Татьяна Степанова - Ключ от миража

Мухобоев взошел по ступенькам и дернул дверь, и она легко открылась. Однако он попал не в подъезд, а только в небольшой тамбур. Вторая входная дверь была железной с домофоном. Мухобоев при тусклом свете лампочки набрал 25, дернул на себя дверь, шагнул за порог и…

Дверь сразу с лязгом захлопнулась. И Мухобоев очутился в кромешной темноте. В подъезде не горел свет. Мухобоев, крепко прижимая к груди пакеты с бутылками и провизией, ощупью двинулся вперед: лестница. Три шага, еще три. На лестничной площадке Мухобоев, точно слепец, методом тыка отыскал сначала двери, а затем и кнопку лифта. Нажал и.., ничего. Кнопка так и не загорелась рубиновым огоньком. Лифт, видимо, тоже не работал. Двери его были плотно сомкнуты, а сама кабина застряла где-то на верхних этажах.

Мухобоев расстегнул дубленку, вытер со лба пот, сгреб пакеты в охапку уже кое-как и снова ощупью двинулся искать лестницу. Ему предстояло подняться на пятый этаж. Он почти уже одолел первый пролет, как вдруг услышал нечто странное. Сверху донесся какой-то шум. Причем звуки шли с лестницы и вроде бы даже с близкого расстояния — шорох в темноте. Легкий, едва уловимый шорох. Мухобоев остановился — что за черт? Крысы, что ли, здесь или кошка?

Голова его вроде бы по-прежнему была ясной, только вот в ушах шумело — то ли от выпивки, то ли от тепла, то ли от усталости и подскочившего давления. Мухобоев теперь отчетливо ощущал все признаки опьянения, и еще у него возникло странное пугающее чувство: он тут не один, там впереди, на лестнице, кто-то есть. Кто-то смотрит на него из темноты, вроде даже дышит или как-то странно сипит… Или, может, это просто осыпается отсыревшая штукатурка? Или ветер гудит в шахте лифта?

— Эй, кто здесь? Ты это.., давай не балуй, — строго, но не совсем твердо изрек Мухобоев. — Алина, ты, что ли? Я уже иду. Тут у вас не видно ни черта… Т-тоже без света сидите, как чукчи…

Он одолел еще один пролет, затем еще один и еще. Эти лестницы с крутыми высокими ступеньками, эти широкие пролеты, эта пустота. На третьем этаже у лифта горела тусклая лампочка. В ее свете Мухобоев разглядел стены, выкрашенные зеленой свежей краской, коричневую плитку пола, испачканную белой известкой. На этом этаже еще шел ремонт. А лестница наверх снова тонула во мраке.

Стук…

Мухобоев снова остановился. А что это опять такое? Стук легкий, слабый, глухой. Словно кто-то, быстро перебирая ногами, преодолел одним махом все крутые ступеньки… Мухобоев снова хотел строго крикнуть: кто это здесь, вы что? Но.., не закричал. Медленно, очень медленно поднялся еще на один пролет. И замер. Это было — он это помнил точно, — это было на площадке между четвертым и пятым этажами. Это было… Нет, этого не было. Этого не было наяву, он же был пьян. Но он видел это: из стены выползла тень и тихо заструилась, поплыла по лестнице. Мухобоев смутно различал скрюченную человеческую фигуру, ее очертания сначала были зыбкими, но по мере приближения они становились все четче. И сама фигура словно вырастала, распрямлялась. Мухобоев видел человека: мужчину в кургузом твидовом пиджаке покроя шестидесятых годов, в белой сорочке, галстуке-удавке и узких брюках, которые носили во времена его молодости. Он видел фигуру и одежду, но не видел лица. Послышался тихий всхлип, вздох или стон, словно чьим-то заплесневелым легким не хватало воздуха и…

Фигура замерла. Медленно, плавно начала поворачиваться, точно плыла, парила над лестницей. Мухобоев попятился. Пакет с бутылками выскользнул у него из рук и ударился об пол. Звон разбитого стекла. Темная терпкая влага, хлынувшая на плитку пола.

Наверху, на пятом этаже, лязгнули запоры, открылась дверь квартиры. Узкий сноп света прорезал темноту.

— Эй, кто там? Ты что там разгрохал? — женский насмешливый голос. Мухобоев узнал его — это была Алина. — Ну, ладно, давай поднимайся. Адрес, что ли, перепутал? Я тебя прямо заждалась.

Мухобоев точно знал: он пьян, он разбил бутылки, а там наверху Алина открыла дверь, зовет его и… И только это одно и было реальностью, но… Он услышал тихое угрожающее шипение — тень впереди по-прежнему плыла, колыхалась над лестницей и одновременно словно бы таяла, снова врастая в стену. Мухобоев слышал шипение: так шипит, пузырится масло на раскаленной сковородке, так шипит газ, уходящий из прохудившегося газового баллона.

