Сергей Зверев - Дикий опер

И Майя понимает, что ей нужно алиби. То есть доказательство того, что она в момент смерти Резуна находилась в другом месте. Кто это алиби может подтвердить? Не тот, говорил ей Занкиев, кто тебе предан, а, наоборот, кто сможет продать тебя при первом удобном случае. Обмануть человека, который подтвердит твое алиби, – вот главное искусство злодея, говорил Занкиев, понимающий толк в этом деле…

«Филипп, – сказала Майя, лукаво теребя телефонный шнур, – меня съедает тоска».

«Нет проблем, – ответил ей Колмацкий, только что снявший брюки, но после звонка снова их надевший, – я сейчас буду».

«И я буду», – подтвердила Майя и приготовилась к встрече.

Пустовал триста четвертый номер, из которого должна была этой ночью выехать крашеная блондинка лет тридцати пяти на вид. Об оставлении номера было известно заранее, и это дало возможность Майе приготовить идентичный парик.

Следователь Приколов, я, не поленился спросить о таком в магазине напротив гостиницы, и там сообщили, что такой был продан в восемь часов вечера двадцать третьего сентября. Продавщицы постоянно записывают в свои общие тетрадки проданный товар – так легче объясняться с хозяином.

Крашеная блондинка – не тот случай, если не пройдет номер с «кавказцами». Это Майе, наверное, тоже подсказал Занкиев, очень хорошо понимающий разницу между кавказцами и цыганами. Подставить незнакомку нетрудно – в ее номер будет унесен весь мусор из триста семнадцатого номера.

Заказав в триста четвертый номер пиво и рыбу – свое любимое блюдо, Майя назвала прислуге время по телефону – двенадцать часов. И даже пригрозилась, что накажет, если та опоздает хотя бы на минуту.

Где-то в половине двенадцатого Майя отправляет Колмацкого в душ и отправляется к Резуну. Тот уже готов к смерти, и Майя делает все быстро и умело.

Во второй раз уже почти стерильный коридорный направляется в ванную без пяти минут двенадцать. В это же время Майя быстро проходит коридор…

И в этот момент ее замечает Маша Райс, молоденькая горничная, которой выпал случай прислуживать вздорной бабе из триста четвертого номера, заказавшей кету.

– Когда-то, уже совсем давно, – напомнил Копаев, – Майя сказала мне, что ходила ночью в другой номер, чтобы взять бутылку «Нарзана». И даже назвала номер – триста девятнадцатый. Взяла минеральную воду и вернулась в номер. А вот Маша рассказала мне, и ей совершенно незачем было лгать, как Майя уходила в сторону увеличения номеров, что-то пряча у себя на груди. Увеличения, Майя, а не уменьшения! Если учесть, что ваш роман с Колмацким происходил в триста втором номере, то уходить с прижатой к груди бутылкой вы могли только из триста девятнадцатого номера, а это значит, что вы должны были двигаться в сторону уменьшения номеров, а не увеличения!

Ответ прост – Майя прятала у себя на груди вовсе не бутылку «Нарзана». И, во-вторых, она торопилась не к Колмацкому. Но оставим это на потом.

Итак, пока Маша прячется за выступом в стене, Майя проходит в номер, накидывает на коротенькое платье горничной халат, надевает парик и укладывается спиной ко входу читать книгу. Она хорошо знает порядки в гостинице, а потому оставляет на столике купюру для прислуги. Поворачиваться к Маше лицом нельзя, но… Но женщина в парике так хорошо знает порядок приема чаевых, что, даже не видя эмоций горничной, щелкает пальцами – «возьми!».

Быть может, эта женщина часто бывает в гостиницах, а потому знает и порядки. А может быть, эта женщина знает порядки так хорошо потому, что… сама горничная?

Как бы то ни было, Следственный комитет теперь имеет три факта.

Факт первый: тот период времени, когда умирал Резун, горничная Майя провела в триста девятнадцатом номере с Колмацким. И тот это уверенно подтверждает.

Факт второй: из номера, где ночевала блондинка, был вынесен мусор, среди которого находился парик и квитанция на оплату счета Резуна.

Факт третий: в триста восьмом номере куражились кавказцы с каким-то «светлым» мужчиной, и вид их был далек от законопослушания.

Второй и третий факты – так, на случай осложнения ситуации. Но именно они должны были выстроить окончательные версии Следственного комитета. Нельзя же из одного невероятного, но очевидного пытаться выстраивать другое, еще более невероятное!

А вот первый постулат – фундамент. Майя к убийству не причастна, и Филипп Колмацкий, который непременно расколется при допросах, лучшее тому подтверждение.

