Владимир Колычев - Волк и семеро козлов

– Так все у тебя. – Сашка смотрел на шкатулку, которую он держал под мышкой.

Цыпак потянулся к Дашке, схватил ее за волосы и поставил на колени перед креслом, горлом уложив на подлокотник.

– Шмат, башку ей отрубишь!

– Не надо, не надо! Я все отдам!

У Сашки золото хранилось в пластиковой коробке, килограмма три весом. Там же, сверху, лежала карта.

– Я не понял, вы это все за месяц намыли? – торжествуя победу, спросил Цыпак.

– Д-да, – кивнул Сашка.

Подушка, которую он прикладывал к ране, набухла от крови, которая щедро капала на пол. Никто не догадался перетянуть руку резиновым жгутом, а Цыпак не собирался подсказывать. Смысла в этом уже не было.

– Не хило… И где это место?

– Там на карте обозначено…

– Кто еще про это место знает?

– Никто. Ну, мужик в тех местах живет…

– Что за мужик?

– Да так, отшельник. Богу молится… Избушка у него, баня…

– А золото у него есть?

– Он у Сереги Добрика за золото купил. Значит, еще есть…

– Ну да, на пасеке жить и медку не навернуть… Надо было его на золотишко трухануть… Что ж вы так просчитались?

Цыпак нарочно заводил себя. Он понимал, что в живых никого нельзя оставлять – ни мужчин, ни женщин.

– Шмат!

Отсутствие умственных способностей у этого парня компенсировалось избытком животной агрессии. Шмат, казалось, только и ждал команду «фас». Ему явно не терпелось еще раз проверить остроту свой шашки. И плечо у него раззудилось, и рука размахнулась… Цыпак понял, что пора выходить из комнаты, чтобы не заляпаться кровью.

…Марина смотрела ему в глаза и плакала как ребенок – жалобно, искренне, с горечью непостижимой утраты. Но слезы из глаз текли не прозрачные, а красные, кровавые. Цыпак смотрел на нее и не мог пошевелиться: все тело от страха онемело, а она тем временем все ближе подходит к нему. Вроде бы и ногами не передвигает, а приближается, как будто по воде плывет. Вот она вплотную придвинулась к нему, холодными руками обвила шею и улыбнулась. Она уже не плачет, взгляд морозный, ледяной, и кровь течет не из глаз, а с макушки головы, красные струи заливают лицо.

– Мразь!

Он не слышал ее голоса, но понял, что она произнесла что-то взрывное и настолько оглушительное, что он открыл глаза.

Машина тряслась по ухабистой дороге, сзади громыхала тележка с поклажей. Задние сиденья в салоне опущены, две трети пространства занимали сумки, коробки с продуктами, остальную часть – матрас, на котором и лежал Цыпак. В изголовье у него спинка переднего пассажирского сиденья, на котором сидел Шмат, в ногах – крышка багажника. Они уже шестые сутки в пути, без спального места в машине в такой ситуации не обойтись. Двое сидят, третий лежит, и так по очереди.

– Шмат, давай сюда!

Цыпак поменялся со своим подельником местами и оказался на пассажирском, а если точнее, штурманском, месте. Машина ехала по разбитой в хлам дороге вдоль таежной реки. Справа – спокойная, изумрудного цвета вода, огромные валуны на берегу, слева – сосны, ели, кедры. Впереди Цыпак увидел бревенчатую избу.

Спать он ложился, когда до поселка оставалось километров пятнадцать – сущий пустяк по таежным меркам, но вовсе не мелочь, если ехать приходится по убитой дороге.

Но все это ерунда. Сейчас они проедут этот поселок и километров через сто будут на месте.

– Может, на ночь остановимся? – спросил Челя, хлюпнув бородавчатым носом.

– У тебя что, мозги заработали? – скривился Цыпак.

Ему и самому надоело уже трястись в машине, он тоже не отказался бы провести ночь в крестьянской избе, в тишине и покое.

Восемь крестьянских изб в один ряд за высокими дощатыми заборами – вот и вся деревня. Лето еще, но трубы дымятся – видно, хозяева дома на ночь протапливают. Это на Кубани сейчас жарко, здесь же всего пять-шесть градусов тепла, а ночью еще холодней.

Челя остановил джип у первой избы.

– Могут не пустить, – зевнул Цыпак.

– Почему?

– Потому что все умные, как ты. Все у первой избы останавливаются, хозяев это уже достало…

– Тогда давай к последней.

– Вот так и живем, из крайности в крайность, – пытался пофилософствовать Цыпак.

Не надо было вырезать семью Остапенко, но время вспять уже не повернешь. Шум поднялся, следственная бригада из самой Москвы приехала… Цыпак понял, что рано или поздно его возьмут за жабры, поэтому и рванул в Сибирь. Джип у него был, деньги тоже. Челя и Шмат отказываться от путешествия не стали. Полстраны, считай, проехали, совсем немного осталось. Мужика-отшельника в расход; в его доме жить, конечно, не самый лучший расклад, но других пока нет. Тяжело будет в этой глухомани, зато за несколько лет золота на миллионы долларов намыть можно. А как продать его и за кордон уйти – об этом голова потом болеть будет. Сейчас и без того в ней полный туман.

