Владимир Колычев - Волчица нежная моя

Он свернул, едва не сбив мужчину в кепке, машину затрясло по ухабам. Вязкая земля втягивала в себя колеса, но полный привод и заданная скорость держали внедорожник на ходу. Тормозить ни в коем случае нельзя, но впереди по курсу лежало замшелое бревно, и его уже не объедешь.

– Держись!

Передние колеса разом, с грохотом ударили в бревно, перескочили через него, машину сильно тряхнуло, но препятствие она взяла и поскакала дальше. Лобовое стекло не выдержало удара, лопнуло, пошло трещинами. И дырка в нем какая-то подозрительная…

– Твою мать! – заорал Гордеев.

Прежде чем очередная пуля разбила боковое зеркало, он успел заметить водителя «Газели», пистолет в его руке.

– Ложись!

Он схватил жену за шею, пригнул ее книзу и, как оказалось, сделал это вовремя, следующая пуля, пробив кузов, прошила подголовник переднего пассажирского кресла.

Водитель «Газели» продолжал стрелять, но мазал: слишком велико уже было расстояние до цели. Гордеев съехал с бездорожья на проселок, разогнал машину и помчал к мосту, возле которого находился контрольный пункт полиции. Возможно, дорожные инспектора не только палочками махать умеют, но и вооруженных преступников задерживать. А пробитый пулями кузов машины избавит Гордеева от долгих объяснений.

Нечистая совесть, как тяжесть на душе, не дает покоя и тянет залечь на дно. Лопахин так и поступил. Взял отпуск за свой счет и уехал к брату в деревню, там его Усатов и прищучил. Шел мужик по улице, никого не трогал, вдруг подъехала машина, никто и понять ничего не успел, а человек исчез. И Спелов Усатову помог, и Гордеев принял участие – уж очень хотелось поговорить ему со своим врагом, который наконец-то вышел из тени.

Не зря Гордеев понадеялся на дорожную инспекцию, полицейские сразу же взялись за дело, перекрыли дороги, задержали «Газель» вместе с водителем. Но Лопахина в машине не было, как оказалось, его друг решил взять вину на себя. И на допросе Иван Окулов пел складно – пистолет нашел, возил его с собой на всякий пожарный, а в Гордеева выстрелил в состоянии сильного душевного волнения. Не подвел друга Лопахин, купил ему адвоката, который взял выгодный для подзащитного курс. В состоянии аффекта мужик был, потому и схватился за пистолет – глядишь, и условный срок дадут. А вот если Лопахин откроет рот…

Лопахина вывезли далеко за деревню, бросили на землю за большой кучей, можно даже сказать, горой щебня, за многие годы густо поросшей травой. Со стороны дороги его не видно, в лесу быть никого не должно, а если вдруг увидят и примут меры, тем хуже для жертвы.

Вадим резко поднялся с земли; с лютой злобой глядя на Гордеева, попятился от него, споткнулся, сел на камень, выступающий из кучи щебня, в этой позе и застыл. Волосы у него густые, вьющиеся, как проволока в бутылочном «ершике», сферическую шапку на голове можно нарастить, но Лопахин предпочитал стричься коротко. Лоб широкий, черты лица мелкие, нос острый, как хвостик у прописной единицы. Глазки бегают, как белки по клетке, – так же быстро и хаотично. Изнури его колотит – ноги и руки в таком же беспорядочном движении. Страшно ему, знает он, чье мясо съел.

Спелов подошел к Лопахину, предъявил удостоверение личности.

– Я здесь как частное лицо, – признался он. – Возможно, мы не станем тебя сдавать, скажем так, в руки правосудия.

– А что такое?

– Мы следили за тобой, Лопахин, видели, как ты со своим другом Окуловым на «Газели» выехал, вот, Михаила Викторовича, предупредили, поэтому он и не дался вам в руки. А вы убивать его ехали.

– Не знаю ничего! – От нервного перенапряжения у Лопахина задергалась правая щека.

– Я тебя видел, Вадик, – с усмешкой сказал Гордеев. – Как ты из машины выпрыгивал, видел. Окулова взяли, а ты сбежал. Окулов тебя не сдает, а почему? Потому что ты сам его сдать можешь. Кто-то в Сотникова стрелял?.. То-то же!

– А кто в Сотникова стрелял?

– Тот, кого ты, Вадик, попросил, тот и стрелял.

– Я попросил?

– Ты.

– Нет!

– Да!

– Никто ничего не докажет!

– Зря ты так думаешь, – покачал головой Гордеев. – Сотников видел киллера. В лицо не разглядел, а фигуру запомнил, как он двигается, знает. Хочешь, я Сотникову позвоню? Он подъедет, посмотрит на Окулова, понаблюдает за ним со стороны. Вдруг узнает?

– Да пошел ты! – как от сильной зубной боли, скривился Лопахин.

– Понятно. В том, что ты признался, понятно, а звонить Сотникову или нет… Звонить?

– Не надо! – Лопахин опустил голову, в бессильной злобе сжимая кулаки.

