Татьяна Степанова - Рейтинг темного божества

— Вы все не стоите его мизинца, — хрипло заявила Зотова.

— А знаешь, он на меня тоже произвел сильное впечатление… странное. — Колосов говорил чистую правду. — Он что, так дорог тебе, близок, да?

— Он мне помог как никто в жизни. Как ни один человек. Я стала другой.

— И ты ему веришь?

— Верю.

— Всему, что он говорит, что обещает? Она смотрела мимо, молчала.

— Не хочешь рассказать, чем же таким он тебе помог, что ты так ему поверила?

— Вы все равно этого не поймете.

— Чего я не пойму? Его экстрасенсорных фокусов или вашей роковой тайны, связанной с прахом некоего Армана Дюкло?

Говорить этого, а тем более с усмешкой, не следовало. Рано было говорить! Он понял это через секунду, глянув на ее исказившееся лицо. Прежняя Ангелина в мгновение ока исчезла. А появилась другая — бледная фурия с горящими глазами.

— Да ты что… — Она медленно встала. — Ты что?! Как смеешь ты…

— Сядь, успокойся. Сядь, я тебе сказал! Видишь — у каждого секрета есть свое эхо. Крикни раз — ответит два. И не надо вовсе было по ночам гоняться тебе за этой фотокорреспонденткой с ножом, отнимать фотографию Дюкло и иже присных с ним.

— Откуда… откуда вы узнали?!!

— Узнали вот. — Он смотрел на нее. И ему было неприятно глядеть на ее лицо.

— Пожалеете… пожалеешь ты, ой как ты пожалеешь. — Она со свистом втягивала воздух сквозь стиснутые зубы.

— А ты жалеть не будешь?

Она с ненавистью уставилась на него.

— А ты сама? — Он наклонился к ней. — Думаешь, тот мешок с костями, которому твой обожаемый Стахис и вы все так фанатически служите, поклоняетесь, выберет тебя, тебе поможет? Твое желаньице исполнит?

— Замолчи! Замолчи ты! — Она закрыла уши ладонями, согнулась, начала качаться взад и вперед.

— Разве ты не знаешь? Разве он, этот твой великий непогрешимый гуру, не сказал тебе? — Колосов грубо тряхнул Зотову за плечи. — Посмотри на меня, ну? Открой глаза. Разве он не сказал вам всем, что это будет только одно-единственное желание?

Зотова вскинула голову.

— Столько жертв, столько убийств, столько людей погибло — и во имя чего? Во имя какой такой веры? Во что? В мираж? В туфту? В обман?

— Замолчи, — прошипела она.

— Он, твой обожаемый гуру, послал тебя убить человека, нож тебе, девчонке, в руку вложил, требовал от тебя веры, слепого повиновения. И ты ему служила, повиновалась. Ты верила ему. Верила его словам, его обещаниям. А он обманул тебя и всех вас в самом главном. А ведь это будет всего только одно желание. Одно, как было тогда в Крыму при Дюкло, Аркадии Неверовском, Мамонове и Штуббе, как рассказывается в этой вашей чертовой легенде… Одно-единственное желание исполнит этот ваш черный талисман! И неужели ты, идиотка, думаешь, что твой Стахис уступит его тебе или кому-то из вас? Неужели уступит — он ведь намылился стать ни много ни мало — богом!

Зотова бешено взвизгнула и со всего размаха ударила его кулаком в лицо. Маленький костлявый кулачишко ее въехал прямо в твердый колосовский подбородок.

— Лжешь! — завопила она. — Лжешь, лжешь, все ты лжешь, мент проклятый!

Он мог вбить ее в пол одним ударом — ему с его физической силой ничего не стоило бы расплющить это визжащее, беснующееся существо, но… Он просто вытер кровь с разбитой губы.

— Дура ты, девчонка… Фанатичка. Я тебе правду говорю. Здоровьем своим клянусь. Ты ему верила, служила, как собака. А он тебя использовал. Он вас всех просто использовал.

— Лжешь, лжешь ты. — Она вся тряслась.

— Ты сама это проверишь, сама во всем убедишься. — Колосов встал. — Я хочу, чтобы ты сама это почувствовала. Ты свободна, Ангелина. Сейчас тебя отпустят. Фотокорреспондентка взяла свое заявление обратно, у нее к тебе претензий нет. А у меня из-за этого нет больше законных поводов тебя тут держать. Твой срок истекает завтра, но ты выйдешь отсюда сегодня. Я хочу, чтобы ты сама во всем убедилась.

— Я тебе не верю, слышишь ты! — бешено выкрикнула она.

— Слышу. Ты поверишь себе. Можешь выметаться. Сказать «Я тебя отпускаю» — просто и легко. Но прошло немало времени, и было выполнено бог знает сколько процессуальных формальностей, прежде чем все это стало реальностью.

Шел уже шестой час вечера, когда Ангелина Зотова покинула стены следственного изолятора. Колосов при этой процедуре лично не присутствовал по целому ряду соображений.

— Она садится в рейсовый автобус 655-го маршрута, едет в Москву, — доложили ему через двадцать минут из машины наблюдения.

