Клара Меральда - Пожилая дама в Голландии

Я сильно затянулась несколько раз, прежде чем взяла себя в руки настолько, чтобы могла более или менее складно рассказать всю историю с момента встречи Янины Голень в вагоне поезда. Больше всего хлопот возникло у меня с датами, которых домогался толстяк. В конце концов он согласился с тем, что потом я их уточню.

Еще прежде, чем я дошла до описания высокого голландца, он попросил меня прерваться. Позвонил по телефону, кого-то вызвал, дал какие-то поручения. Это продолжалось с полчаса. Все это время я старалась как можно подробнее вспомнить вехи моего знакомства с высоким голландцем, чтобы ничего не упустить.

Дальнейший мой рассказ оказался насыщенным ненужными подробностями. Я даже цитировала фрагменты разговоров, но ведь все могло оказаться важным. Завершающие события я прокомментировала не без выразительных для слушателя эмоций.

– Значит, вы хотите, чтобы мы выделили вам охрану? – спросил толстяк, когда я наконец закончила.

– Это, наверное, можно понять. Разве вы не просили бы о том же на моем месте?

Не ответив, очкарик с минуту задумчиво барабанил пальцами по столу, потом взял какую-то папку, вытащил пачку бумаги и положил ее передо мной.

– Прежде всего прошу заполнить этот формуляр… Я надела очки и увидела, что формуляр включает в себя анкетные данные. Я вздохнула:

– Дайте мне сразу еще один, я всегда ошибаюсь при заполнении таких бумаг.

Вынув паспорт и записную книжку с подробным адресом Войтека, я с трудом начала вписывать в каждую графу то, что требовалось. Толстяк снова занялся телефоном.

Я подала ему заполненную анкету и паспорт, откуда он что-то быстро выписал для себя.

– Раз вы просите личную охрану, я должен договориться с шефом, только он может дать на это разрешение. Вам придется подождать, это займет немного времени.

Толстяк шире выдвинул ящик стола и вынул из него магнитофон. Он записал все, что я говорила!

В кабинет вошел сотрудник, который привел меня сюда.

– Проводите госпожу в приемную, – попросил очкарик.

Однако сотрудник провел меня не в холл, где я ждала в первый раз, а в комнату, напоминавшую маленькую гостиную, со столиками, на которых лежали какие-то журналы, и удобными креслами. В прилегающем коридорчике я заметила две двери с соответствующими опознавательными знаками.

Кроме меня в приемной никого не было. Я сидела и раздумывала, чем закончится мой визит сюда. Не разговаривала ли я слишком эмоционально? Наверное, лучше было бы изложить факты сухо… Но как я могла это сделать в отношении высокого голландца? Перечислить только обстоятельства, при которых я с ним встречалась? Но я должна была обратить их внимание на серьезные вещи, сами они могли не соединить их воедино. Сочтут ли они сказанное мною достаточным для того, чтобы заняться этим человеком? А если уж придут к выводу, что мне нужна охрана, как такая охрана может выглядеть? Среднему человеку кажется, что полиция всесильна, но так ли это?

Я почувствовала на себе последствия бессонной ночи. Если бы можно было выпить кофе! Раз уж они так обо мне заботятся, имеют такие элегантные приемные, могли бы установить и автомат с кофе…

Время близилось к двенадцати, когда за мной пришел тот же самый сопровождающий и повел меня обратно в кабинет, где правил очкарик.

– Вас хочет видеть шеф, – заявил толстяк.

Кабинет шефа находился на том же этаже. Толстый очкарик открыл дверь, чтобы пропустить меня.

Я вошла и… почувствовала, что проваливаюсь сквозь землю.

За столом сидел высокий голландец! Очкарик, вошедший в кабинет следом за мной, объявил:

– Господин комиссар желает сам выслушать ваше сообщение, – и застыл в выжидательной позе.

Голландец повернул голову в сторону окна, потом его взгляд быстро пробежал по мне и остановился на толстяке.

– Благодарю, больше не буду задерживать, знаю, что у тебя много текущей работы.

Очкарик вышел. Мы остались одни. На столе стоял магнитофон. Я почувствовала, как теплая волна охватывает мое лицо и движется к шее.

– Садитесь.

Я села. Еще раз посмотрела на несчастный магнитофон.

– Это тот, с моей записью? – спросила я, глядя в сторону.

– Да.

– И… вы уже слушали?

– Разумеется.

– Надеюсь, мне больше ничего не нужно говорить. А ту часть, которая касается вас, можно стереть, – выдавила я из себя.

