Геннадий Абрамов - Ни за грош

– Аа, еще один. Нехрист лохматый. Явился!

– Здравствуйте, уважаемая.

– Всех бы туда!

– Куда, бабуня?

– Чертям на съеденье! - тычет - в руках тряпка какая-то, вроде гимнастерка скрученная. - Чтоб духу вашего на земле не было!

Оглянулся:

– Мать моя буфетчица.

Как же сразу-то не заметил?

Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем - плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно: что-то случилось. "Скорая" торчит - до пояса. Чумоход, крыша одна. И народ толчется, зеваки.

– Тихо, бабуня. Понял. Не озоруй. И не гляди, как змея из-за пазухи.

– Я тебе погляжу сейчас! Я тебе погляжу!

– Залетный я. Нездешний. Доходчиво объясняю? Проездом, случайно - во, каска, шлем.

Она замахнулась тряпкой.

– Глаза бы вас, чертей, не видали!

– Меня и не было, - он отскочил как ошпаренный. - Доброго здоровьичка. Пока.

Краснощекая продавщица, уложив на прилавок груди, распирающие ее белый халат, в охотку судачила с товарками - как раз по интересующему его делу.

– Небось из Жигалова кто.

– Да ну?

– Звери.

– А ты сама-то видела?

– На страсть такую глядеть...

– Вот и я - померла бы от страха.

– Ваня Вострикова рассказывает - одному полбашки отсекли.

– Врешь.

– Да чтоб мне всю жизнь по бехээсам сидеть.

Полюбовавшись на пустой прилавок, Андрей незаметно вышел.

По утоптанной дорожке, надвое перерезающей поле, пошагал к лесу. На ходу снял куртку, скатал и засунул под ремень, каску положил между картофельных грядок и приметил место - яркие, чего маячить. Чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Вроде не трус, а страх до костей пробирает. Лезет под рубаху, ничем не выгонишь. И ноги как будто идти не хотят.

Поле поджимал, цепляя грядки, подростковый лесок, а левее, как на взгорок поднялся, увидел озерко.

Небольшое, уютное, как бы к лесу ластится. Берега утоптанные, сходы к воде, общипанные редкие кустики - живое, значит, купаются. "Скорая" на дороге.

А милиция - на той стороне, в ложбинке, где трава не повяла. Метрах в сорока - голоса слышно, бригада следственная, фотографируют. А правее, в болотце, что за ложбинкой, глазеют, стоя на кочках я обхватив деревья, пацаны деревенские, женщины в колпаках и фартуках, Наверно, поварихи из дома отдыха. Еще. приметный мужик, бородатый, как монах, в старом плаще и зеленой шляпе - похоже, сторож или истопник.

Приманил к себе парня.

– Что тут?

– Убийство, - зашептал. - Двух сразу.

– Женщин?

– Не. Городских, дачников.

– Пенсионеров, что ли?

– Не. Старики летом ездили. И то редко. А как лето кончилось, эти стали. Они с позапрошлого года у Матрены дом откупили, перестроили, ну и ездили. Молодые еще. Один - сын. Может, по двадцать лет только. Или по девятнадцать. Максим, а другой Славка.

Мы у них музыку через забор слушали.

– Клевые записи?

– Класс.

Парень был тупой и крепкий - как лозунг.

– Пойдем поближе посмотрим.

– Не, - замотал нечесаной головой.

– Пойдем, Чего ты?

– Ну их. Что я, совсем, что ли?

– Герой Покойники, они смирные.

– Ага. Вот сам и иди.

– А где третий?

– Чего?

– Мне старуха в магазине сказала. Трое. На "Жигулевиче".

– Слушай больше. Брехня. Машина, точно, стояла.

– Светлая?

– Белая, а по бокам грязная. Не. Двое их. Мы на великах гоняли. В субботу и воскресенье.

– Подсматривать нехорошо.

– Больно надо. У них музыка хорошая.

– А машина? Давно уехала?

– Она разве... уехала?

– Пинкертон. Не заметил?

– Мы на карьерах купались.

– Когда их? Сегодня?

– Ага. Недавно. Вчера мы тут проезжали. Темнело уже. Сторож с собакой гулял, и больше никого.

– Ладно, дай пять.

Парень напрягся и помрачнел.

– Дрожи дальше, - Андрей пожал его потную вялую руку и отошел.

Точно - они. Штаны Максима, клетчатые. Он часто в них ходил. Голова то ли есть, то ли нет, не разглядел. Колеса мешают, люди. Далековато. А может, в выемке так лежит. У Славки колено голое. Лицо, голова - все под коркой кровяной, и трава вокруг грязная, бурая.

Подкрался поближе, но милиционер заметил и отогнал.

– Нельзя. Уходите.

– Сволочи. Кто их?

– Проходи, парень. Нельзя. Уходи отсюда.

– А кто их? Нашли?

– Я кому сказал?

