Артемий Люгер - Быть киллером

— Юрий Владимирович, — довольно чётко проговорил больной.

Виктор Саныч склонился к его рту. Прислушавшись, я услышал, сказанное по-английски: «I know… Burton, I’m waiting for…Why not?»

— Мучается, — сказал Виктор Саныч, — надо обезболить.

Из своего маленького чемоданчика он достал ампулу, одноразовый шприц, ватку и, обнажив худую жёлтую руку больного, уверенно ввёл иглу в вену. Через несколько минут я обратил внимание на то, что мы проехали Площадь Победы и едем по направлению к Пулкову. «В Пулково или в Пушкин», — подумал я, но мы свернули раньше.

— Мы, что, на кладбище? — тупо спросил я, видя, что мы подъезжаем к воротам Южного кладбища.

— А вы видели, чтобы покойников возили куда-нибудь в другое место? — вопросом на вопрос ответил Виктор Саныч.

— Но он же… — начал я…

— Убедитесь сами, — сказал мой напарник, — хотите, пощупайте пульс, ну, или ещё что-нибудь…

Проверять, однако, смысла не было: покойник был покойником на все сто процентов, это было очевидно. Мы выгрузили носилки на тележку, которую сами взяли у стену конторы и быстро покатили куда-то в сторону. На окраине кладбища среди новых могил уже была выкопана ямы, в которую мы и сгрузили труп — так, как он был, в простыне, без гроба, а потом двумя сапёрными лопатками, которые тоже обнаружились у Виктор Саныча, быстро забросали яму землёй, после чего на ней потоптались. Уходя, мы оглянулись: место последнего упокоения только что лежавшего возле нас человека ничем не отличалось от окружающего пространства. Нормально, — удовлетворённо выдохнул Виктор Саныч.

— Вам куда? — спросил он, когда мы въехали в город.

— Выйду у «Московской», — сказал я, — мне здесь по прямой…

Придя домой, я не стал глушить себя стаканом водки, а сделал коктейль, к которому пристрастился в последнее время: водка с апельсиновым соком, коктейль, который почему-то на всём русскоязычном пространстве называют странным именем «отвёртка». Сидел, попивал «отвёртку» и думал.

«Совершенно ясно, что я только что стал соучастником убийства. Именно убийства, а не чего-то другого. На днях на улице я стал свидетелем одного разговора между двумя молодыми женщинами. Подробности неинтересны, интересным было то, что одна из них, отвечая другой, по-видимому, на вопрос о профессии мужа, совершенно спокойно сказала: рэкетир. Вот так. Я вот думаю: могла бы она так же спокойно сказать: «вымогатель» или просто «бандит»? Думаю, что нет, не могла бы. А тут иностранное слово «рэкетир» — и в самом деле выглядит как профессия. Так же как и киллер. «Кем работает ваш муж (или сын)?» — Как тут сказать: «Мой муж (или сын) работает наёмным убийцей»? — да просто не выговорить. А ответить: мой муж (или сын) работает киллером» — это нормально, это можно. Это, я бы даже сказал, не шокирует. Вот так мы все сами себя обманываем. А правда проста: пусть сейчас не я, а жесткоглазый Виктор Саныч ввёл человеку в вену яд, — я стал не больше и не меньше, как соучастником банального убийства».

После третьей «отвёртки» мне стало ясно, что своими силами я со своим настроением не справлюсь. Надо было или звонить Дашке, которая после того, что мы с ней недавно встречались, могла решить, что теперь минимум на две недели свободна, и куда-нибудь свинтить, или плестись на «плешку», где была смутная возможность повстречать Яну, то бишь Люду. Нетрезвые мои раздумья прервал звонок в дверь. Сначала я решил не открывать, ибо терпеть не мог случайных визитов, а потом любопытство взяло верх, да и стало понятно, что незваный визитёр просто так не уйдёт: звонок был требовательным и настырным. Первую часть любопытства я удовлетворил, когда посмотрел в дверной глазок: Георгий Карпович — сам! Лично! А вторую, когда впустил его в квартиру.

— А ничего квартирка, — сказал он, скинув плащ на одно кресло и устроившись во втором, — снимаешь или своя?

— Снимаю.

— И правильно. В твоём возрасте обрастать вещами незачем. А может, и во всяком тоже. Да, кстати, прости, что без предупрежденья, но вижу, что не помешал. Анна Михайловна пошла навестить какую-то родню, вот я и решил тоже сходить в гости. Что пьёшь? А, хорошая вещь, спроворь-ка и мне то же самое — сто на сто.

Первую он выпил залпом. А потягивая вторую, задумчиво проговорил:

— Человека, которого вы сегодня гм… гм… похоронили, звали Алексеем Алексеевичем. Один Бог да отдел кадров знали, как его звали на самом деле. Но для всех, кто его знал, он был Лексей Лексеич. Как это у нас говорится: «Страна должна знать своих героев!». А вот о таких, как он, героях страна не знает сейчас и ещё сто лет не узнает. И газеты не напишут, и фильмов не снимут. А если бы народу была известна хотя бы четверть того, что он умел провернуть, иногда даже в одиночку, ты бы всю свою жизнь гордился тем, что рядом с ним провёл пять минут.