– Значит, Окулов стрелял?

– Стрелял.

– Ты его попросил?

Лопахин дернулся изнутри, как будто пиропатрон в нем взорвался, вскинул голову, полоснул Гордеева лютым взглядом.

– Он сам предложил, я согласился… Дураком был, поэтому согласился!.. Надо было, чтобы он тебя, гада, застрелил!..

– Я так понял, ты все-таки его об этом попросил!

– Лучше поздно, чем никогда! – Лопахин сказал громко, с вызовом, но почему-то опустил голову.

– Да нет, лучше никогда… – усмехнулся Гордеев. – Настя знала про ваши художества?

– При чем здесь Настя? – снова взвился Лопахин.

– А при том, что трудно быть замужем за идиотом! Хранишь ему верность, хранишь, а он гадит вокруг себя, гадит. Вокруг семьи гадит! Прибирайся потом за ним!.. Знала Настя, кто в Сотникова стрелял. Знала, кого за это посадить могут. За тебя, дурака, переживала… Я двадцать лет за ней бегал! Двадцать лет, как об стенку горох!.. Крепкую стену она поставила, гранитную, а ты взял ее и разрушил… Я летом к ней приходил, уже после того, как в Сотникова стреляли. И что ты думаешь?.. Она впервые уступила мне! Впервые за двадцать лет!..

Лопахин сорвался вдруг с места и, с дикой злобой сжимая кулаки, бросился на Гордеева.

– Убью!

Но Спелов подставил ему подножку, и он растянулся по земле. Подниматься не стал, как лежал, так и забился в рыданиях, закрыв голову руками.

– Я искал человека, который меня подставил, и я мог найти тебя, – Гордеев нарочно говорил громко. – Настя это понимала, поэтому ей приходилось задабривать меня. Вдруг я тебя найду, но не удавлю!..

Рыдания становились все громче.

– Любила она тебя, утырка! Жалела!.. – продолжал он. – И меня задабривала… А ты знал это! Я спал с ней, а ты терпел!.. И кто ты после этого?

Лопахин стонал сквозь зубы, одной рукой он держался за голову, другой конвульсивно бил по земле.

– Она твою вину на себя взяла, чтобы мы от тебя, дурака, отстали! Она за тебя, идиота, сесть могла!.. Вот я и думаю, может, помиловать тебя, недоноска? Ради Насти!..

Увы, но щадить Лопахина никак нельзя. Многострадальный Насыр все еще под стражей, а Гордеев под следствием. Лавочка эта и сама по себе закрывалась, но неплохо было бы катализировать процесс.

– А-а! – Истошный рев подраненной птицей взметнулся в небо, расправил побитые крылья и закружил над местом.

Но расправил крылья и сам Лопахин. Как будто подъемная сила оторвала его от земли, поставила на ноги и швырнула на Гордеева. Глаза безумные, рот перекошен, на губах пена… Спелов и в этот раз успел отреагировать и сбить его с ног, но Лопахин снова поднялся и с той же безумной яростью кинулся на врага. Его снова уложили, на этот раз скрутили по рукам и ногам, но даже в безнадежном положении он рвался к Гордееву.

– Убью!.. Убью!.. Убью!.. – Эти угрозы звучали, как заклинания.

Даже когда Лопахину заткнули рот, Гордеев слышал их.

Он велел везти безумца в полицию. Нельзя оставлять на свободе человека, который не просто желал ему смерти, а рвался убивать.

Сотников смотрел на него, как на сопляка, который вдруг неожиданно для всех перещеголял опытного, битого жизнью профессионала.

– Ну, еще раз тебе спасибо, Михаил Викторович.

Опознал он в Окулове преступника, вывели доморощенного киллера на чистую воду. Дело закрыли, Насыра выпустили. И Гордеев свободен как птица, и завтра они с женой вылетают в Лондон, но только для того, чтобы повидать сына. Они обязательно вернутся в Россию, построят дом… А если вдруг Лера захочет остаться в Англии, возражать он не будет…

– А как там с Лопахиным?

В ответ Сотников покрутил пальцем у виска.

– Провели экспертизу, составили заключение, никаких сомнений…

Не выдержали нервы у Лопахина, и совесть не смога вынести тяжести вины – свихнулся он, и не избежать ему принудительного лечения. Он уже в психушке, но решения суда еще пока нет.

– Бывает.

Гордеев забрал пропуск, сухо попрощался со следователем, покинул здание, остановился на крыльце. Дождь на улице, с утра моросило, а сейчас льет. Зонта нет, но машина рядом, главное, в лужу не наступить по пути к ней. Туфли не пропускают – но вдруг лужа окажется чересчур глубокой?

До машины оставалось совсем чуть-чуть, когда его окликнул знакомый голос. Настя?!

– Миша!

Он еще не остановился, но уже стал поворачиваться на голос. Муж и жена – одна сатана, Лопахин уже сошел с ума, вдруг и Настя тронулась. А психам все можно – хоть стреляй, хоть ножом в бок.