– Ухожу, ухожу.

Пухлая сизая туча, нависая над озером, угрожала дождем.

Небо меркло.

В сыром полуподвале, приспособленном под зал занятий атлетической гимнастикой, не выветривался запах нота - хотя фрамуги даже зимой были настежь.

Ребята взмыленные. Севка жал с груди лежа, по блинам - килограммов семьдесят. Молодец. Иван качал на тренажере спину. Лицо его, когда увидел в дверях Андрея, дрогнуло. Выдохнул:

– Обожди.

– Работай, работай.

Яшка сидел в углу на своей тележке и с пола заваливал на обрубки пудовую гирю.

Андрей поставил рядом с ним коробку на попа. Потрепал за кудри.

– Тебе. С годовщиной.

Яшка смутился.

– Спа... па... сибо, - когда волновался, он заикался сильно. - Раз... разз... денешься?

– В душ с вами схожу. Не отвлекайся.

Обошел зал, посмотрел, как работают другие. Поздоровался за руку с тренером.

– Сачкуем?

– Дела, Олег Матвеич.

– Не принимаю. Если для тебя что-то важнее - прощай. Только так.

– Ох, и крутой же у вас характер, Олег Матвеич.

– Уходишь?

– Сам - ни за что. Пока не уволите, помозолю вам глаза.

– Канителиться не в моих правилах. Даже с тобой.

– Знаю, Олег Матвеич. Вы уже говорили.

Андрей разделся, и в душевой занял дальний отсек.

– Здорово, лейтенант! - Севка влетел первьэм. - Где пропадал? Целый день названивали, аж диск раскалился.

– Надо обсудить.

– Есть что-то для неленивых?

– Может быть.

– А я? А мне? Я тоже хочу! - улыбался Иван, стягивая через голову липкую, пропитанную потом майку. - Сев, мочалка у тебя?

– В сумке.

Они мылись под одним соском. Зашумела вода и и соседних отсеках - и там жали-сь по двое, по трое. Душевую заволокло паром.

– Гребцов! Ты здесь?

– Он вышел, Олег Матвеич

– Отставить разговорчики. Андрей! На минутку!

– Пупок промою!

– Некогда мне!

– За ухо прихватили! Не могу!

– Кончай свои шуточки!

– Они не "антеи", Олег Матвеич, они бандиты, - Андрей подошел, потирая ухо, - Накачали на мою голову.

– Я по делу.

– Весь внимание, Олег Матвеич.

– Ты мне такую достать не можешь?

– Вы о чем?

– Да вот.

В дверях душевой сидел на тележке Яшка в новенькой куртке. И улыбался. И благодарно смотрел на Андрея.

– А, это, - Андрей обошел Яшку, завернул полы куртки, чтобы не волочились по полу. - Чуть велика.

– Ннн-нет, - с чувством возразил Яшка.

– Сойдет. Чудь подтянем, и порядок. Главное, в плечах тик в тик, верно?

– Ддд-да.

– Ну что? - спросил тренер. - Сделаешь?

– Боюсь, не потянете, Олег Матвеич.

– Сколько?

– Страшно сказать, Олег Матвеич. Три штуки.

– Сколько-о-о?

– Меньше никак. Фирма.

– Хамье. Убийцы. Ну дерут! - Тренер отвернулся и рубанул кулаком по косяку. - Сволочи! За горло взяли. Дышать не дают!

– Правильно, Олег Матвеич.

– Передушил бы. - Лицо тренера сделалось малиновым, и чтобы разрядиться, он измордовал боксерскую грушу.

– Ну? - улыбнулся Яшке Андрей. - Доволен?

– Ттт... такие дденьги.

– Вы как сговорились сегодня. Все меня обижают. Разве дареному коню в зубы смотрят? А, Яш? Это же от всех нас. Скинулись. Что деньги. Ерунда. Тебе же нравится? Вот и носи.

– Иззз-вини.

– На семь кабак заказан.

– Ггг-де?

– "Раджив Ганди".., Эй, бойцы! Намыль имениннику шею!

– Пусть идет!

– А К-кк-атя ббу-дет? - спросил Яшка. И густо покраснел.

– Приказывай. Для тебя - из-под земли достанем.

– Ддд-остань.

– Ну, Дон Жуан! - развеселился Андрей. - Казанова-восемьдесят.

Севка привез его на такси, а Иван встретил, посадил на загривок и внес. С креслом решили не связываться, и обратно - так же, сдадут отцу с рук на руки.

Яшка был счастлив. Нарядный, радостный - в белой рубашке с галстуком, а поверх новая куртка, воротник поднят, мех струится, играет, округло обтекает тонкую шею, рукава закатаны на два оборота. На коленях букет алых гвоздик - Кате приготовил.

Официант принес шампанское и закуски - молодой парень, а уже распаренный на казенных харчах, с почти женской грудью, приторно вежливый от предвкушения чаевых.