– Мы не можем стирать показания. Все останется записанным, а потом вы подтвердите это своей подписью.

– О Боже… – простонала я. – Зачем вам так меня компрометировать?

– Здесь нет компрометации.

– Как нет? Принять комиссара полиции за торговца наркотиками и прибежать в полицию с просьбой защитить от него, потому что я боюсь с его стороны покушения на свою жизнь? Ни с чем подобным вы наверняка никогда не встречались…

– В ситуации, в какой вы оказались, вы имели право предполагать все.

– Можете не утешать меня. Но все то, во что я впуталась из-за шапки Янины Голень, порождало самые худшие мысли…

– Чтобы убедить вас в правильности вашего поведения, могу сказать, что и я подозревал вас…

Я наконец подняла глаза и посмотрела на него.

– Меня?! В чем?

– В контрабанде наркотиками.

Он произнес это настолько бесстрастно, что я чуть не подскочила.

– Как вам могло прийти в голову что-либо подобное?! – выкрикнула я.

– Так же, как и вам пришло в голову, что я член банды. – Он слегка усмехнулся. – Но я не считаю свою ошибку компрометацией и, еще хуже, профессиональной ошибкой.

– Что могло вызвать у вас подозрения на мой счет? – Я захотела в конце концов выяснить суть.

– Это, собственно, не касается того дела, по которому вы пришли. А пришли вы в управление полиции и дали показания, в частности и о моей личности. – Мне почудилось, что в этот момент он сдержал улыбку. – Вы были свидетелем того, как женщину оглушили и бросили в амстердамский канал. Кроме того, вы сказали, что один из трех убийц той женщины ваш сосед, не так ли?

– Так, вы же слушали пленку.

– Прошу не забывать, что в данный момент вы даете показания в полиции.

– Мне нужно еще раз все повторить? – поразилась я.

– К сожалению. С той только разницей, что я буду прерывать вас вопросами.

– О Боже! Я не спала всю ночь… – В последний момент я еле сдержалась, чтобы не добавить: из-за него. – И нахожусь здесь с девяти утра.

Он взглянул на часы.

– Мне тоже следовало бы пойти перекусить, но на нашей работе нет четко распределенных интервалов. Если ко мне попадает дело, как, например, сейчас, я не могу себе позволить прервать его расследование.

– Понимаю. – Я понурилась.

Он начал с момента, когда я впервые увидела Янину Голень. Я старалась рассказывать как можно более толково и «официально», но это продолжалось недолго. Он прервал меня:

– Прошу вас говорить так, как вы воспринимали события тогда, то есть в соответствии с вашими впечатлениями и реакциями, а я уж сам постараюсь извлечь из этого факты.

Он спросил, встречалась ли я потом с кем-либо из моих попутчиков в поезде. Я сообщила о случайной встрече с благородной дамой на рынке и о разговоре с ней в кафе, содержание которого вспомнила с трудом.

Через час он сжалился надо мной и куда-то позвонил, после чего появилась девушка с двумя чашками крепкого чая.

– При сильной нервной встряске и после беспокойной ночи кофе противопоказан, – объяснил он, когда девушка ушла. И это было единственное человеческое проявление с его стороны, единственное отступление от канцелярски-официального тона, какого он придерживался с начала допроса.

Когда зашла речь о тайном посещении дома Войтека типом с перрона и его дружком, он захотел выяснить, почему я не отреагировала нормально, хотя бы криком, когда услышала, что кто-то входит в дом. Я изложила ему мою раннюю гипотезу о тайной полиции, проверяющей дом иностранца. Однако мне не хотелось признаваться в своем идиотском поступке – прятании в шкафу. Я сказала только, что мне удалось так замаскироваться, что они меня не нашли.

Он все-таки вынудил сказать правду, заметив:

– Это значит, вы где-то спрятались?

– Ужасно глупо… Собственно, у меня не было намерения там прятаться. Я только ступила туда, когда те начали подниматься по лестнице, и вынуждена была там остаться…

– Где?

– В детском шкафу под одеждой моего внука.

Я заметила веселый блеск в его глазах и уже с жаром добавила:

– В жизни не чувствовала себя так по-идиотски, а сейчас, когда вынуждена об этом рассказывать, – особенно.

Пусть знает, что доставил мне неприятность.

– Но я предусмотрительно оставила дверцу шкафа открытой, чтобы было видно всю внутреннюю часть без меня, – добавила я, чтобы он не подумал, что я круглая дура.

Еще раз он повел себя как человек и ни о чем не спрашивал, когда я рассказывала о своем пребывании в Амстердаме. Выложив все свои мысли, я протянула руку и попросила: