Владимир Колычев - Неподкупные

– Я не знаю, что он там придумал. Я знаю, что свидетель есть. И на основании его показаний мы сможем отправить вас за решетку. И Махора мы тоже закроем. А вы должны знать, чья в тюрьме власть…

– Это что, угроза? – Шуринов потрясенно вытаращился на Ревякина.

– Мы можем закрывать вас в общую камеру. А можем – в отдельную. Все зависит от того, какие показания вы дадите.

– Это шантаж!!!

– Признаваться будем или нет?

Дверь в помещение со скрипом отворилась, и полковник Измайлов стремительно переступил порог.

– И что здесь происходит? – сурово спросил он.

Богдан заметил торжество в глазах Шуринова. Что ж, Измайлов может спасти его от расправы. Если захочет. Если не побоится захотеть…

– Вот подозреваемого допрашиваем. Гражданин Шуринов подозревается в убийстве гражданина Ковалькова.

– Ковальков покончил жизнь самоубийством! – испепеляюще глянул полковник на Ревякина. Плеснул горящим напалмом и на Городового.

– Да нет, есть показания свидетелей.

– Почему я ничего не знаю?

– Так я вам сейчас объясню…

Ревякин виновато склонил голову, многозначительно посмотрел на Шуринова и взглядом показал на дверь. Дескать, наедине надо бы поговорить. Измайлов кивнул и вышел из комнаты. Следуя за ним, Ревякин закрыл за собой дверь.

– Ничего у вас не выйдет, лейтенант, – с ликующей улыбкой сказал Шуринов.

– Все схвачено, за все заплачено?

– А ты что, этого еще не понял?

– Не все так просто.

– Да нет, как раз все просто. Ваш начальник знает свое дело. Ему порядок в районе нужен, спокойствие. И прокурору тоже…

– А ты им этот порядок обеспечиваешь, да? Тарасова застрелили, Ковальков из окна вывалился…

– Так, может, на этом все и закончится? Может, дальше – мир и спокойствие?

– В тихом омуте черти водятся. Этих чертей изводить надо, тогда и на самом дне тихо будет.

– Преступность искоренить невозможно. С древних веков пытаются – бесполезно. Я тоже в свое время пытался с преступностью бороться.

– Да ну! – развеселился Богдан.

– Да. И ничего в том смешного. Я для чего, по-твоему, детей карате обучал? Чтобы они всякому хулиганью отпор могли дать. И что я получил взамен? Тюрьму?.. Так я и в тюрьме с преступностью пытался бороться. Блатные на колени меня поставить хотели – не вышло. Сам Рычаг на меня взъелся. Опустить меня хотел. А за что? За то, что я не такой, как они! Совесть у меня была, понятия о чести, справедливости. У них за душой ничего светлого, только грязь и кровь. Но ничего они со мной поделать не смогли… Я на свободу вышел. И что я узнал? А узнал я, что Рычагов на свободе и что коммерсантов он бомбит без всякого зазрения совести. А у меня знакомые среди этих коммерсантов. Пришлось заступиться… Если с процессом невозможно бороться, его надо возглавить. Вот и я решил возглавить преступность… Только моя преступность не воровская. Моя преступность на законе и порядке основывается. Я не собираюсь враждовать с милицией, как воры, я хочу вам помогать. Потому Измайлов меня понял. И ты, лейтенант, должен меня понять!

– Твои люди пистолет у меня выкрали, под убийство подставили, а я тебя должен понять, – презрительно усмехнулся Богдан.

– Ах, вот оно что!..

Шуринов какое-то время молчал, собираясь с мыслями, наконец заговорил:

– Да, было такое. И я перед тобой виноват, лейтенант. Но я ничего не имел против тебя лично. Фишка так легла, на тебя показала. Это бизнес, ничего личного…

– Ничего личного?.. То же самое, Шурин, скажу тебе и я. Это преступление, ничего личного. Ты убил Ковалькова, и ты за это ответишь… Еще бы Рычагова тебе предъявить, но Кривец на тебя не покажет. Он на Шаркова все валит. Все, как ты задумал. И Белкина тебя любит, не хочет сдавать. Но тебе и Ковалькова хватит. Десять лет – как минимум. Как говорится, ничего личного…

– Ты бы подумал, лейтенант, прежде чем огород городить. И капитану своему скажи. Может, со мной лучше дружить, чем воевать? Я ведь помогать вам буду в вашей работе. Не мешать, а помогать. Вместе все ворье из города выметем. Я уже начал, а вместе продолжим… Ну и личный фактор тоже будет присутствовать. Квартиру вне очереди получишь, с мебелью тебе поможем. Машины у тебя нет… Будет! Это реальное предложение, лейтенант. Я не собираюсь тебя покупать, я предлагаю тебе сотрудничество. Ты мне, я тебе…

– И не обманешь?

– Нет.

