Иван Аврамов - Алиби от Мари Саверни

— Нет, что вы! — отказался Лободко — Премного вам благодарен. — Прозвучало это несколько старомодно, но вполне искренно. — Илона Тимофеевна, мы сделаем все, чтобы найти убийцу. А с вами наверняка встретимся еще не раз…

Олег Лободко, в отличие от подавляющего большинства мужчин, очень любил хлопотать дома на кухне. Ему нравилось, например, чистить картошку, и того, кто набивался ему в помощники, он готов был объявить своим смертным врагом. Борщи или супы-харчо, или обычные супы — вермишелевые, рисовые, картофельные, луковые получались у него необыкновенно вкусными, что с удовольствием отмечала его жена Наталья. И при этом была вполне искренна — фальшивыми комплиментами, лишь бы поощрить мужа в этом не очень-то благодарном занятии, и не пахло.

Олег давно опоэтизировал для себя кулинарное искусство. Ему нравилось наблюдать, как мясо отдает бульону золотые капли жира, как мельтешат в кипятке, точно галька в прибойной пене, картофельные кубики, как багровеет, будто страшно устыдясь, варево от твердой, наструганной на терке свеклы, как посреди рыжевато-красного (окончательный цвет, сформированный зажаркой из моркови, лука и томатной пасты) плеса возникает зеленый оазис — брошены петрушка и укроп, и в тихое плавание в потихоньку остывающей кастрюле отправляются лавровые листики, эти обязательные «кувшинки» борща…

Вот и сегодня он быстро, привычно приготовил, в отсутствие жены и двух дочерей, свою «коронку», попробовав ее на вкус, лишь когда все было сделано — достаточно одной ложки, чтобы определить, удалось ли блюдо. Наташа вечно изумлялась этой его странной, отличной от многих доморощенных кулинаров, особенности не прикасаться к вареву или жареву, пока оно не примет «товарный вид». И тут надобно отметить, что ни недосола, ни пересола Олег не допускал.

— Поварская интуиция… Она меня не подводит, — пояснял он жене.

И еще одно возведенное в ранг абсолюта правило бытовало на кухне, если на ней священнодействовал глава семьи, — к приготовленной им еде можно было приступать, когда вся семья в сборе и чинно уселась за обеденным столом. Олег, конечно же, понимал, что это не совсем правильно, но пересилить себя не мог. Ситуация примерно та же, что с мастером, который позволяет другим любоваться своим шедевром не когда он еще в работе, а лишь по ее завершении, когда публика уже столпилась в выставочном зале.

Пока борщ настаивался на плите, Олег заварил себе крепкого чаю, сделал бутерброд с сыром и вышел на балкон. Стоя перед открытой рамой и прихлебывая крепкий, деготного цвета напиток, вглядывался в близкие и отдаленные рощицы, примыкавшие к самому краю Оболони — счастлив тот, чей дом стоит именно здесь! Графичность голых деревьев зримо оттенялась голубизной совсем не декабрьского, а скорее мартовского неба — не зима в буйном своем начале, а настоящая весна. Да, все в природе стало с ног на голову.

Олег распечатал пачку «Мальборо», закурил, причем куда с большим удовольствием, нежели обычно, а объяснение тому простое — нет дома никого из домочадцев, которые нещадно бранят его за то, что он гробит не только себя, а и их. Как не старается Олег выдувать дым в открытое пространство, все равно его наволакивает вовнутрь, что заставляет негодовать и Наташу, и дочек. Но сейчас сплошной кайф: глоток чаю и две-три глубокие затяжки… Процесс, когда думается хорошо. Так, ни о чем. Просто какое-то шевеление в голове, которое совершенно не мешает очень мило отвлечься на что-то несущественное: сейчас, например, Олег отметил, что вода в Собачьем Гирле, близком, рукой подать, заливе Днепра, синеет, как летом, а мгновением спустя залюбовался синичкой, шустрой красивой птичкой, севшей на карниз соседского балкона…

Но, бывает, это шевеление внезапно обрывается, и опять же неожиданно, как черт из табакерки, выскакивает мысль, от которой уже не отделаться. На этот раз Лободко ни с того вроде, ни с сего, но это далеко не так, в подсознании сия заноза засела глубоко, озадачился вопросом: «Кто все же убил Тимофея Медовникова?»

