Бюро заказных убийств - Джек Лондон

– Надеюсь… дорогая.

С этими словами Сергиус Константин обнял племянницу на прощание и удалился.

Спустя несколько минут явился Уинтер Холл. Груня его встретила, с самым серьезным видом напоила чаем и завела светскую беседу – если можно так назвать разговор о последнем произведении Горького и свежих новостях русской революции, о благотворительном учреждении под названием «Дом Халла» и забастовке белошвеек.

В ответ на изложенные Груней планы усовершенствования социальной помощи Уинтер Холл возразил, покачав головой:

– В трущобах Чикаго Дом Халла служил местом просвещения и ничем другим. Трущобы значительно разрослись, а вместе с ними – порок и злодейство. Дом Халла как идеалистический проект развалился. Невозможно спасти дырявую лодку, если только вычерпывать воду: нужны кардинальные меры.

– Понимаю, понимаю, – была вынуждена согласиться Груня.

– Или возьмем бараки, – увлеченно продолжил Холл. – К концу Гражданской войны в Нью-Йорке их насчитывалось шестьдесят тысяч. С тех пор против них постоянно ведутся чуть ли не крестовые походы: многие непримиримые противники посвятили этой борьбе всю жизнь. Тысячи, десятки тысяч активных граждан поддерживали движение не только морально, но и материально, жертвуя на это огромные суммы. Неугодные здания сносились, а на их месте возникали скверы и детские площадки. Шла упорная, а порой и жестокая война. И что же в итоге? Сейчас, в тысяча девятьсот одиннадцатом году, в Нью-Йорке насчитывается триста тысяч бараков.

Он пожал плечами и отпил чаю.

– Рядом с тобой я все яснее и яснее понимаю, – призналась Груня, – что свобода, не ограниченная созданными людьми законами, может быть достигнута только путем эволюции, включая стадию чрезмерных правил, которые способны приравнять нас почти к автоматам. Иными словами, социалистическую стадию. Но лично я не захотела бы жить в социалистическом государстве: это было бы равносильно безумству.

– Значит, предпочитаешь дикость и жестокость нынешнего коммерческого индивидуализма скрыть за блестящей красивой оболочкой? – жестко уточнил Уинтер.

– Возможно… Однако стадия социализма неизбежно должна наступить: я в этом не сомневаюсь, – из-за неспособности людей усовершенствовать окружающий мир.

Груня внезапно умолкла, одарила гостя ослепительной улыбкой и заявила:

– Но с какой стати нам сидеть в четырех стенах и вести скучные заумные разговоры, когда на улице такая прекрасная погода? Почему ты не уезжаешь из города, чтобы подышать свежим воздухом?

– А ты сама? – в свою очередь спросил Уинтер Холл.

– Слишком занята.

– Вот и я тоже. – Он замолчал, явно о чем-то раздумывая, отчего лицо его приняло угрюмое, мрачное выражение, потом добавил: – По правде говоря, я еще ни разу в жизни не был так занят и не приближался к завершению столь масштабного дела.

– Но ведь не откажешься приехать на выходные к нам в Эдж-Мур и познакомиться с моим дядюшкой? – с надеждой спросила Груня. – Он был у меня сегодня: ушел всего несколько минут назад, – и предложил нам провести неделю за городом.

Уинтер Холл покачал головой.

– Очень хочу с ним познакомиться и готов приехать на выходные, но остаться на целую неделю никак не могу. Предстоящее дело действительно очень важно. Только сегодня нашел то, что искал в течение нескольких месяцев.

Пока Холл говорил, Груня смотрела на него так, как способна только влюбленная женщина, которая знает каждую линию и каждую черточку: от изогнутой арки сросшихся бровей до четко определенных уголков губ; от мужественного подбородка до жесткой линии скул. А вот Холл – пусть даже влюбленный – не знал лицо девушки столь же хорошо. Да, он любил ее, но чувство не рождало внимания к микроскопическим подробностям облика. Если бы его попросили описать возлюбленную, то он смог бы передать ее внешность лишь в общих чертах: живые мягкие изящные линии, невысокий гладкий лоб, всегда идеально причесанные светло-каштановые, с легким рыжеватым отливом волосы, улыбчивые ярко-синие глаза, румянец на щеках, очаровательные пухлые губы и неописуемо чудесный голос. Точно так же не стиралось впечатление чистоты, здоровья, благородной серьезности, легкой насмешливости и блестящего ума.

Груня же видела перед собой хорошо сложенного мужчину тридцати двух лет со лбом мыслителя и всеми характерными признаками общественного деятеля. Голубоглазый и светловолосый, он отличался особым, чисто американским бронзовым цветом лица, характерным для всех, кто много времени проводит вне помещения. Уинтер Холл часто улыбался, а уж если смеялся, то от всей души. И все же в минуты молчания лицо его нередко замыкалось и принимало суровое, почти жесткое выражение. Ценившая силу, но не принимавшая жестокость, Груня порой пугалась мимолетных проявлений тайной стороны твердого характера.

Уинтер Холл представлял собой достаточно необычный продукт эпохи. Несмотря на благополучное счастливое детство и оставшееся от отца и двух незамужних тетушек щедрое наследство, он очень рано посвятил себя делу общественного блага. В колледже изучал политэкономию и социологию, и в среде менее серьезных однокурсников заслужил репутацию зубрилы и зануды. Получив диплом, поначалу присоединился к Риису в работе социальных центров, причем поддерживал предприятия не только собственными усилиями, но и деньгами, однако, потратив на эту деятельность колоссальное количество энергии и времени, Холл разочаровался в самой идее и решил понять суть вещей, первоначальную причину всех причин, для чего занялся изучением политики, а затем переключился на разоблачение финансовых махинаций в пространстве от Нью-Йорка до Олбани, не забыв также о столице.

После нескольких лет бесплодных усилий Уинтер Холл обосновался в университетском городке – а по сути, центре радикального движения – и решил начать очередной этап обучения с постижения основ жизни. Целый год провел в скитаниях по Америке в качестве разнорабочего, а еще год посвятил бродяжничеству, добровольно разделяя невзгоды, лишения и редкие радости бездомных и воров. В течение двух лет трудился в благотворительном приюте в Чикаго, где за пятьдесят долларов в месяц выполнял самую тяжелую и грязную работу. И вот в результате накопленного жизненного опыта он превратился в социалиста – «социалиста-миллионера», как окрестила его пресса.

Уинтер Холл много путешествовал, не уставая изучать окружающий мир в конкретных проявлениях. Посещал все национальные и интернациональные учреждения организованного труда, а накануне надвигавшегося кризиса революции 1905 года провел целый год в России. Серьезные журналы напечатали множество его статей. Кроме того, из-под смелого пера вышло несколько прекрасно написанных, глубоких, вдумчивых книг – для социалиста почти консервативных.

Вот с таким человеком Груня Константин пила чай и беседовала, усевшись на подоконник своей уютной квартиры в Ист-Сайде, и пыталась уговорить отдохнуть за городом.

– Вовсе незачем сидеть в пыльном городе! Даже представить не могу, что заставляет тебя…

Она не договорила, заметив, что Уинтер