Марио Льоса - Кто убил Паломино Молеро?

– Ну а если я их найду? – Лейтенант с оттенком некоторого похабства прищелкнул языком. – Какова будет награда? Вы подарите мне ночь любви? Одно ваше слово – и я повергну их к вашим ногам!

«Вон как разошелся, словно она уже согласилась», – подумал Литума. Заигрывания лейтенанта забавляли его, но внезапно он вспомнил про убитого, и сразу стало не до смеха. Если бы эта паскуда полковник согласился им помочь, дело пошло бы на лад: полковник знает о своих подчиненных все – кто судился, кто сидел, – он может допросить любого. Если бы он согласился помочь, они с лейтенантом, глядишь, и напали бы на след тех гадов. Но полковник Миндро думает только о себе. Почему он отказался помочь? Потому что летчики считают себя существами высшего порядка – этакие принцы с голубой кровью. Полицейских они презирают до глубины души и плевать на них хотели.

– Отпустите меня, а не то я разбужу Матиаса! Ни стыда, ни совести! – вскричала в эту минуту донья Адриана, потому что лейтенант, когда она протягивала ему пачку «Инки», схватил ее за руку. – Служанку свою хватайте, а честных женщин оставьте в покое.

Лейтенант выпустил ее и достал сигарету, а донья Адриана, негодуя, отошла. Вечная история: вспыхивает как порох, а сама в глубине души предовольна. «Все они немножко потаскухи», – мрачно подумал Литума.

– Только и разговоров что про убийство, – сказала донья Адриана. – С рождения живу в Таларе, и за все годы первый раз такое злодейство. У нас если и убивали, то в честном бою, как господь заповедал, один на один. А чтоб человека так мучили и терзали – никогда. А вы сидите сиднем. Не стыдно?

– Мы сиднем не сидим, мамаша, – ответил лейтенант Сильва. – Но полковник Миндро нам содействовать не пожелал, допросить товарищей Паломино не позволил. А они бы должны хоть что-то знать. Мы плутаем в потемках по его вине. Но рано или поздно истина откроется.

– Мать до чего жалко, – вздохнула донья Адриана. – Ох уж этот мне полковник Миндро! Спеси в нем слишком много, спеси и гонору: вы бы посмотрели, как он по улицам ходит с дочкой под ручку. На встречного и не взглянет, и не кивнет. Куда там до него папе римскому! А она еще хуже. Принцесса!

Не было еще восьми, а солнце жгло нещадно. Солнечные лучи проникали сквозь щели в тростниковых стенах; светящиеся эти стрелы били в лачугу со всех сторон; плясали пылинки, роем вилась мошкара. На улице было малолюдно. Литума различал даже приглушенный рокот прибоя. Море было неподалеку, и солоноватая свежесть его умеряла зной, хотя Литума знал: здесь, в Таларе, вода покрыта радужной нефтяной пленкой, загажена разной дрянью, выброшенной за борт с портовых баркасов.

– Матиас говорит, божественный был у мальчика голос, пел как настоящий артист, – сказала донья Адриана.

– Разве он его знал? – удивился лейтенант.

– Раза два слышал, когда сети готовил.

Старый рыбак Матиас Кьерекотильо вместе с двумя своими подручными наживлял крючки перемета, как вдруг послышался негромкий перебор гитары. Ночь была лунная, и рыбаки легко различили неподалеку человек шесть с авиабазы, покуривавших возле лодок на песке. Когда раздался этот голос, Матиас и двое других бросили сети, подошли поближе. Голос был какой-то теплый, от переливов его хотелось вдруг заплакать, и мурашки ползли по спине. Когда паренек спел «Две души», все захлопали, Матиас попросил позволения пожать певцу руку. «Припомнились мне юные годы, – сказал он ему, – грустно стало». Тогда-то он и узнал, что зовут певца Паломино Молеро, что он новобранец и родом из Пиуры. «Тебе бы по радио петь, Паломино», – сказал один из летчиков. После этого Матиас еще раза два встречал его на том же месте, когда готовил свой баркас к выходу в море, и каждый раз бросал работу и заслушивался.

– Если уж Матиаса его пение брало за душу, то, значит, у мальчика и вправду был ангельский голос. Матиаса мудрено растрогать, он как ледышка.

«Подставилась хозяйка», – подумал Литума. И точно: лейтенант облизнулся как кот:

– Вы хотите сказать, донья Адриана, что огонек в нем уже погас? Я готов вас согреть, ибо пылаю как раскаленный уголь.

– Греть меня не надо, – засмеялась та. – Когда я зябну, кладу в постель бутылки с горячей водой.

– Можно ли сравнить грелку с теплом человеческой плоти? – вытянув губы, точно собирался присосаться к хозяйке, промурлыкал лейтенант.

В эту минуту появился таксист дон Херонимо. Подъехать к самой харчевне он не мог – машина завязла бы в песке – и потому оставил ее внизу, метрах в ста. Лейтенант и Литума расплатились, попрощались с хозяйкой, вышли. Времени было четверть девятого, но припекало немилосердно, как в полдень: казалось, будто люди и предметы вот-вот растворятся в знойном мареве.