Под лай собак Челя постучался в калитку третьего по счету дома. К нему вышла грузная женщина в пуховом платке, с суровым видом выслушала его, кивнула и открыла ворота.

Трава во дворе, стеклянные банки на шестах, телега без колес, дверь в сарай открыта, слышно, как мычит корова. Мохнатый двортерьер гавкал на машину, пока хозяйка не прикрикнула на него. Поджав хвост, пес поволок свой ошейник с цепью в будку.

В доме пахло парным молоком и свежеиспеченным хлебом. Обстановка чисто деревенская – образа в красном углу, старые фотографии на стенах, русская печь, стол с узорной скатертью, коврик на скамье.

– Здесь спать будете, – женщина рукой обвела горницу. – Матрасы у меня есть, на пол постелю, белье дам. А сюда не ходить.

Она показала на приоткрытую дверь в боковой стене, из-за которой через щель сочился свет. Видно, спальня там.

– Да не, мы же не шакалы какие-то, – мотнул головой Цыпак.

Женщине уже за сорок, лицо морщинистое, губы потрескавшиеся, грудь отвислая, живот, как у беременной на шестом месяце. Ну кто на такую позарится?

– Нам бы чего-нибудь пожевать, – усаживаясь за стол, сказал он.

Женщина кивнула, вышла за шторку, где у нее стоял стол с посудой и холодильник. Печка там, хлеб в ней румянится. И еще рыба отварная в чугунке. Подумав, она принесла молока прямо из-под коровы, масла подала.

Но слюнки у Цыпака потекли не на еду. К столу из спальни вышла круглолицая девушка с длинной косой. Ей бы сарафан и кокошник, но вместо этого на ней был шерстяной спортивный костюм. Черные брови вразлет, большие глаза, изящный носик, но все портил большой, как у лягушки, рот. Среднего роста, с излишне широкими бедрами, зато грудь…

– Ты бы не заглядывался, парень, – нахмурилась женщина.

Она взглядом показала дочери обратно на дверь и, когда та ушла, стыдливо, но с интересом глянув на Цыпака, выложила в тарелку кусок рыбы, налила в кружку молока и отнесла в комнату.

– Переживает курица за свою цыпу, – хмыкнул Челя, когда женщина скрылась за дверью.

– Цыпа?! Я Цыпак, а она цыпа…

– Это, я же не нарочно, – растерялся Челя.

– Что ты не нарочно? Нормально все. Слово прозвучало, выводы сделаны.

– Какие выводы?

Шмат ухмылялся, глядя на Челю, и глумливо потирал руки.

– А ты чего лыбишься, как придурок? – одернул его Цыпак. – Говорю же, нормально все. Я Цыпак, значит, эта цыпа моя…

– Так, может, прямо сейчас? Их обеих? – спросил Шмат, изобразив старт лыжника.

– Как-нибудь в следующий раз…

Глупо было искать развлечения в доме, который их приютил. Наверняка поднимется шум, если вдруг что-то случится, соседи расскажут, какая была машина, с каким номерами, начнутся поиски… Нет, надо поступить аккуратно: сначала обосноваться на новом месте, а затем тихонько подъехать к этой деревне и втайне от всех навестить гостеприимный дом, чтобы затем увезти с собой обеих женщин. Старую – Челе и Шмату, а молодую Цыпак возьмет себе. Без баб в таежной заимке будет скучно.

Женщина вернулась к столу, молча села. Пока гости ели, она не задала ни одного вопроса. И спать им когда стелила, тоже молчала. Суровая женщина, нелюбопытная. Цыпак усмехнулся, глянув, как она закрывает за собой дверь в комнату, где спала ее дочь. Молчание – не только золото, но и залог долгожительства. Хотя и не факт.

Проснулся он от шума. Дверь в спальню была открыта, Челя держал дочь, ладонью зажимая ей рот, а Шмат душил ее мать. Положил ей на лицо подушку и ждал, когда женщина затихнет. И это произошло еще до того, как Цыпак вошел в комнату.

– Ну, ты и урод! – глядя на мертвую женщину, простонал он.

– А чо, ты же сам сказал, что как-нибудь в следующий раз! Вот мы и подумали…

– Сначала бы думать научились, бараны!.. В машину их давайте, уходить надо!

Он посмотрел на часы. Половина четвертого, для ночи поздно, для утра слишком рано.

Девушке заткнули рот, связали ее, затащили в машину, туда же запихнули труп хозяйки. Его сбросили в тридцати километрах от поселка, в реку. Места безлюдные, скорее рыбы тело съедят, чем кто-то его найдет.

– Гы, ну вот и место освободилось, – радовался Шмат, похотливо глядя на девушку.