили на стул посредине комнаты, Столяр устроился напротив на воздушном канапе со стаканом в руке.

— Выпить не предлагаю, — сказал строго. — Ведешь себя неправильно, Санек. У нас приличное заведение, большие люди захаживают, а ты что? Дерешься, хулиганишь — это как понять? Я у Протезиста спрашивал, он говорит, у тебя характер тяжелый. Но ведь характером, Саня, надо управлять, иначе можно далеко зайти. Мои хлопцы на тебя обижаются. Как бы беды не вышло, а, Сань?

Санек сплюнул кровяной сгусток на пол, сунул в пасть сигарету.

— Пусть Толян бабки вернет.

— Мне говорили, что ты какими-то все бабками интересуешься. Тебе, что ли, задолжал кто-то из наших?

— Восемнадцать штук, как минимум.

— Ого! — Столяр изобразил удивление, поставил стакан на столик. — Восемнадцать тысяч зеленых? Это не шутка. Целый капитал. Но у меня совсем другие сведения, Сань. Будто ты чего-то там химичил, мухлевал. Ты, часом, не кидала, Сань? У нас ведь с этим строго.

Двое качков, которые привели Санька и стояли по бокам, подхохатывали, гримасничали, восхищаясь остроумием хозяина, но Санек не обращал на них внимания.

— Пусть бабки вернут, Столяр. Другого базара не будет.

— Ах вот как, — Столяр стал предельно серьезным. — Выходит, ты свою шкуру, Сань, оцениваешь именно в восемнадцать тысяч? Не продешевил?

— Плюс пять штук за Клима. Ему на лечение нужно. Всего получается двадцать три.

В глазах Столяра удивление смешалось с уважением.

— Сань, а ты не шизанутый? Ты ничего не перепутал?

— Проблема не в деньгах, — сказал Санек. — Хочу, чтобы было по справедливости. Я не лох.

— Но ведь, если по справедливости, Сань, ты давно должен покойником быть. За наглость.

— Нет, — убежденно возразил Санек. — Тебе любой пацан скажет, что ты не прав.

— Почему?

— Нельзя чистить своих. Если своих чистить, с кем останешься? Мы же люди, а не звери.