Татьяна Степанова - Сон над бездной

– Будем считать, мы ошиблись, – повторил Кравченко, глядя сквозь коньяк на свет (они сидели на галерее, послеполуденный час – солнечный и тихий). – Я ошибся, Серега. Никакой связи между убийствами, как видишь, не было. Это просто совпадение, что и она, и он… Одним словом, чего на свете только не бывает, а, Серега?

– Вон Гиз. Может, узнаем его мнение? – ответил Мещерский. Коньяк он тоже пил, но вкуса его – выдержки, букета не различал. – А вообще нам пора. Из Мукачева до Киева ходит ночной поезд, а там сядем на самолет – и в Москву. Кате надо позвонить…

– В таком виде? – Кравченко поднял брови, залпом выпил коньяк. – Моя жена… Катя стро-о-о-гая. Скажет, что мы опять с тобой пьяные, скажет, что дураки. Ничему не поверит, что расскажем. Ни единому нашему правдивому словечку.

– Она-то поверит. Она ради тебя, Вадик, во что угодно поверит. А ты сам-то веришь? – Мещерский вздохнул.

– Придется, Серега, ничего не остается. Имело место быть совпадение – и никаких там… Два убийства, не связанных между собой. Мотив сходный – ревность, но исполнители и объекты, то есть жертвы, разные. И никакой связи. Ни малейшей – ни логической, ни тем более мистиче… Просто имело место…

– Вон Гиз, спросим его.

– Эй, уважаемый… пан Калиостро, – окликнул Гиза Кравченко. – Хотите коньяка?

– А не откажусь, спасибо. – Гиз подошел, сел в плетеное кресло, принял из рук Мещерского полный фужер.

«Вот так сидеть после всего с колдуном, – подумал Мещерский. – Потягивать коньячок. Это похоже на какую-то игру. Впрочем, сейчас все игры компьютерные. Сейчас он скажет: «Liliata…»

– Покидаете нас? – спросил Гиз.

– Через час-полтора. Вещи уже собрали.

– Если слегка задержитесь, станете свидетелем зрелища.

– Еще одного? – испугался Мещерский. – Нет уж, с нас хватит.

– Киносъемки, – успокоил его Гиз. – Я в суматохе забыл сказать – накануне ведь киношники звонили.

– Вам?

– Мне. Я же числюсь в спонсорах и устроителях фольклорного фестиваля. В Ужгороде немцы с нашими фильм какой-то снимают исторический о Галичине. Хотят включить сцену карнавала с ряжеными в замке, факельную процессию. Ну, ту самую, помните? Лавры Параджанова им спать, видно, не дают. Да вот уже и гонцы от них.

В ворота замка въехали одна за другой несколько машин. Потом два громоздких трейлера. Через минуту по двору замка уже сновали как муравьи члены съемочной киногруппы. Выгружали оборудование, реквизит, укладывали рельсы для камеры. Появились режиссер, несколько его помощников, оператор, звукооператор, декораторы, художники и еще какие-то шумные и очень занятые по виду люди. Совсем другие персонажи, которым и дела нет до…

– Время не слишком подходящее, конечно, – мягко сказал Гиз. – Но что я мог? Киношникам ведь не откажешь. И потом, несмотря ни на что, Нивецкий замок принадлежит всем. Это наше общее национальное достояние.

Помолчали.

– Вы довольны концом истории? – спросил Кравченко.

– Я? Честно? Я в восторге, – Гиз жестом показал, чтобы ему плеснули еще коньяка. – И в некотором смятении. Так порой бывает, знаете. Ждешь, и это случается. Ты ждал, но ты все равно поражен, что это случилось. Что все произошло именно так, как ты себе представлял.

– Это просто два разных убийства на почве ревности. Одно, возможно, даже и не убийство, а трагический несчастный случай, если верить Елене Андреевне.

– Да-да, конечно, кто спорит? Для прокуратуры, для суда, если до него, конечно, дойдет, – Гиз усмехнулся. Он действительно выглядел умиротворенным, успокоенным. – Для газет, для кого угодно, но не для… Нет, друзья мои, что бы вы там себе ни твердили, и не для вас тоже. Вы не забыли наш разговор. Вы помните о нем. И в душе вам не то чтобы страшно, нет, вы же мужественные, умные, вполне современные люди, немножко даже тянете на героев… Однако и вам дискомфортно. Это ничего, это пройдет. Просто это все, – он обвел жестом галерею, двор, крыши, горы, – показало себя несколько с иной, непривычной стороны. Точнее, дало заглянуть туда, по ту сторону. Как и тогда, как и тогда… Круг замкнулся, история повторилась. Дочь священника, влюбленный паренек… Это как карты. Причем те же самые. Их только слегка перетасовали, и они легли чуть по-иному. Какие же это «простые совпадения»? – Гиз глянул на Кравченко, потом на Мещерского. – Где же тут простота замысла, драгоценные вы мои?

– С вами бесполезно спорить.

