Анатолий Безуглов - Рассказы и повести

«Вот почему руководство ресторана так внимательно к гостю из Москвы»,– подумал Ремизов, вспоминая, как директор обхаживал Виленского.

Ну, а если Зайцев его доверенное лицо…

Недаром говорят, что такие люди, как референты или личные секретари, могут порой сделать даже больше, чем их начальники.

Антон был молод, родился в Южноморске, пел каждый вечер в «Прибое», где успел перевидеть столько знаменитостей, что самому хотелось стать когда-нибудь очень известным. А без связей…

Короче, по его мнению, Зайцева неплохо было бы чем-нибудь привадить.

– Значит, ты тут без лоцмана, старик? – весело спросил Ремизов.

– В каком смысле? – не понял Роберт Иванович.

– Ну, чтобы провести по нужному руслу,– туманно пояснил Ремизов.– Просидеть все время в гостинице и не увидеть Южноморска! Конец света!…

– Патрон…– покачал головой Зайцев.– Дела…

Но Антон уловил в его глазах жадные огоньки.

– Один мэн имеет яхту,– сказал Ремизов.– И этот мэн – мой фрэнд… Сегодня вечером моя свободна.– Антон вдруг перешел на «иностранный» акцент.– С фрэнд и герлз моя едет пикник… Ихь тебя умаляйн…

Молодые люди понимали друг друга. И впрямь было преступно обрекать себя на затворничество в стенах пускай самой респектабельной гостиницы, когда вокруг бурлил, сверкал город-курорт, под сенью каштанов гуляли обворожительные загорелые девушки и в воздухе носился дух безмятежного отдыха…

– Сегодня, говоришь? – задумался Зайцев.– Попробую отпроситься у патрона. У него банкет на даче «Розовые камни»… Позвони часиков в шесть…

При словах «Розовые камни» Ремизов почтительно покачал головой – там отдыхали самые почетные гости города…

Когда вечером Антон заехал с приятелем на его «Жигулях» за Робертом, от гостиницы как раз отъезжала «Чайка». На заднем сиденье в строгом черном костюме восседал Виленский.

Яхта оказалась прогулочным катером. Отплыв от Южноморска километров на двадцать, пристали в живописном месте. Мужчин и девушек было «фифти-фифти», как выразился Антон. То есть поровну…

Роберт – его теперь все называли по имени, без отчества – оказался компанейским человеком. Словно расковался вдали от патрона. Рассказывал анекдоты, лихо ухаживал за предназначенной ему подружкой, но пил очень умеренно. Разговоров же о Виленском и по какому они делу в Южноморске искусно избегал.

Антон был в ударе. Пел под гитару, сыпал шутками. И когда исполнил песню Элтона Джона на английском языке, Зайцев отпустил ему витиеватый комплимент. Тоже по-английски.

– Лучше по-русски, старик,– хлопнул его по плечу приятель Ремизова.– Мы все но спик инглиш…

Под общий смех он объяснил, что Антон заучивает слова песен, часто не зная точного смысла.

Девицы стали интересоваться, бывал ли Зайцев за границей.

– Приходилось,– ответил Роберт, как всем показалось, не очень охотно.– Патрон привык, чтобы я был у него переводчиком.

И тут же сменил тему разговора.

В Южноморск вернулись, когда на темной глади моря пролегла лунная дорожка и город засыпал.

На следующий день Ремизов заглянул в номер Зайцева чуть ли не с утра. Роберт говорил по междугородной. Речь шла о заграничной поездке. От имени Виленского Зайцев сказал, чтобы вместо Сергея Николаевича в делегацию включили его заместителя.

– Ты очень занят? – спросил Антон у референта, когда тот закончил разговор.

– До двух свободен,– посмотрел Роберт на часы.– Патрон отбыл на встречу в облисполком.

– Отлично! – обрадовался Ремизов.– Хочешь, покажу один погребок? Там подают такое сухое вино – атас! Понимаешь, после вчерашнего голова не того…

– С утра-то! – ужаснулся Зайцев.– Да патрон меня…

– Можешь взять себе минералку, пепси или лимонад…

Немного поколебавшись, Роберт согласился.

По дороге солист «Альбатроса» осторожно стал расспрашивать о Виленском. О его работе Зайцев ничего определенного не сказал. Лишь упомянул, что Сергей Николаевич – член коллегии.

– А что он за мужик?– продолжал интересоваться Антон.– Суровый?

– С чего ты взял? Нормальный, как все,– ответил референт.

– Ну, как я понял, не пьет, никаких других вольностей… Жена небось строгая?