– Я все никак не мог понять, Майя, – отпив из стакана на столе воды, уставшим голосом сказал Копаев, – зачем ты вызывала меня на ту квартиру ночью. И все удивлялся опытности в даче чаевых блондинки. А совсем недавно понял, что ничего сверхъестественного в этом нет. Ты знаешь, как правильно подавать и принимать мелочь. А тот вызов в ночь…

Он улыбнулся, невидимый для собеседницы, и прикурил сигарету.

– Я действительно был похож на «Скорую помощь». Нужно было подлечить твою будущую версию подтверждением того, что в коридор ты выходила для того, чтобы сбегать за «Нарзаном». На самом же деле ты видела, что твои маневры с гостиничными номерами заметила Маша, вошедшая к тебе, посветлевшей волосами, двумя минутами позже. Странно, правда? Зловредная баба из триста четвертого номера строжится и грозится разнести гостиницу в пух и прах, если горничная опоздает с пивом. Когда же та опаздывает на пять минут, та молча благодарит ее чаевыми. Впрочем, это мелочь в череде шероховатых выступов поверхности, по которой ты скатывалась все ниже и ниже. Выступы, они ведь и для следователя – выступы.

Не было никакой белокурой дивы. Не было никаких кавказцев, покинувших гостиницу в тринадцать часов на следующий после убийства Резуна день.

Была Майя, горничная «Потсдама», исполнительница главной партии в чужой опере. И арию эту довести до конца не удалось. Она просит Колмацкого, с которым разделила ночь пополам с Резуном, отнести последнему поднос. Допрашивать, конечно, будут Филиппа. Яресько, питающий к нему неприязнь, покажет, конечно, на него. Колмацкий будет врать, потом расколется и скажет правду. И Майя подтвердит алиби коридорного следователю, который даже не догадается о том, что это алиби для горничной.

На том конце таилось молчание.

– Знаешь, Майя, – Антон помедлил, угадывая, какую реакцию вызовет его сообщение, – мне хочется знать, как ты сейчас себя чувствуешь.

– Я поражена изумлением и вашим очевидным психическим расстройством. Пока моя вина лишь в том, что я не доехала до деревни и вернулась в Москву. И мне хочется знать, по какому праву вы мне все это рассказываете!.. – выговорила на одном дыхании она. – Вы представляете, что вам придется все это доказывать?!

Что ж. С этим голосом еще придется повозиться. Это не Колмацкий и не Яресько. И даже не христопродавец Власов.

– Я просто хотел знать, как ты отнесешься к тому, что в тот момент, когда ты заходила к Резуну с ножом под платьем, – Антон взял паузу и закончил: – тот уже был давно мертв от передозировки клофелином, который вы с Занкиевым влили в его пиво.

Тишина.

Еще тишина.

И еще. И только потом – стук. И еще раз стук. Грохот. Топот.

– Антон Алексеевич!.. – раздался в трубке знакомый мужской голос.

– Что там у вас?

– У нас бессознательная баба.

– Да? – вынимая жвачку, бросил Копаев. – Ну, вызывайте «Скорую».

И повесил трубку.

Первый снег лег, как и обещали синоптики, в начале ноября. Жидкое полотно опустилось на землю, и ветер, пронизывающий, злой, гонял острые и твердые крупинки по мостовым. Собирал их в кучки под бетонным ограждением тротуаров, накапливал, словно про запас, если вернется тепло, под крышами домов и носил по воздуху, бросая в лица прохожих.

Что изменилось с сентября? Наступил холод, и ждать второго бабьего лета безрассудно. Природа берет свое неизменно, и этот снег в начале ноября нужно принимать безоговорочно точно так же, как дождь в сентябре, футбольное судейство и смерть.

Копаев закончил это дело. Осталось за малым. Передать его штатному следователю и исчезнуть. Это случится сегодня.

Тоцкий, тот уже ничего не увидит и не узнает. Когда со дня его смерти исполнилось девять дней, Антон попросил Дергачева захватить себя к вдове и ее сыну. Молча посидел там час, выпил несколько раз по полстакана водки, попросил у нее фото майора, которому уже никогда не стать подполковником, и незаметно ушел.

Фотографию Тоцкого Антон положил в карман. Никто не должен знать его настоящих чувств, как не знал до сих пор. Все понты – они на стенах в конспиративной квартире в Екатеринбурге. На тех фото Антон вместе с людьми, которых никто не знает и не узнает никогда.

Из рапорта старшего оперуполномоченного Управления собственной безопасности ГУВД г. Екатеринбурга начальнику УСБ полковнику Быкову:

«Докладываю, что в ходе расследования уголовного дела № 173-Р/17 – 04 по факту убийства Резуна К. И. мне стали известны следующие факты.