Мухобоев слабо вскрикнул, повернулся и бросился по лестнице вниз, к лифту, к входной железной двери. Ударился в нее руками с разбега, ощупью попал ладонью на кнопку домофона, полуоткрыл-полувыбил эту дверь, вырвался в тамбур, на улицу, по скользким, обледенелым ступенькам во двор.

Он стоял, хватал ртом холодный воздух, дышал, дышал. Кирпичные стены окружали его со всех сторон. Кое-где светились желтые квадраты окон. Вспыхивали и гасли огни, точно чьи-то хищные глаза, стерегущие во мраке. Мухобоев вдруг с ужасом ощутил в руке что-то скользкое, холодное, липкое… Поднес руку к глазам — ладонь была красной, мокрой, но… Он вдохнул свежий аромат парниковой клубники. На руке была не кровь — клубничный сок. Сам Мухобоев этого не помнил, но это, видно, тоже было реальностью: там, на лестнице, он в какой-то момент судорожно сдавил в кулаке хрупкую пластиковую коробочку, расплющив ягоды в сплошной кисель.

Утром в субботу Надежда Иосифовна Гринцер проснулась ни свет ни заря. Впрочем, удивляться этому она уже перестала. Случалось ей просыпаться и в четыре утра, и в пять. Она ворочалась, вздыхала, потом включала свет и читала. Удивляло ее совсем другое: сколько же книг не довелось прочесть в молодости. Сначала казалось — все впереди и так много еще времени: как же все не успеть? Потом разом обрушился быт — дети подрастали, было много работы, появлялись новые ученики, подававшие большие надежды, приходилось тратить на них силы, вкладывая душу в каждого. Потом начал хворать муж. Было все как-то не до книг. И так получилось, что вот только в старости появилось свободное время — украденное бессонницей время вынужденного бдения, время назойливых горьких мыслей о приближающемся конце жизни, спасением от которых было одно только средство: хорошая, умная книга. Субботним утром Надежда Иосифовна проснулась около пяти. Лежала и читала, сначала Тургенева — «Первую любовь». А на тумбочке рядом с лекарствами и чашкой остывшего чая стопкой лежали томики Вересаева, Ахматовой и Пастернака.

На чеканных строфах «Поэмы без героя» Надежда Иосифовна слегка задремала, но потом разом пробудилась. Мысль пронзила как током: а сколько же времени? Стрелки на будильнике показывали всего лишь половину седьмого. В комнате Аллы было тихо, дочь спала.

Надежда Иосифовна отложила книгу и встала. Сегодня выходной, но Алла вчера вечером обмолвилась, что у нее частный урок, причем очень ранний для выходного дня — в половине девятого. Кто-то из студентов музыкального училища перед экзаменами берет дополнительные занятия. Что ж, такое рвение, конечно, похвально, но… Нет, все-таки странно все это! Вчера поздно вечером кто-то снова позвонил. Надежда Иосифовна сама взяла трубку, и приятный молодой мужской голос спросил Аллу.

Дочь потом объяснила: мама, ну что ты, это звонит студент, мой ученик, подающий надежды молодой лирический баритон. Ему, мол, на выходные понадобился аккомпаниатор. Для занятий, естественно, для чего же еще?

Для занятий… Да, но с утра ведь так трудно распеваться. Сколько времени на это обычно уходит. Для чего же назначать аккомпаниатору в такую рань? А дочь непременно просила разбудить ее в половине восьмого, боялась опоздать. А накануне приобрела в магазине модный молодежный свитер кричаще-пестрой расцветки. Такие свитера для ее возраста уж как-то слишком смелы. Ей все же не восемнадцать…

Надежда Иосифовна встала с постели, сунула ноги в, шлепанцы, запахнула бархатный синий халат и поплелась, шаркая, на кухню. С вечера в раковине, конечно, осталась грязная посуда! А на стене над плитой Надежда Иосифовна засекла, включив свет, крупного рыжего таракана. Вот вам и капитальный ремонт. Надежда Иосифовна в столь ранний час поднимать шума не стала и мухобойку в руки не взяла. Таракан удрал с миром. Но все же надо было навести на кухне хоть какой-то порядок. Надежда Иосифовна проинспектировала мусорное ведро: так и есть, полнехонько — пакеты от сока, стаканчики от йогурта и сметаны. Алла все же очень рассеянна и неорганизованна и, как все творческие натуры, домашним хозяйством интересуется мало. Сколько раз ведь ей было сказано: мусор надо выносить ежедневно, никогда не оставлять на ночь. Оставила, забыла — готово дело, вот вам и банкет для мелких домашних паразитов.

Надежда Иосифовна повздыхала, поворчала себе под нос, вытащила из-под кухонной стойки ведро с мусором и, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить сон дочери, направилась по темному коридору к двери. Вышла на площадку. У лифта горела тусклая лампочка, а лестница наверх к мусоропроводу была совершенно темной.