Артемий Люгер - Быть киллером

— Откуда, откуда… — сказал отец, разливая по второй, — в Афганистане научились, да в горячих точках. Сначала по врагам стреляли, а потом — за кого заплатят.

— Ну ты, отец, скажешь. По врагам — это ж совсем другое дело. У нас, считай, поколение отцов — все воевали, но убийцами-то не стали.

— Время было другое, — сказал отец. — Народ держали в ежовых рукавицах. Да и тогда было всякое. Только мы не знали. А сейчас — вообще делай, что хочешь. Теперь вместо закона деньги.

— И какие их матери рожали? — сказала мама. — А сами они? Ну, я понимаю, из ревности, ну, ещё что-нибудь такое… А тут — человек, которого ты не знаешь, просто за деньги… Да как же они живут после этого?

— Ладно, мать, — сказал отец. — Хватит о грустном. Давай неси пироги, зря, что ли, всё утро у плиты простояла. Вон, у Андрея уже слюнки потекли.

Возвращался я, как всегда, на электричке. Народу было много, но не битком, как иногда. Ближе к городу я вышел на площадку покурить. Хотя я, наезжая к родителям, одевался скромно, но всё равно довольно заметно выделялся среди брезентовых плащей и ватников. В тамбур из вагона за мной вышли двое парней. Один — высокий, длинноносый, с пижонскими усиками, делавшими его лицо ещё более отталкивающим, и второй — пониже, лицо простое, нос картошкой и почему-то в шляпе. Я встал у двери. Они подошли вплотную.

— Слышь, мужик, — сказал длинноносый, — у нас с приятелем маленько не хватает на пузырь. Подбрось немного.

— Сколько? — спросил я, понимая, что «немного» — это для завязки разговора, а нужно им всё и, скорее всего, не только денег.

— Да сколько есть, — сказал второй, — водка нынче дорогая.

— Действительно, — сказал первый, и я услышал щелчок выкидного ножа. — Так что давай, сколько есть.

Нож был на уровне моего живота.

— Чёрт с ним, — подумал я, — деньги я почти все оставил родителям. Банковская карточка? Хрен с ней тоже: отменю и все дела.

Я полез за кошельком и вдруг, после мысли о родителях, подумал: «Как же так? — какая-то пригородная шпана пытается меня грабить… Меня — КИЛЛЕРА! Так вот просто…»

— Ладно, парни, — сказал я, — не будем ссориться.

Вынул кошелёк и протянул длинному, стоявшему справа. Когда он потянулся за кошельком, я как бы случайно выпустил его из рук. Длинный автоматически нагнулся за ним — и тут я со всей силы ударил его коленом в лицо. Что-то хрустнуло, и он рухнул на пол. Почти одновременно я двумя пальцами — рогаткой — двинул в глаза второму. А когда он схватился за морду, врезал ему ногой в пах, а потом замком двух рук долбанул по затылку. Несколько мужиков, которые до этого делали вид, что ничего не видят, с явным удовольствием смотрели на два лежащих и воющих тела.

— Если у кого есть вопросы, — сказал я, — посмотрите, что у них было в руках.

И я ногой подтолкнул нож к середине площадки. Вопросов не последовало, и я, открыв дверь тамбура, перешёл в соседний вагон, не сомневаясь в том, что хозяйственные мужички нож на полу не оставят. Через несколько минут электричка подошла к платформе «Ленинский проспект», и я вышел из вагона. Минут двадцать шёл по направлению к Московскому проспекту и, окончательно успокоившись, сел в такси.

Недалеко от дома опять захотелось прогуляться, я отпустил такси и медленно побрёл по лужам, забитым опавшей и уже пожухшей листвой, с наслаждением вдыхая запахи недавно прошедшего дождя, мокрых деревьев и нежно и остро пахнувшего камня. Но где-то в десяти шагах от подъезда я буквально был сбит каким-то несолидным — явно дамский вариант — «Альфа-Ромео», который пытался развернуться там, где этого не сделал бы ни один грамотный водитель. Результатом было то, что этот ковбой на колёсах своим задом впечатал меня в стенку родного дома, довольно сильно повредив ногу. Удержаться в вертикальном положении я не сумел и рухнул на землю, доставив раненой ноге дополнительное развлечение.

Обидчик, которого я уже успел проклясть на самом подходящем для таких случаев разделе русского языка, вопреки моим ожиданиям не сбежал, а выскочил из машины и бросился ко мне. Увидев нечто среднего роста, бесспорно женского пола, которое атаковало меня пулемётной скороговоркой со вставными «Ах!» и «Ох!», я окончательно понял, что сегодня не мой день. Девица оказалась настырной и отнюдь не слабой физически. Сломив моё словесное сопротивление, она настояла на функции костыля или чего-то в этом роде, так что с её помощью и временами вырывавшегося (хоть и тихо) мата, я доплёлся до своей квартиры.