– Похоронил три года назад,– вздохнул Роберт.– Жили душа в душу…

– Да, жаль, конечно, его,– посочувствовал Ремизов.– Но как же без женщин? Он ведь еще…

– Хо! – усмехнулся Зайцев.– Стоит ему только свистнуть… Где он ни появится, на банкете, на приеме – самые раскрасавицы! – Роберт махнул рукой.– Что и говорить, и умом и статью…

– Так в чем же дело? – удивился Ремизов.

– Ему возиться с бабами? Он же на виду!

– Так женился бы снова. Или в Москве нет достойных?

– Еще какие! Одна балерина, народная артистка, готова Большой театр бросить… Другая – дочь…– Зайцев осекся.– Может, и женился бы, да боится, что не ради него, а ради его положения… За дачу, за квартиру хотят выскочить…

– Бывает,– кивнул согласно Антон.– Ну а в принципе он женский пол уважает?

– Господи! Человеку всего пятьдесят… Природа требует…

– Так давай ему поможем,– предложил Ремизов.– Завтра опять затевается пикничок… Ты скажи патрону, а партнерша – моя забота…

– На той «яхте»?– усмехнулся Роберт.– Да ему, если пожелает, теплоход подадут!… Нет, Антон, это не солидно. Да и насчет партнерши на него трудно угодить…

Солист «Альбатроса» задумался.

В погребке после пары бокалов шампанского у него родилась идея: когда Зайцев со своим шефом придут в ресторан ужинать, как бы невзначай представить какую-нибудь симпатягу. Понравится Виленскому – хорошо, нет – придумают что-нибудь другое.

– Попробовать, конечно, можно,– после некоторого колебания одобрил предложение референт.

Вечером Сергей Николаевич и Зайцев ужинали, как всегда, в ресторане. Антон был представлен Виленскому. Вскоре он подсел к их столу с девушкой. Сергей Николаевич был к ней внимателен, но как только закончил ужин, тут же покинул ресторан.

Неудача не обескуражила заговорщиков. Вторую попытку они сделали через день. И опять Виленский не проявил к новой девице никакого интереса.

– Действительно, на него не угодишь,– вздыхал Ремизов, когда они с Зайцевым гуляли по Молодежному проспекту, одной из самых красивых улиц города.– А ведь это были лучшие кадры!

– Канашки славные, ничего не скажешь,– согласился референт.– Но… Ты уж извини, сразу видно, что голытьба… По-моему, именно это его и отпугивает. Понимаешь, патрону вечно надоедают просьбами, жалобами. Тому помоги, того устрой, третьему денег дай…

– Понимаю, старик, понимаю,– кивал Ремизов.

– Неужели у тебя нет такой знакомой, чтобы, ну… Чтобы не было в глазах безнадеги? Из солидной семьи?…

– Дай подумать,– сказал Антон, перебирая в голове всех девушек, которых знал.

Осенило его, когда они поравнялись с четырехэтажным домом солидной довоенной постройки. Здание утопало в зелени акаций.

– Заглянем тут к одной,– предложил Ремизов, решительно направляясь к подъезду.

Зайцев последовал за ним.

Ремизов нажал кнопку звонка у двери на первом этаже с медной табличкой, на которой было выгравировано: «Мажаров М. В.».

Открыла девушка в домашнем халатике и шлепанцах.

– Антоша? – удивилась она.– Привет!

– Чао! – расплылся в улыбке Ремизов.– Вот, гуляли, решили забрести на огонек…

– Милости прошу,– распахнула двери девушка.

– Знакомься, Нинон,– представил Зайцева Антон.– Роберт. Из Москвы.

– Очень приятно,– протянула руку хозяйка.– Нина. Проходите в гостиную…

Она провела их широким полутемным коридором, отделанным дубовыми панелями, по пути взглянув на себя в овальное зеркало, обрамленное бронзовым окладом в завитушках. Шаги приглушала ковровая дорожка, устилавшая сверкающий, словно лед, паркет. Они миновали просторный холл, где стояла софа, два кресла и инкрустированный столик с массивной хрустальной пепельницей. Тут же на полу красовалась высокая, в метр, китайская ваза, а на стенах висели картины в дорогих багетах. Темная мебель очень выигрывала на фоне светлого пушистого ковра.

Гостиная, куда они вошли, поражала роскошью. Старинная резная мебель красного дерева, шелковая обивка на диване и полукреслах, окружавших овальный стол, бархатные портьеры, малахитовый столик под бронзовым канделябром, напольные часы выше человеческого роста, камин, уставленный дорогими фарфоровыми безделушками. Текинский ковер с тусклым звездчатым орнаментом устилал почти весь пол комнаты. Переливался гранями хрусталь на люстре. Стены были увешаны картинами различного формата. Патина, покрывавшая лица давно живших людей, говорила о том, что это подлинники.

В углу стоял кабинетный рояль «Стейнвей» и вращающийся стульчик.