– Вся Талара гудит, – сказал таксист, покуда они, по щиколотку в рыхлом песке, брели к машине. – Скорей ищите убийц, а не то вас линчуют.

– Меня-то чего линчевать, – пожал плечами лейтенант, – я Паломино не убивал. Могу поклясться.

– Разные толки ходят. Вам не икается?

– Не имею такого обыкновения. Какие толки?

– Поговаривают, что вы опасаетесь связываться с убийцами – они, дескать, птицы высокого полета. – Таксист сунул Литуме заводную ручку, а лейтенанта спросил, прижмурив глаз: – Так это?

– Не знаю, высокого полета они птицы или низкого, мне на это в высокой степени наплевать. Одно тебе скажу: им не поздоровится. – Лейтенант забрался на переднее сиденье. – А теперь газуй, дон Херонимо, нам только еще не хватало опоздать к полковнику на свидание.

Да, подумал Литума, лейтенанта голыми руками не возьмешь, он за справедливость костьми ляжет. Литуму это просто-таки восхищало. Да, он и нагловат, и болтлив не в меру, и совсем теряет голову, когда видит донью Адриану, но за все время, что Литума служил под его началом, лейтенант при разборе всех дел старался отыскать истину и никому никогда не оказывал предпочтения.

– Что же вам удалось установить? – Дон Херонимо сигналил во всю мочь, но дети, собаки, свиньи, козы, запрудившие улицу, и не думали торопиться.

– Кукиш с маслом установили, – скривился лейтенант.

– Это не много, – сострил таксист.

Литума услышал, как лейтенант повторяет сказанное сегодня утром:

– Сейчас кое-чем разживемся. Нутром чую.

Они были уже на самой окраине городка – слева и справа бугрили каменистую голую землю нефтяные вышки, а вдали виднелись крыши авиабазы. «Разживемся», – эхом откликнулся Литума. Узнают ли они когда-нибудь, кто и за что убил Паломино? Сильней, чем жажда правосудия и справедливого возмездия, точило его любопытство: увидеть бы их лица, услышать бы, почему они так круто обошлись с Паломино.

На контрольно-пропускном пункте дежурный офицер окинул их подозрительным взглядом с головы до пят, словно впервые видел, и заставил ждать на солнцепеке, не впустив под крышу. Пока он докладывал, Литума глядел по сторонам. В лоб их драть, тут служить – все равно что в раю! Справа стояли на сваях одинаковые деревянные офицерские коттеджи, выкрашенные в сине-белый цвет, с ухоженными палисадничками, с окнами, затянутыми сеткой от насекомых. Прогуливались мамаши с детьми, собирали цветы девочки, слышался смех. Летчики жили не хуже янки из нефтяной компании. Все так вычищено и благоустроенно, что зависть берет. Вон у них там, за домами, даже и бассейн свой. Литума отродясь не видел бассейна, но легко представил себе, как плещутся в нем офицерские жены в купальных костюмах. Слева тянулись службы, гаражи, ангары, а за ними проходила взлетная полоса с самолетами, треугольником приткнувшимися друг к другу. «Райское житье», – подумал полицейский. Огородились бетонными стенами и колючей проволокой и живут как в кино, что они, что американцы. Конечно, отчего бы и тем, и другим в упор не видеть прочих граждан Талары, которые там, внизу, подыхают от жары в своей деревеньке, прижатой к загаженному, покрытому жирными радужными разводьями морю? Отсюда, сверху, за Таларой были видны за колючей проволокой, вдоль которой днем и ночью разгуливали вооруженные охранники, нарядные домики, где жили инженеры, техники и высокопоставленные служащие компании. У них, ясное дело, тоже имеется бассейн и вышка с трамплином. Ходил слух, что американки купаются в чем мать родила.

Наконец дежурный получил разрешение впустить полицейских на территорию базы. Пока они шли мимо офицеров и солдат, Литума не раз успел подумать: «Наверняка кто-нибудь из них сумел бы пролить свет на это дело». – Входите, – сказал им полковник.

Лейтенант и Литума, ступив на порог, щелкнули каблуками и прошли на середину комнаты. Перуанский флаг, календарь, блокнот, какие-то папки, карандаши и несколько фотографий, запечатлевших полковника Миндро вместе с дочерью и ее одну. Очень сосредоточенное и одновременно дерзкое выражение совсем юного, чуть удлиненного лица. Все это было разложено и развешано с большой аккуратностью и симметрией, включая и огромную карту Перу, на фоне которой сидел командир Таларской военно-воздушной базы полковник Миндро – приземистый, коренастый, с глубокими залысинами и крохотными, тщательно подстриженными седеющими усиками под самым носом. Хозяин был под стать своему кабинету – такой же чистенький, опрятный и вылощенный. Он глядел на вошедших тускло-серыми глазами без тени приветливости или радушия.