Дмитрий Черкасов - Записки Джека-Потрошителя

— Мне кажется… — начинает он.

— Не говорите, я и сам вижу, что это кровь, — мрачно замечает Дарлинг. — Но что же, по-вашему, это значит? Откуда он здесь взялся?

— Одно из двух, — Сикерт наливает себе еще бренди и устраивается за столом. — Кто-то захотел избавиться от окровавленного ножа и выбросил его в первые попавшиеся по дороге кусты. Тогда завтра мы услышим о нападении или даже убийстве! Хотя мне представляется маловероятным, чтобы человек мог случайно или мимоходом забрести к вашему дому. Это очень сомнительно, согласитесь.

— Либо? — Дарлинг ждет продолжения.

— Либо кто-то пытается нас разыграть. Может быть, даже запугать! Любопытная вещица. Кажется, она из Индии; я видел похожие клинки в коллекции одного моего знакомого.

— Думаете, нужно сообщить об этом в полицию?

— Не уверен! Полиция ничего полезного не сможет извлечь из этого ножа — уж я-то знаю. Другое дело, если бы на нем было написано имя владельца! — Сикерт смеется.

— Но, может быть, собаки возьмут след, — предполагает Дарлинг.

— В такую погоду? Бросьте, это невозможно, да я и не думаю, что его оставили недавно. Я разговаривал с человеком, который держит ищеек для Уоррена, — полиция, похоже, окончательно разочаровалась в них.

Мужчины некоторое время молчат. Пламя в камине то притухает, то вновь разгорается, но по всему дому ощутимо тянет сквозняком.

— Стивен сказал… — начинает художник, задумчиво поглядывая на писателя, — сказал, что видел вас на Трафальгарской площади. Он был уверен, что это вы, и подошел поздороваться, но вы его не узнали и только… То есть человек, которого он принял за вас, не узнал его и только сдвинул брови. Понятно, что Стивен ошибся, но он уверяет, что человек был похож на вас как родной брат. Даже платье, как ему почудилось, было вашим.

Дарлинг хмурится.

— Говорят, что у каждого человека есть двойник. И встреча со своим двойником не предвещает ничего хорошего!

— В таком случае, не появляйтесь на Трафальгарской площади, мой друг, ибо он бродит где-то там. Если это, конечно, были не вы!

— Не думаю, — Гарольд Дарлинг улыбается. Вновь возникает долгая пауза, во время которой каждый размышляет о своем.

— А у них по-прежнему ничего нет, — говорит Сикерт, и писатель сразу понимает — художник снова говорит о Потрошителе, вернее, о полиции, которая безуспешно пытается его поймать. — Этот человек, словно невидимка, появляется ниоткуда и исчезает никуда.

— Мне приходилось слышать об одном искуснике, проведшем годы в Индии, где ему удалось овладеть некоторыми фокусами тамошних факиров. Так вот, однажды, когда его окружила свора уличных разбойников, он сумел притвориться… невидимым!

— Как-как? — заинтересовывается Сикерт. — Он стал невидимым?!

— Конечно же, нет! — восклицает Дарлинг. — Но они перестали его видеть.

— Я, право слово, не совсем себе это представляю, — Сикерт качает головой.

— Честно говоря, я тоже, — признает писатель. — Но полагаю, что есть вещи, которые наша наука постичь еще просто не в состоянии.

— А я хотел бы овладеть этим искусством — нет ничего лучше, чтобы скрываться от кредиторов!

— Полагаю, это требует невероятной концентрации, что, в свою очередь, предполагает отрешение и отказ от мирских удовольствий.

— Что ж, в таком случае мне придется и впредь обходиться собственными силами. Ничего не поделаешь!

— Но вы же не думаете, что Потрошитель и в самом деле способен делать что-то в этом роде?

— Нет, хотя говорят, что он мастерски владеет удавкой, а это искусство еще недавно практиковалось на индийских дорогах бандами тугов. Но не думаю, что мы когда-нибудь узнаем правду. Похоже, что полиция отчаялась найти его. Иногда умный человек одерживает верх над глупцами — жаль, что сейчас речь идет об умном убийце.

— Неужели нет никаких следов? Помнится, мне доводилось читать, что в глазах мертвеца, как на фотографическом снимке, отпечатывается то, что он видел перед смертью, и, следовательно, — лицо убийцы!