Потом был доклад от станции метро — часть наружки последовала за Зотовой в подземку.

— Судя по всему, она едет домой к отцу. Ведем, как обычно, до подъезда?

— Да. И подежурьте там — на случай каких-нибудь непредвиденных контактов.

Через полчаса наружка снова вышла на связь:

— Никита Михалыч, она домой не идет. Вышла на станции «Таганская», поднялась наверх. Кому-то звонила по телефону-автомату от метро. Потом снова спустилась вниз, села в поезд. Снова вышла и теперь стоит на остановке, кого-то ждет.

— Где именно? — быстро спросил Колосов.

— Остановка троллейбуса возле метро «Чертановская», в сторону области. Она точно кого-то ждет, постоянно смотрит на часы.

— Так я и думал. Решила проверить все сама. Ах, Ангелина… Я сейчас выезжаю. Все время держите меня в курсе.

Колосов мчался через весь город к станции метро «Чертановская». Было восемь часов. И на первый взгляд это был самый обычный московский летний вечер.

Семнадцатого июня Иван. Канталупов сел за руль и отправился куда-то. Куда? Великий день наступал, а они не были готовы к жатве. Не был готов к ней и дракон. Он словно спал с широко открытыми глазами.

И конечно, в конце концов вечером Иван Канталупов оказался у знакомого подъезда. Набрал до боли знакомый код, поднялся по знакомой лестнице, сел в знакомый лифт. Ах, Ира, Ирина, — светлая королева, раздающая направо и налево злые пощечины…

Дверь открыла мать Ирины.

— Иван? Добрый день. А Иры нет дома.

— Здравствуйте, Вера Ильинична. — С ее матерью Иван Канталупов разговаривал тихо, как ученик с директором школы. — Можно мне ее подождать?

— Можно, только… ну, проходите, проходите.

Он прошел в до боли знакомую прихожую. Интеллигентское гнездо. Когда-то и мебель была приличной, а теперь все обтрепалось. Все требует ремонта, обновления.

— Вы что-то не заходите к нам, Иван.

— Да вот зашел, Вера Ильинична.

Глядя на ее мать, Канталупов каждый раз пытался представить — а такой ли будет Ирина в старости? И даже такой, как мать, она ему нравилась, волновала сердце. Что же такое старость? Они вместе жили б счастливо до самого конца.

— Хотите чая, Иван?

— Спасибо.

Он прошел следом за ней в большую комнату с высоким потолком, сел на диван за круглый обеденный стол. На стене над пианино висела картина. В этом доме все говорили, что это Фальк. Какой-то Фальк, художник, неизвестный Канталупову.

— Покрепче заварки, послабее?

— Покрепче, спасибо.

Он смотрел, как из чайника в чашку льется янтарный поток.

— Погода сегодня восхитительная.

— Да, Вера Ильинична.

— Но по радио сказали — сильные магнитные бури.

— Я не слышал. А Ира скоро придет?

— Она поехала к подруге. Может быть, вы ей позвоните?

— Нет. Я лучше подожду.

Он пил горячий чай. Смотрел на ее мать. Она положила ему вишневого варенья в розетку:

— Вот, угощайтесь. Сами в прошлом году варили.

— Спасибо, вкусно.

На пианино громко тикали часы. Семь часов, семь часов, вечер, а светлая королева — в изгнании…

— Иван…

— Да, Вера Ильинична.

— Я давно хотела с вами поговорить.

— Со мной?

— Да, с вами. Не сочтите меня бестактной, что я вмешиваюсь… Вы любите Иру.

— Я люблю ее.

— Это ваше знакомство на теплоходе и ваш приезд сюда за ней… Я знаю, она мне говорила. Это романтично, несовременно. Это пылкий чувственный порыв с вашей стороны… Но вы ее действительно любите — это видно. И у вас это очень серьезно.

— Да, очень серьезно.

— Об этом я и хотела с вами говорить. Дорогой мой, что вы с собой делаете? Любовь — это прекрасно. Но она не должна походить на самоистязание. Иногда мне просто больно за вас. Моя дочь… Ира — сложный, неординарный человек. Она очень хороша собой, и, может, в этом ее главная проблема.

Иван Канталупов усмехнулся.

— Я попытаюсь объясниться, — ее мать подыскивала слова. — Дело в том, что она слишком много требует для себя. Вы буквально ворвались в ее жизнь, когда она встречалась с другим человеком. Не скрою, Ира возлагала на него большие надежды. Максим, он был… как вам сказать, он ведь, в сущности, неплохой парень, но…

Максим — да, так и звали того типа на шикарном спортивном родстере. Того, с кем она ездила на час и на ночь в гостиницу, кому звонила сама и чьих редких звонков ждала с исступлением, за кого мечтала выскочить замуж, кого дико ревновала, о ком плакала по ночам в подушку, кому лепила наотмашь пощечины и кого по-настоящему хотела. Хотела и желала. Любила… Его звали Максим. Но Иван Канталупов никогда не произносил это имя вслух.