Ты, я думаю, ещё в школу ходил, вряд ли помнишь, а тогда все мировые СМИ криком кричали. Это когда в одной важной, разумеется, ураном и алмазами, а не чем-нибудь иным, африканской стране произошли почти подряд два государственных переворота. Сначала никому не известный капитан местного кордебалета, которую они по дурости называли национальной армией, сверг с престола премьер-министра, который еле унёс ноги от справедливого гнева своего народа, и сам стал править страной вместе с весёлыми ребятами из своего племени, а потом, через два месяца, старый премьер собрался с силами и своими весёлыми, но ожесточившимися от бескормицы ребятами, и сверг зарвавшегося капитана, да так, что этот капитан уже сбежать не успел. Что с ним победители сделали, даже вспоминать страшно. Тогда много писали о пружинах заговоров, видели попеременно руку Вашингтона, Лондона, Тель-Авива и, вестимо, Москвы, и в голову никому не могло прийти, что была-то там всего лишь рука нашего Лексей Лексеича, провернувшего всё это в одиночку — исключительно благодаря своему непревзойдённому авантюризму и невероятной, просто неправдоподобной храбрости. Но, конечно, и не без одобрения вышестоящих начальников. И ведь что подводит наших, да и не только наших, а и тех же цэрэушников, да и англичан из их хвалёной МИ-6 и прочих европейцев — это то, что все они мыслят по-европейски, а эти обезьяны — нет. У них от Европы только галстук и ботинки, поэтому они дома, кстати, снимают их в первую очередь. Кто же мог подумать, что этот поганый премьеришка, которому сначала дали два месяца отдохнуть от явно непосильной для него работы, а потом вернули в уютное кресло, затаил, оказывается, на нашего Лексей Лексеича хамство. А посему на одном приёме подпоил его какой-то туземной отравой и спрятал где-то в джунглях. Медицина у них, как ты понимаешь, на зачаточном уровне, полстраны, включая Президента, со СПИДом, но по части там разных пакостных зелий — тут им равных нет.

Что они собирались сделать с Лексей Лексеичем — тайна сия велика есть. Может, убить, предварительно отведя свои туземные душонки, а может, просто схарчить, там и такое бывало. Но наши люди не дремали и где кнутом а где пряником нужную информацию получили. Явились на место и, подождав белого дня, чтобы стало видно охрану, с большим удовольствием отправили её в их бананово-кокосовый рай. А Лексей Лексеича — долго рассказывать, как — вывезли домой. Но, увы, к этому времени, сам Лексей Лексеич представлял собой некий фрукт или там овощ, самый что ни на есть экзотический. Наши светила испробовали на нём все лучшие лекарства и украденные на Западе приборы — и всё впустую. Да ведь как определить, чем его там отравили, если в составе этого яда может быть толчёный хоботок мухи цеце, двадцать грамм молока жирафы и печёная головка члена носорога. И вот в таком виде он пролежал пару лет. Кого только к нему не приглашали! Один, как это сейчас говорят, альтернативщик, сказал, что, по-видимому, больной живёт уже частично на небе и только частично на земле. Шарлатана, понятно, в шею, — а Лексей Лексеич без изменений. И вот месяц назад вдруг начал говорить. Пока редко и, можно сказать, бессвязно. А можно сказать — связно, да не для всех. А знает наш Лексей Лексеич столько, да такого, что заговори он где-нибудь, где есть слишком внимательные уши, может начаться такое, ибо за свою полную приключений жизнь выполнял он такие задания и таких людей, что половину цивилизованного мира может серьёзно затрясти. А это, как ты понимаешь, никому не нужно.

— Ну и вернули бы его по принадлежности, — сказал я. — Вы в отставке, но Контора-то работает.

— Там давно всё сменилось, — сказал Георгий Карпович. — Его знакомых, ну, скажем даже, друзей, уже нет. А этим, новым, он не нужен. Но если они прослышат, что он жив, а главное, говорит, то ему что — он и так не жилец, а вот тем, кто его слушает, слышит или может услышать — вот тем будет полный и неотвратимый капец. Вот ведь какая в нашей жизни бывает ситуация: мы в данном отдельно взятом случае не ищем информацию, а боимся её получить. Слышал, как сейчас говорят: больше информации — больше власти. Но мы, люди с немалым и, скажем так, специфическим опытом, знаем: лишняя информация — это иногда смерть. И ты это, Андрюша, намотай себе на ус. Всё. Мне пора. Спасибо за коктейль. Отличная, надо сказать, штука. И, уже в прихожей: А квартиру-то я так и не посмотрел. Он зашёл на кухню, открыл дверь в ванную, потом зашёл в спальню. Прошёл вдоль кровати к окну, отодвинул занавеску, выглянул во двор, и на обратном пути хлопнув по кровати рукой, хмыкнул: — Пружинит!