— Вам надо лежать, — сказала Валерия (можете звать просто Лера), — я всё сделаю.

При уже совсем слабом сопротивлении я был уложен на диван и с этого командирского места диктовал, где лежит постельное бельё, бинт, вата, йод и вода, то бишь ванная. На чистой простыне, обнажённый сверху и снизу, в одних — правда, приличных, трусах — я казался себе античным героем, принесённым с поля боя и опекаемым… ну, кто там их тогда опекал… Рана оказалась не глубокой, а точнее, и вовсе пустяковой, разве что довольно кровавой. Чуть выше и чуть ниже колена было содрано не слишком много кожи, боли было больше от соприкосновения с асфальтом, чем с машиной.

Оказалось, что героем я выглядел не только в своих глазах. Промыв рану и забинтовав ногу, Валерия окинула взглядом дело своих рук и удовлетворённо проговорила:

— Герой!

После чего с измазанными в моей крови руками направилась в ванную.

— Герой, — крикнула оттуда, — ну хоть какого-нибудь женского халатика…

— Выйдите, — сказал я, — подойдите к шкафу и возьмите там любую мою рубашку. Там все чистые.

— Посмотрим, — деловито пообещала она, однако рубашку — зелёно-фиолетовую, из самых моих любимых — взяла и снова скрылась в ванной. Там она провозилась недолго и вышла в моей рубашке, которая, к слову сказать, оказалась ей очень к лицу, которое я уже успел хорошо разглядеть. Тёмная шатенка, почти брюнетка с гривой кудрявых рассыпающихся волос, чуть смуглая прелестной бронзовой смуглостью, на которой ярко выделялись серые глаза и алые губы, явно склонные к улыбке и смеху. Точёная фигурка — похоже, что меня сбила красавица. Она подошла к моему дивану в рубашке. Под которой, судя по всему, ничего не было. Сказала задумчиво: — Чего-то в герое не хватает, точнее, на нём что-то лишнее. И деловито взявшись за трусы, стянула их книзу, стараясь не задевать больное место.

Мой, оказавшийся на воле, приятель, не смог не среагировать на всё то богатство, которое угадывалось а частично и виднелось, отозвался соответственно. Тогда она, скинув мою рубашку, буквально взлетела на меня и, закусив губу, опустилась, наделась на него всем своим ладным телом. Потом были подъёмы и опускания, сдавленные стоны и воздымания рук, мои в это время бродили по её соскам и временами пытались втянуть их в рот. Потом ещё стоны. То быстрые, то медленные приникания — и так до обоюдного стона и сладкого обмирания.

Посидев ещё так на мне некоторое время и уняв прерывистое дыхание, она слезла с меня, предварительно нежно-нежно поцеловав в губы, и сказала:

— Уверена, что больной будет жить.

И засмеялась на удивление мелодичным грудным (самый мой любимый тембр) смехом. Быстро привела себя в порядок. Мою испачканную одежду сложила в нужную корзину и спросила:

— Чего ещё хочет больной?

— Повторения процедуры, — твёрдо ответил я.

— Перебьётесь, — сказала она голосом сварливой больничной медсестры, и многообещающе улыбнулась, — сейчас больному нужен сон.

Нашла одеяло, накрыла, прикрутила свет.

— Таблетки нужны или так заснёшь?

— Если можно, коктейль, — попросил я. — Там, в баре…

Но она уже всё нашла. Налила джин, тоник и подала. Принимая стакан, я успел её чмокнуть куда-то ниже локтя.

— Ах, да, — сказала она, — на случай подачи иска против нарушительницы правил движения — здесь все мои координаты, однако звонить только на работу, — и положила на стол свою визитную карточку. Что-то чиркнула не ней и предупредила: — на приписку «целую» можно не обращать внимания, это так… Потом подошла, приподняла мою голову и крепко-крепко — так, что всё моё тело ответило ей, — поцеловала. И молча вышла. Я услышал, как щёлкнул дверной замок.

— Нет, — подумал я, окончательно придя в себя, — это, наверное, всё-таки мой день.

Шефа таким торжественным я видел в первый раз.

— Садись, Андрей, — сказал он. Задание, которое тебе предстоит — важнейшее и, я не боюсь этого слова, — ответственейшее. Ошибка недопустима в принципе. Кстати, английский не забываешь?

— Читаю и говорю, — сказал я по-английски, — достаточно, чтобы поддержать лёгкую беседу.

— Good, — сказал шеф. — Впрочем, язык тебе особо и не понадобится. Нам важней твоя рука и твой глаз. Ты понял? А если понял, готовься к командировке в столицу мира.