Татьяна Степанова - Улыбка химеры

Глава 36

СКОЛЬКО ЖЕ БЫЛО ПИСТОЛЕТОВ...

С дороги Колосов позвонил в главк, доложил ситуацию начальству. И на Никитском их уже ждали в полной готовности. Отца и сына Салютовых снова разделили, поместив в разные кабинеты: одного как подозреваемого, второго как главного свидетеля обвинения. Ситуация была странной: даже в розыске, где видели всякое, дело, в котором сын фактически сдавал родного отца, вызывало самые противоречивые оценки. И на лицах всех оперативников явно читалось ожидание: что же случится дальше?

Пока в дежурной части составлялась ориентировка по объявлению скрывавшегося Глеба Китаева в розыск, Никита отвел Катю в сторону и спросил:

— Что ты там про пистолеты говорила? И почему, по-твоему, пока надо подождать с прокуратурой?

— Потому что сначала надо сделать кое-какие подсчеты, — Катя смотрела на дверь кабинета, где сидел Филипп Салютов. — Я хочу знать, Никита, сколько же всего в этом деле было пистолетов. Один «Макаров», из которого убили Легионера, мы привезли сейчас с собой...

— Второй «ТТ», принадлежавший Витасу Таураге, из которого его и застрелили в казино, а...

— Вот тебе и "а", — сказала Катя. — А где же пистолет, из которого убили Тетерина и Эгле? У нас его нет. У кого он? Был у Легионера? Был бы, если бы Легионер был действительно «крот». А если он им никогда не был, что тогда? Где сейчас этот пистолет? У кого он?

— После убийства Тетерина, когда мы гильз не нашли, было ясно, что убийца от него не избавится. Убийство Эгле это подтвердило, но... но я не понимаю, Катя, что это нам дает сейчас... в нашей конкретной ситуации, — сказал Колосов медленно. — А вообще, к чему ты клонишь?

— К расчетам, Никита. Я же говорю: прежде чем звонить в прокуратуру, надо еще кое-что подсчитать. На самых обыкновенных счетах. — Катя смотрела на стенд спортивных достижений команды УУР, возле которого они стояли. — Знаешь, я, пока ехала с Филиппом в машине, все думала... Закончилась ли эта история с «Красным маком»? Закончилась ли она совсем закрытием казино и арестом его хозяина?

— Она закончится, когда мы найдем убийцу.

— Да, убийцу. Еще одного. А прежде искали «крота»... Знаешь, Никита, эта история, как мне кажется, уже закончена.Остался один последний штрих. Небольшой.

Колосов быстро глянул на нее, и... удивительно, каким бывает порой человеческий взгляд!

— Какой штрих? — спросил он. — Ну скажи. Я хочу, чтобы ты сказала это вслух.

— Мы сосчитали пистолеты. Теперь я сосчитаю факты. Не все. Избранные. Те факты, что имели место в жизни господина Салютова с пятого января. Только сначала я хочу пояснить, какой факт стал для меня отправной точкой.

— Не надо, я знаю какой, — сказал Колосов. — Тот самый: о Марине, о том вашем с ней разговоре в бассейне.

— Ну, раз это тебе ясно, давай вернемся к вечеру 5 января. Когда ты мне рассказывал об этом вечере в казино, ты, помнится, всячески подчеркивал, что первое убийство там произошло именно в день, когда Салютова вызвали на допрос в Генпрокуратуру — по делу Миловадзе, явно усматривая между двумя этими фактами связь. Это был словно знаковый символ того рокового вечера. Но был у 5 января и другой знаковый символ. И для семьи, этой семьи, Никита, он был, пожалуй, тогда самым главным. День этот для Салютова был не только днем допроса в Генпрокуратуре, но и сороковинами со дня гибели сына. Это наш с тобой первый факт, точка отсчета. Факт второй: именно в этот траурный для семьи день, как ты уже говорил Марине Львовне, известие о том, что в казино, где собралась вся семья Салютовых, якобы кто-то застрелился,сильно ее потрясло.

— Был еще и третий факт, Катя, — сказал Колосов быстро, — показания швейцара Пескова о том, что в туалет в вестибюле заходили...