– А кто из наших может подтвердить, что не обманешь? С Измайловым все ясно, но к нему я за подтверждением не пойду. Кого ты еще среди наших купил?

Хотелось Богдану знать, кто в отделе работал на Шурина, но тот вовремя учуял подвох.

– Всех я у вас купил! Только ты остался. И Ревякин. Не будьте дураками!.. Подумай, лейтенант, хорошо подумай!

– Я уже подумал, Федор Васильевич, – сквозь ироничный прищур глянул на Шурина Богдан. – И все для себя решил. Вы убили человека, и вы ответите за это перед законом. И по закону.

– Не делай ошибок, лейтенант. Со мной шутки плохи. Ошибка может стоить тебе очень дорого…

– Я это учту.

В это время появился Ревякин. И задорно подмигнул Богдану. Дескать, все в порядке.

Шурин только что говорил о сотрудничестве. И Ревякин предлагал Измайлову то же самое и на его счет. Судя по всему, он смог убедить начальника РОВД в том, что Шурин может стать ценным агентом для них. Одно дело – заключить с ним договор на добровольных началах, и совсем другое – заставить сотрудничать под угрозой уголовного наказания. Во втором случае Шурин будет гораздо послушней. Возможно, Измайлов решил, что при таком раскладе с него и денег можно больше поиметь. Так или нет, но «добро» на работу с Шурином он дал.

Только бандит признаваться ни в чем не желал.

– Что ж, продолжим разговор завтра, – с сожалением сказал Ревякин.

– Надеюсь, вы не станете меня задерживать? – с надеждой на милость Измайлова спросил Шурин.

– Нет, мы вас больше не задерживаем, – усмехнулся Богдан. – Поэтому можете отправляться в камеру.

– И отдыхать, – подхватил Ревякин.

Шурин снова стал угрожать, но это ему не помогло. Его поместили в отдельную камеру, на этом работа с ним на сегодня закончилась.

Ревякин увел Богдана в кабинет, там они выпили по кружке кофе.

– Кто-то должен остаться на ночь, – с хитромудрой, если не сказать, иезуитской улыбкой сказал он. – За Шурином надо присматривать. А то вдруг что-то случится… Все-таки Махор здесь. Его в четвертую камеру поместили, а там Антонцев и Бирюлев. Для них законный вор – икона…

Неспроста Ревякин поместил Махора к воришкам, которых сам на днях взял на квартирной краже. Может, Бирюлев как жулик действительно мелкий, но по своим внешним параметрам он фигура довольно крупная. И сильная…

Ни он, ни Богдан не думали, что в квартире Шурина они задержат Махора и Мохнатого. Но раз уж это случилось, почему бы не воспользоваться ситуацией? Шурин опасен своими связями, и об него можно было поломать зубы. Он уже сотворил много зла, и его следовало за это наказать. И еще он будет мстить, если вдруг окажется на воле… Нельзя его выпускать. Значит, можно воспользоваться ситуацией. И нужно.

Был такой план – стравить Махора и Шурина в следственном изоляторе. Потому Ревякин и заморочил голову Измайлову, наплел, что хочет завербовать Шурина. Время ему нужно, чтобы возбудить уголовное дело и подкрепить его неопровержимыми доказательствами. Тогда никто не посмеет заступиться за Шурина напрямую. Его отправят в следственный изолятор, чтобы затем неспешными, но уверенными темпами разрушить дело. Именно так рассуждал Ревякин, желая отдать Шурина на расправу ворам.

Вдруг его чаяниям суждено будет сбыться сегодня ночью? Все может быть. Но если с Шурином в КПЗ вдруг произойдет что-то страшное, к Ревякину и Богдану могут возникнуть вопросы. Поэтому кому-то и нужно было остаться в отделе на ночь. И как бы с благими намерениями.

А еще Шурину могли устроить побег. Вдруг в дежурной смене найдется человек, который поведется на щедрые посулы… Вероятность такого исхода не так уж и мала.

– Я останусь, – вызвался Богдан.

Ревякина дома ждет женщина, а его – холодная постель. Может, и у него когда-нибудь появится постоянная подруга, тогда уже Илья будет входить в его положение… Хотя лучше не обзаводиться женщиной. Богдан вспомнил, как Мохнатый целился в него из пистолета. Его сегодня могли убить. И еще сколько впереди его ждет случаев, когда жизнь будет висеть на волоске…

– Чего загрустил? – спросил Ревякин.

– Да так… Иди давай.

Богдан отпустил друга, а сам через какое-то время спустился в изолятор. После десяти вечера устраивать допросы запрещено, но ведь он мог просто поговорить с Махором. Все равно придется его допрашивать…

Через решетчатую дверь просматривался весь коридор изолятора. Богдан подошел к ней тихо, и дежурный старшина его не заметил. Он стоял у дверей, что вела в камеру Махора, кто-то что-то тихонько говорил ему через кормушку, а он послушно кивал.