Александр Апраксин - Ловкачи

— Не мне в голову пришло, а тому, кто надо мною старше есть.

— Неужели? Так и он с вами? Что же, спит?

— Нет, он выедет только завтра, — уже добродушнее и, главное, словоохотливее сообщила известная солистка загородного русского хора. Ей самой смертельно хотелось поскорее все рассказать, и она предложила Хмурову зайти в ее купе поболтать.

Столь желанный случай развлечения сам таки навернулся. Едва они уселись друг против друга на бархатных диванах, как Хмуров спросил:

— Но где же вы на вокзале были до отхода поезда, что я Вас не видал?

— Так слушайте же.

Она была рада поболтать в пути, да еще с красавцем.

— Хотя вы у меня сами никогда не бывали, — сказала она, — но от общих знакомых, от Сергей Сергеевича Огрызкова, наконец, давно слышали и знаете, кто заботится обо мне…

— Как же, как же!

— Мой, так сказать, супруг в то же время состоит и моим хозяином, так как служу я у него, — продолжала она. — Теперь он задумал в своем учреждении большие перемены и для идеи, то есть с целью перенять что-нибудь полезное или любопытное, решил объездить главные города Европы, а чтобы самому там не было скучно, берет меня с собою. Вот вам и вся история.

— Кто же вас провожал на вокзал? Я никого не видал.

— У нас условие такое было, чтобы никто ничего не знал. Мой-то мне напрямки запретил даже ближайшим подругам говорить правду, куда именно я еду, и все у нас в хоре да и знакомые по Москве думают, что я к себе на родину уехала.

— Понимаю, — сказал Хмуров многозначительно. — Это ваш из предосторожности все придумал, чтобы и с вами не разлучаться и в то же время подозрения ни в ком не вызвать. Хитро.

Они оба рассмеялись.

— Ну а как же, — спросил он еще, — вы устроитесь? Прямо за границу махнете или где в пути его поджидать станете?

— Мы так условились, что я в Варшаве на сутки остановлюсь. Он даже дал мне адрес какой-то гостиницы, да названье трудное, я не помню. Подождите, у меня записано.

Она достала портмоне и передала ему клочок бумажки.

— "Маренжа", — сказал он. — Как же, слыхал.

И сейчас у него мелькнула мысль в голове, которая заставила его улыбнуться. Ему стало веселее. Он задался мыслью завести с Марфой Николаевной дорожную интрижку или пофлиртировать с нею хоть всласть, если почему-либо она отнесется к его искательствам слишком строго.

Все уменье Ивана Александровича побеждать женщин заключалось в понимании, о чем с каждой из них следовало говорить.

Конечно, во многом ему помогала его действительно выдающаяся красота. Но и помимо нее он был великим мастером своего дела. Он как-то сразу умел проникать в самую глубь женской души и прекрасно усваивал с любой из них наиболее к ней именно подходящий тон.

Конечно, для особы вроде Марфы Николаевны все эти познания женского сердца могли бы, пожалуй, и отсутствовать, ничуть не умаляя шансов на успех, но и мешать они не должны были.

Давно еще приметила хористка красавца при его посещениях загородного веселого уголка, в котором она неизменно распевала свои романсы и даже куплеты.

Ни разу не выказал он поползновения победить ее готовое к подчинению сердце, и, быть может, это-то еще более разжигало в Марфе Николаевне желание ему понравиться.

Она ненавидела венгерку, привлекавшую в их ресторане внимание Ивана Александровича, но ничего не могла поделать потому уже, что с ней самой он только вскользь здоровался и редко когда говорил.

Вдруг совершенно нежданно и негаданно он оказывается ее спутником в долгой дороге до Варшавы. При подобных условиях не требовалось особенных усилий со стороны Хмурова для одержания победы.

Тем не менее она просила его только об одном:

— Подарите мне сутки, всего одни сутки в Варшаве! Я свободна и хочу вполне воспользоваться этими двадцатью четырьмя часами.

А он думал про себя: "Гостиница "Маренжа" в уединенном месте, никто из тех, кого он в Варшаве знает, ее не посещает. К тому же поезд прибудет вечером; можно проехать незамеченным, пробыть там сутки и вечером же от нее, перед тем как на другой день прибудет из Москвы ее покровитель и друг, уехать на Венский вокзал. Куда ни шло! Рискну".

Но чтобы увеличить степень желания, он уверял, что сделать это ему никак нельзя, и заставлял себя упрашивать, уговаривать.

