Александр Чернобровкин - Время - ноль

Плоскокрышие глинобитные дома были похожи и одинаково бедны, разным оказывалось только количество грязных детей. Арестовали девятерых мужчин, способных носить оружие. Одного притащили, волоча за руки. Антон-братан проткнул ему бок вилами, когда проверял навозную яму. Раненого кинули у дувала в саду дома, где по наводке должно быть оружие, самого богатого в этой части кишлака. Туда же пригнали остальных пленных. Они сидели на корточках неподалёку от раненого односельчанина, щурились на весеннее солнце, и никто из них даже не пошевелился сделать перевязку. Наверное, раненный был пришлый. Полосатый халат любителя играть в прятки потемнел от крови возле прорех, мухи безбоязненно ползали по пятнам.

– Сунул вилы в навоз, слышу, мычит кто-то, – рассказал Антон. – Я ещё раз да посильнее. Вылазь, говорю, бесище! А он не того – не хочет, пригрелся, видать. Ну, я покрутил вилами туда-сюда – пополз, гад! Мычит, как телок, а изо рта навоз падает. Ну, смеху было!

Во двор зашёл командир заставы.

– Гринченко, нашли?

Сергей кивнул на два старых охотничьих ружья, прислоненных к стене дома.

– И всё?!

Командира можно понять: на помощь группе не идут, а оружие не нашли, оправдаться нечем.

– Должно быть. Принимайтесь за сад. Дайте пленным по лопате, пусть перекопают, – приказал командир и пошутил: – Урожай будет богаче, хозяин им спасибо скажет.

Гринченко, в отличие от командира заставы, оружие не сильно волновало. Найдут – хорошо, не найдут – тоже неплохо. Вот раздобыть бы сувениров пооригинальнее на подарки домашним. Скоро дембель, в казарме на вешалке поджидает новенькая форма, в тумбочке лежит альбом «Пограничник», почти законченный, осталось пару фотографий вклеить, в баталерке припрятаны трофейные джинсы, кроссовки и рубашка, японский магнитофон и швейцарские часы. Себе подшустрил, надо бы подарками родне и друзьям-приятелям запастись.

Оставив пленных ковырять землю под надзором Игнатенко и Первезенцева, сходил с Братанами в дукан, где набрали шариковых ручек, зажигалок и сигарет. Путёвого ничего не нашли.

– Бедненько живут, – сказал Семён, выходя из дукана.

– Ничего, сейчас туда пойдём, – Антон кивнул на большую часть кишлака, где ещё постреливали, – там домищи вон какие, что-нибудь отхватим.

Пленные докапывали сад. Игнатенко и Перевезенцев сидели под цветущей черешней, следили за ними, а остальные десантники заставы расположились во дворе, отдыхали. Отсутствовали только офицеры и трое солдат, видимо, ушедшие в штаб.

Гринченко спросил на всякий случай:

– Нашли что-нибудь?

– Нет. Зря роют, – ответил Игнатенко.

– Пусть работают, им полезно. – Гринченко указал на самого ленивого. – Сачкует, подгони.

Афганец был молод, наверное, одногодка десантнику. Игнатенко стволом автомата заставил его поднять голову. Удар – и афганец, крутнувшись в воздухе, упал на землю. Рядом шлёпнулась лопата.

Вернувшись под черешню, Игнатенко прокомментировал свои действия:

– Улар «сейкэн уки» в область «дзедан». Иппон – чистая победа. Очухается минут через пять, не раньше.

Вернулись офицеры и два солдата.

– Нашли?

– Нет, – ответил Гринченко.

Старший лейтенант Непрядва замысловато выругался.

– А где мой радист?

Мало ли где он может быть?! Это салага всего на вторую операцию вылетел, а ведёт себя не в меру борзо, думает, «деды» не достанут под командирским крылышком.

– Найдите его!

Радиста обнаружили во втором дворе, лежал около входа в сарай. Пистолетная пуля вошла в грудь сверху: «дух» прятался под крышей. Радист был ещё жив, надо ртом надувались и опадали розовые пузыри. Понятно было, зачем пришёл сюда – поживиться, но за каким чёртом полез в сарай?!

Когда раненого принесли к командиру заставы, тот опять замысловато выругался и рявкнул на «молодых»:

– Сколько раз повторять, чтобы по одному не ходили?! Без старших – ни шагу! Увижу – шкуру спущу! – он вытер пот с побагровевшего лица, приказал: – Построиться, идем помогать.

– Пленных с собой? – спросил Гринченко.

– Нет.

– А куда?

Непрядва матом указал направление. Получалось, что очень глубоко.

Пленные, бросив копать, сидели на корточках у дувала, прислонив к нему, как винтовки, лопаты. Они догадались, что произошло, переговаривались шёпотом, а один, самый старый, молился, выжимая коричневыми ладонями седую бородёнку.