– Со мной спорить бесполезно, особенно вам. – Гиз посмотрел на этикетку бутылки. – Отличный коньяк. Надо будет и нам с Петром Петровичем прихватить с собой в дорогу.

– Значит, вы с самого начала знали, кто станет убийцей? – спросил Мещерский.

– Между «знать» и «предсказывать» есть разница.

– Тогда в присутствии Богдана и Ильи вы заговорили о договоре со смертью… О плате за возвращение. Специально, что ли?

– Богдан был тогда жив, помнил о цыганском гадании, гнал от себя мрачные мысли. Ездил на «Харлее», бросал вызов судьбе. Он жил! Жил полной жизнью. А наш мальчик… Он тоже жил. Слушал меня. Ах, как он меня слушал тогда! Это была такая песня.

– Вам их совсем-совсем не жаль?

– А вам? – Гиз покачал головой. – Можете не отвечать, хотите, отвечу за вас? Вы жалели бы их намного больше, если бы они… не были так богаты. Только не говорите мне, что все люди равны. Это банальность и фальшь. А правда состоит в том, что когда с очень богатыми людьми случаются беды, окружающие воспринимают это как… как возмездие, если хотите. Как расплату. Воспринимают с чувством удовлетворения и скрытого злорадства.

– Да нет у нас никакого злорадства, – сказал Кравченко. – Женщина, пацан… Была семья – и нет ее.

– Вы хотите убедить меня, что вы с другом – исключение? Возможно. Но не забывайте, что это именно вы, дорогой мой, сделали все, чтобы они оказались там, где они сейчас.

Кравченко отвернулся. Мещерский… Он, право, пожалел, что подал идею «расспросить колдуна». В этом колдун был прав: они сделали все, они с Кравченко постарались, разыгрывая из себя добровольных детективов. Но злорадства к чужой беде, страшной беде – видит бог…

– А их отец, Шагарин… тот договор из легенды, – сказал он, чтобы хоть как-то изменить тему. – С ним все покончено или же… по-вашему, еще что-то может случиться?

– Вы бывали когда-нибудь на съемках фильма? – спросил Гиз.

– Нет, никогда, но вы мне не ответили…

– И я ни разу, хотя меня приглашали в Голливуд консультантом. Вон и ряженых на автобусе привезли. Им всем заплатят за съемочный день долларов по двадцать. Будут очень даже довольны. Смотрите, а на эту роль желающего, кажется, опять нет.

Кроме киношников, во дворе действительно собралась «массовка» совершенно фантастического вида. При свете дня карнавальные костюмы – лохматые вывороченные овчины, волчьи, медвежьи, лисьи, овечьи, птичьи маски с длинными клювами, балахоны и цветные плащи, гуцульские папахи и долгополые свитки, шаровары, шляпы с петушиными перьями, вышитые жилеты, венки с лентами – выглядели просто как яркий реквизит. Массовка судачила о том о сем, в руках у многих были фотоаппараты – засняться на память, бутылки с кока-колой и пивом – утолить полуденную жажду. В толпе Мещерский заметил художника-гримера, именно на него указывал Гиз. У него в руках был странный костюм – серый балахон, коса (он нес ее очень осторожно, высоко приподнимая, стараясь никого ею не задеть) и белая маска, обликом схожая с черепом. Он предлагал этот костюм то одному, то другому из массовки, но переодеваться в «смерть с косой» что-то охотников не находилось. Все отказывались.

– В ту ночь, помните, этой маски тоже не было, – усмехнулся Гиз. – Я уж, грешный, подумал… А ведь карнавал со времен язычества самая яркая аллегория жизни, бытия. А где жизнь, там и она, наша госпожа. Как же без нее-то.

Далеко в небе послышался рокот. Над горами показалась темная точка.

Помощник режиссера подал в мегафон хриплую команду, и все еще больше засуетились, готовясь к съемке. Человек с косой и маской, так и не найдя желающих надеть на себя реквизит, торопливо начал напяливать серый балахон на себя. Коса ему мешала, и он прислонил ее к колесу одного из трейлеров.

Рокот в небе усилился. Точка превратилась сначала в шарик, а потом в маленький вертолет. Он увеличивался по мере приближения к замку.

В мегафон снова загремела команда. Массовка двинулась к воротам на исходную для съемки позицию. «Вот сейчас опять потащат «пана мертвеца», – подумал Мещерский. – «Тятя, тятя, наши сети…» С клыками из картошки на гнутой проволоке… «Луна… над Белой Церковью сияет… И пышных гетманов сады, и старый замок…» Это были два совершенно не связанных между собой убийства. Мало ли что бывает в жизни… Договор со смертью, плата, выкуп взамен за возвращение оттуда – это же легенда, миф!»

Кто-то подошел сзади и остановился возле их плетеных кресел. Мещерский повернулся и едва не поперхнулся коньяком. Над ними возвышался Петр Петрович Шагарин – все с тем же отрешенным выражением, застывшим взглядом, однако уже без халата, тщательно одетый, как для дальней дороги.