Самого же себя он тайно подбадривал и говорил, что никто в Варшаве, по правде-то сказать, ему ничего сделать не может. За бриллианты он выдал вполне правильный вексель на срок, а не похитил их. Иных долгов в Варшаве он не оставил. Что же касается Брончи Сомжицкой, то надо допустить особенную, почти сверхъестественную случайность, чтобы она встретила его как раз на пути с вокзала в гостиницу "Маренжа" или оттуда на Венский вокзал.

А спутница его, сама влюбленная, как мартовская кошка, ласкалась и разжигала в нем желание провести с нею хоть день на свободе. Она умела быть милой, когда хотела, и Хмурову теперь уже начинало казаться, что он сделал огромное упущение, не обратив на нее ранее должного внимания. Она напевала ему лучшие выдержки из своего обширного репертуара. Они сидели друг против друга в ее купе, рука в руку, или же выходили в коридорчик и подолгу смотрели через окошко на поля, освещенные луною. Снег как бы тяжелым саваном покрывал всюду землю, а им в вагоне было не только тепло, но по временам становилось даже жарко.

На больших станциях они выходили вместе, болтали, присаживались к столу, требовали что-либо и все смеялись, все хохотали, потому что он смешил, он в каждом лице умел отыскать комическую сторону и, выдвигая ее, превращал пассажира в карикатуру.

Поздно ночью она с ним простилась, пожелав доброго сна. Он принял это за шутку и упрашивал о разрешении еще поболтать. Но она удалилась, и когда Хмуров попробовал отворить дверь ее купе, она оказалась запертой изнутри, а сама Марфа Николаевна уже не откликалась.

Так доехали до Варшавы.

Рассудок, здравый смысл говорил ему, что благоразумнее всего остановить здесь же железнодорожное приключение, а самолюбие, тщеславие, наконец, каприз кружили ему голову, и он решился идти дальше.

Пообещав Марфе Николаевне последовать за нею, куда бы она того ни пожелала, — Громкая фраза, над которой, конечно, он сам внутренно от души смеялся, — Иван Александрович предложил ей:

— Мы только выждем, когда все пассажиры удалятся. Терпеть не могу сутолоки. А у вас много багажа?

— Нет, все, что здесь видите.

— Вот и прекрасно; у меня то же, так как сундуки мои сданы прямо на Вену. Меньше будет хлопот. И еще вот что: садитесь вы в ихнюю карету: на вокзале, наверное, будет карета от гостиницы "Маренжа", я же поеду вслед за вами в извозчицкой коляске.

— Зачем?

— Да уж так лучше.

Она не стала спорить о мелочах, каковыми считала эти подробности, и только, прислонясь ближе грудью к его плечу, спросила полушепотом:

— Но ты приедешь?

— Конечно, приеду! — воскликнул он и так блеснул своими красивыми черными глазами, что она почувствовала, что он не обманет.

Поезд, однако, уже приближался к окончательному своему назначению. У Хмурова слегка усилилось биение сердца. Раздался продолжительный свист локомотива; последовало замедление хода; вагоны, переходя с одних на другие рельсы, слегка загромыхали, и минут через пять все остановилось.

Народу на платформе было масса. Шум, говор проникали даже через двойные рамы закрытых окон. Впрочем, выходные двери отворили, и в них дуло холодом по ногам. Ворвавшиеся носильщики предлагали свои услуги. Хмуров остановил одного из них.

— Возьми барынины вещи, — сказал он, — и пойди найди карету от гостиницы "Маренжа". Когда усадишь их, так вернись сюда обратно, за моими вещами. Понял? Я буду ждать.

— Понял-с.

Марфа Николаевна еще раз, на ходу уже, проговорила:

— Приезжай скорее.

Он кивнул и остался ждать. Когда за ним явился артельщик, публика значительно поредела на вокзале и Хмуров вышел.

Благополучно прошел и платформу, и зал. Он уже садился в коляску извозчика, вдруг какая-то личность отодвинула носильщика и поклонилась ему.

Он узнал того фактора Штерка, который при отъезде его из Варшавы был тут, на вокзале, и о чем-то расспрашивал Леберлеха.

Хмуров хоть и узнал тотчас же фактора Штерка, но не особенно смутился встречей с ним. Он сразу сообразил, что в сутки времени тот не поспешит и не побежит докладывать Леберлеху о его приезде, тем более что вряд ли он даже знает, до какой степени нетерпеливо должен ждать его коллега из "Европейской гостиницы" возвращения в Варшаву его, Ивана Александровича.

Кивнув на поклон, он помчался в гостиницу "Маренжа" и всю долгую дорогу до Зеленого плаца опасался только новых встреч с людьми более с ним знакомыми. Однако все обошлось благополучно, и через полчаса он уже занимал номер по соседству с Марфой Николаевной.