Гринченко много раз видел людей за мгновение до смерти. Почти все вели себя по одному из двух вариантов: большинство с бараньей покорностью подставляло головы под пули, а меньшинство сперва отчаянно сопротивлялось, но, убедившись, что не спасутся, становилось баранистее большинства. Лишь малая часть меньшинства боролась за жизнь до последнего, не веря в смерть. Так было и сейчас.

Гринченко взял у Перевезенцева автомат, дав взамен снайперскую винтовку, и приказал Игнатенко:

– Начинай слева.

Пленные, сидевшие справа, встретили смерть с закрытыми глазами, только молившийся защитил лицо руками, за что получил в голову столько свинца, что в дувале позади неё образовалась глубокая выемка. А двое из сидевших слева кинулись наутёк. Один, получив пулю в спину, упал и заёрзал по земле, словно хотел зарыться, как ящерица в песок, потом затих и даже не вздрогнул, когда его прошила короткая очередь. Зато второй, «крестник» Игнатенко, раненный в обе ноги, на четвереньках упрямо полз к дереву, будто за ним было спасение. Игнатенко с ухмылкой вёл ствол автомата за ползущим, но не стрелял.

– Добей! – гаркнул Гринченко, меняя рожок.

«Молодой» не послушался, подождал, когда пленный схватится за дерево, и только тогда нажал на курок. Очередь вспорола халат и оторвала от дерева несколько светлых щепок.

Забурел «молодой». Наверное, ждёт не дождётся, когда «деды» на дембель уйдут, чтобы некого было стесняться за полученные когда-то пинки под зад и затрещины за неопытность и бестолковость.

Спиря затормозил и показал через лобовое стекло «москвича» на противоположную сторону улицы, где в углу, образованном глухой стеной здания и высоким каменным забором, стояли торговцы цветами:

– Вон тот, нерусский, без шапки.

Горбоносый усатый кавказец в демисезонном пальто с поднятым воротником пританцовывал около ящика – деревянного каркаса, обтянутого полиэтиленовой пленкой. Внутри ящика, словно в мутной воде, просматривалось ведро с тюльпанами и колеблющийся огонек – видать, свеча обогревала. Рядом торговали славяне – мужичок лет сорока. Похожий на Спирю, только физиономия не бледная, а красная, и женщина, молодая и толстющая, из тех, что во все стороны равны, и тоже краснолицая, будто тюльпаны отстегнули им из лепестков по пайке киновари.

– Жди у детского садика, – сказал Толик Шиша, открывая дверцу, а у Сергея, вылезшего следом из машины, спросил, показав кастет: – Будешь?

– Давай.

Немецкий кастет свободно наделся поверх перчатки. Стоило сжать пальцы, дотронуться кончиками до раскинувшего крылья орла, сидящего на свастике, как из жезла перебегало в руку желание ударить – магическая сила оружия.

Они прошли с видом привередливых покупателей мимо толстухи и мужичка, остановились перед ящиком кавказца.

– Почем? – спросил Толик.

– Штука три рубля.

– Дорого! – Шиша недовольно повертел головой.

– Бери – не пожалеешь! Завтра подаришь жене – всю ночь любить будет! – нахваливал продавец и ухмылялся, показывал полный рот золотых зубов – Восьмое марта раз в году – зачем деньги жалеть?!

– Тут ты прав. – Толик приподнял крышку ящика. – Посмотрю?

– Сам покажу. – Кавказец ухватился за крышку двумя руками.

Кастет разрубил ему щеку, скрежетнул по металлу зубов. Поплюется золотом, когда очухается! Вторым ударом был разбит каркас ящика. Свеча завалилась на пленку, прожгла ее, огонь шустро побежал вверх.

Толик опрокинул ведро и растоптал цветы.

Хозяева соседних ящиков с ужасом наблюдали за ними. Мужичок отпрянул к забору, словно хотел затесаться между кирпичами, а толстуха вышла вперед и закрыла цветы широким задом. Прохожие молча шагали мимо, смотрели под ноги или на проезжую часть и, воровато, на кавказца: чужая кровь всегда притягивает.

Сергей и Толик дошли до первой подворотни, свернули в нее. Кастет не прятал, чтобы не испачкать куртку.

Черный «москвич» поджидал у ворот детсада.

– Куда дальше? – спросил Шиша, садясь на переднее сидение.

– На автостанцию. Там двое орудуют.

Один орудовал шампурами – укладывал с сырым мясом на мангал, а с зажаренным забирал. Был он безусым и закаленным: ворот рубашки расстегнут, а поверх нее лишь белый хлопчатобумажный халат, грязный, в рыжих пятнах. Напевая заунывную национальную мелодию, кавказец понес пять шашлыков в фанерную будочку, над амбразурой которой была вывеска «Кооператив» Севан»».