В полной тишине думалось легко и свободно. Начнем с того, решил Олег, что Тимофей Севастьянович был прежде всего знатоком истории родного города, а она, как известно, хранит много секретов. Почему не вообразить, что обладателем одной из таких тайн стал Медовников? Скорее всего, совсем недавно, иначе его убили бы намного раньше. Впрочем, может быть и так, что эту тайну он хранил долго, и лишь совсем недавно кто-то недобрый о ней узнал. Теперь, что она собой представляла, эта тайна? Имела научное значение? Видимо, да, но вряд ли этот фактор сыграл решающую роль, потому что за это, как и за политику, у нас не убивают. У нас сейчас убивают за деньги. Предположение, что, копаясь в архивах, он отыскал нечто такое, что способно обернуться большой, сумасшедшей материальной выгодой, вовсе не беспочвенно. В квартире что-то искали. Искали, нашли, а Медовникова после убрали. После или до того, но убрали. Зачем, ясно.

В квартире все перевернули вверх дном. Обычно в таких ситуациях, чтоб ускорить дело, прибегают к пыткам, никаких следов которых на нашем покойнике не обнаружено. Пожалели старика? По знакомству, так сказать? Или тот твердо заявил: «Режь, жги, но ничего не покажу»? Фанаты своего дела, как Тимофей Медовников, на это вполне способны.

Дактилоскопическая экспертиза установила, что отпечатки пальцев на рюмке из-под коньяка и чешской монете принадлежат одному и тому же лицу. На других рюмках в кухонном серванте есть отпечатки пальцев хозяина. Одна рюмка, а всего их полудюжина, оказалась девственно чистой. Сам Медовников, что ли, так постарался? Идеальным образом протер и, не прикасаясь к бокам, с помощью полотенца водрузил на место?

«Пальчики» пробили — в картотеке таковые не значатся. Энтузиазма это, конечно, не прибавило, но Олег на подобный «подарок» и не рассчитывал.

Возня у входной двери, которую он, уже перейдя в гостиную, уловил, а затем веселые голоса в прихожей и холле оторвали его от мыслительного процесса — возвратились три любительницы пошопинговать. Наташа в данном случае — любительница поневоле.

Девчата, как Олег называл эту горячо им любимую троицу, хоть и проголодались, но на кухню не заторопилась, а тут же бросились к трюмо, с судорожной быстротой облачаясь в обновки и придирчиво оценивая их уже в домашних условиях. У старшенькой, Леры, это протекало без проблем. Младшую же, Ирку, привычно начинали одолевать сомнения — а не большими кажутся на ноге эти новые зимние сапожки, а угадала ли она с цветом топика, не мешковато ли сидит зимнее пальтецо? Сомнения одолевали мнительную Ирочку так, что совсем скоро от недавней радости не оставалось и следа, наступало глубокое разочарование, от уныния и отчаяния на глазах выступали слезы, и Олег знал, что усталая Наташа так и не переубедит дочку, что с обновками все окей, все отлично смотрится и прекрасно сидит, и что потом, после длительного бесплодного диалога, Наташа, как всегда, обреченно сдастся, пообещав, что завтра они вдвоем с Ирой отправятся на вещевой рынок и поменяют сапоги или пальто на что-то другое. По принципу — шило на мыло.

Олег в ходе этого уже канонического процесса тоже старался вставить свои комплиментарные «пять копеек», вполне искренно утверждая:

— Ира, честное слово, очень хорошо! Не вижу никаких изъянов!

На что младшая дочь раздраженно, с резким неприятием отвечала:

— Ты всегда так говоришь! Я тебе не верю.

В который раз пережив эту ситуацию, Олег вздохнул и отправился на кухню разливать по тарелкам борщ и ставить на стол что-то еще к борщу.

— Идите обедать! Стынет! — голосом глашатая возвестил он, но на зов его откликнулась лишь жена.

Через минуту, после нескольких ложек, она заявит, что борщ у Олега получается лучше, чем у нее, а он будет возражать и говорить, что все как раз наоборот.

А девчонки все еще вертелись у зеркала — папин борщ привлекал их не очень-то.

Едва Олег Лободко переступил порог жилья Палихаты, в ноздри ему тут же ударил ужасный, непереносимый, настоянный не днями, а неделями запах больной, умирающей собаки. Олег чуть не вэкнул, но собрался с духом и задавил рвущийся наружу звук от зарождающегося в недрах естества рвотного позыва. «Хорош будет мент, — подумал с юмором, — который наблюет в прихожей».

«Двушка» Палихаты и «двушка» Медовниковой — как сиамские близнецы. Те же, из прежних времен, окна-двери, тот же монотонно-багровый линолеум под ногами, та же, в общем-то, мебель, только жилье Илоны Тимофеевны выглядело опрятно, ухоженно. А здесь женской рукой и не пахло — повсюду пыль, по углам в гостиной, куда пригласил незваного гостя хозяин, паутина, основательно затоптанный, не ведающий пылесоса, ковер на полу.

— Живу одиноко, как бирюк, — виновато, как бы извиняясь, сказал хозяин. — Жену схоронил девять лет назад, а двое сыновей живут своими домами.