— Чепуха! — уверенно возражает Сикерт. — Я, знаете ли, слежу за газетами и помню, сколько возникло шума вокруг этих якобы «снимков». Но все эти слухи позднее были опровергнуты.

Он прав. В начале 1880-х годов берлинская полиция, заинтересовавшись исследованиями профессора Кюно из Гейдельбергского университета, разрешила провести несколько экспериментов с сетчаткой казненных преступников, которая извлекалась сразу после казни и замораживалась. Ранние опыты с кроликами давали некоторую надежду на успех, но, к сожалению, эта надежда не оправдалась. Сетчатка фиксировала только ярко освещенные объекты, и даже тогда изображение было далеко от фотографического. Кроме того, для его сохранения необходимо было поместить сетчатку в химический реактив сразу после смерти человека. Пресса некоторое время освещала эти опыты, как водится значительно преувеличивая их практическую ценность.

— Какая жалость для наших бравых полисменов! — добавляет Уолтер. — Это дало бы им шанс, которого им так не хватает! Удивительно, как один человек… поставил на колени, образно выражаясь, все наше королевство!

Дарлинг ничего на это не отвечает. Он прикрывает глаза, огонь в камине потрескивает. Через пять минут Уолтер Сикерт обнаруживает, что Гарольд Дарлинг заснул, и это не тот глубокий обморок, в котором он застал писателя, а обыкновенный здоровый сон. Гарольд Дарлинг спит сном праведника. Художник удовлетворенно кивает и уходит к себе. 

На мгновение перед полицией забрезжил луч надежды, когда некий коммерсант по фамилии Уингейт обвинил своего делового партнера Пирса Робинсона в убийстве Мэри Келли. Снова на сцене появляется сержант Уильям Тик, который недавно арестовал Джона Пайзера по обвинению в том, что тот — Кожаный Передник. На этот раз Тику поручено проверить алиби Робинсона, которое безукоризненно, — в ночь убийства тот был в Саффолке.

Джеймс Монро занимает кабинет сэра Чарльза Уоррена. При личной встрече заклятых врагов на лице Монро не отражается никаких чувств, Уоррен, со своей стороны, демонстрирует выдержку кадрового офицера.

— Не могу не высказать восхищения вашим упорством! — замечает он, в последний раз оглядывая кабинет, в котором провел два последних года. — Теперь вам предстоит самостоятельно заниматься этим делом. Впрочем, вы, кажется, с самого начала проявляли к нему большой интерес.

— Да, — Монро отвечает легким поклоном. — Хочу сказать, что отдаю должное всем предпринятым вами усилиям. Однако позвольте заметить, что, гоняясь за убийцей, вы упустили из вида главное.

Уоррен хмурится, ожидая продолжения.

— Вы не смогли найти убийцу, но это не самое страшное. Хуже всего то, что вы не управляли информацией, и в результате пресса сделала вас козлом отпущения, а полицейское управление выглядело беспомощным в глазах общественности. Вас подвела ваша честность, которая в данном случае вряд ли может быть лучшим помощником.

Сэр Уоррен невозмутимо выслушивает эти упреки. В том, что говорит Монро, очевидно, есть определенный смысл. На всем протяжении расследования полковник никого не пытался ввести в заблуждение. Все, что он предпринял в отношении прессы, касалось требования к офицерам не распространять непроверенных данных.

— Уверен, что вы сумеете исправить положение, — замечает он.

Когда двери за сэром Уорреном закрываются, Джеймс Монро откидывает голову на спинку кресла и закрывает глаза. Разумеется, он сумеет исправить ситуацию, созданную нерасторопным и прямодушным предшественником. Еще до отставки Уоррена у Джеймса Монро был план, который он теперь и претворит в жизнь. Этот план, в конечном счете, должен вывести из-под удара полицию и восстановить спокойствие в столице.

Генри Мэтьюз с ним солидарен, и Монро может рассчитывать на его понимание и поддержку. Министр встречается с новоиспеченным главным комиссаром в Уайтхолле, чтобы обсудить текущее положение дел. С отставкой «неудобного» Уоррена закончились раздоры, продолжавшиеся последние три месяца. Три месяца, пока Потрошитель орудовал на улицах Лондона, в кабинетах высших полицейских чинов шла борьба, которая ничуть не способствовала продвижению расследования.