— Нет, подожди. С этими показаниями ты погоди. В моем списке как раз это один из самых последних финальных фактов. Четвертый же факт, Никита, который я выделила особо, вот какой: для убийства Эгле Таураге убийце отчего-то потребовалось очень сильно усложнить себе задачу. Ему нужен был именно заметный темный «БМВ», так напоминающий всем в «Красном маке», а особенно Салютову машину его погибшего сына...

Никита молчал. Потом сказал:

— Ну хорошо... Ладно... Факты. А почему ты советуешь пока не торопиться с вызовом Сокольникова? И... с их допросами?

— Потому что допросы сейчас, сколько бы их ни проводили, ничего больше не добавят, — тихо ответила Катя. — Для объяснения этого есть еще пятый факт: сотовый телефон, по которому в последнее время некто даже не хотел отвечать, перекладывая эту обязанность на своего товарища... Никита, мне кажется, сейчас нужен не допрос, а разговор. Им давно пора поговорить друг с другом. А наша роль пусть сведется только к... Короче, у вас же есть специально оборудованные кабинеты с прослушиванием. Если это возможно устроить, пусть они поговорят. Без нас, без прокуратуры... Или хотя бы сделают попытку. Катя умолкла. Что же ответит он?

— Ну хорошо, — сказал наконец Никита. — Может, ты и права. Я согласен. Давай проведем эксперимент. Только... и он должен согласиться.

— Филипп? — быстро и недоверчиво спросила Катя. Никита покачал головой:

— Отец.

* * *

Валерий Викторович Салютов сидел на стуле в кабинете, куда его привели и оставили под охраной юного сержанта в форме. В кабинете было жарко. Форточка задраена, окно забрано решеткой. Салютов снял пальто, аккуратно повесил его на спинку соседнего стула, расстегнул пиджак, ослабил галстук. Он сидел и ждал, что же будет дальше. Ждал чисто по инерции. В принципе это было уже совсем не важно.

В кабинет вошел Колосов. Салютов тяжело поднялся.

— Мы проведем экспертизу изъятого у вас пистолета, Валерий Викторович, — сказал он, — и гильз, найденных на двенадцатом километре на месте убийства Легионера-Дьякова. Но это не единственное доказательство. Вы сами слышали, какие показания на вас дает ваш сын.

Салютов смотрел на Колосова. Смотрел на этого майора из розыска, а видел перед собой... Легионера. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга чисто внешне... Может, это сходство создавала их молодость? Молодость — печать, исчезающая с годами... Он вдруг ясно вспомнил, как Китаев в машине — со всего размаха ударил Легионера кулаком в лицо, разбив ему губы в кровь... Китаев тогда почти осатанел от ярости и жажды мести. А он, Салютов? Ведь он тогда действительно искренне хотел покончить со всем этим разом — всего-то один выстрел... Пистолет уже был у его виска. И все было бы давно кончено, если бы не этот дикий, истошный вопль Китаева, его увещевания, мольбы, а затем полупьяная страстная речь, эта его убедительная, обличительная, дышащая гневом сказкао том, что «крот» действительно существует! И что он — не кто иной, как Легионер...

Китаев тогда сказал, что дал милиции ложный след — намеренно дал. И что Легионера они по этому липовому адресу никогда не найдут. Что это их кровное дело — месть. И что он сам, сам разберется с «кротом» — своими руками разорвет его, суку, пополам... Прямо сейчас, не теряя ни минуты, поедет, вытащит из квартиры и замочит. Рассчитается за все!

Нет, верный Глеб не звал его с собой. Он все брал на себя. Но Салютов поехал с ним. Ведь эта сказка про «крота» — Легионера, которой он в тот момент так исступленно старался поверить, эта китаевская небылица, спасавшая от страшного осознания того, что и было самой главной правдой,являлась хоть каким-то выходом! Спасением. Убежищем от истинного положения вещей, о котором он, Салютов, догадывался... нет, что лукавить — знал с самого начала. Только никак не мог собраться с духом и признаться себе, что вот это и есть правда.

Тогда из своей машины по пути в Москву он позвонил по номеру телефона сына, по тому номеру, по которому сам не звонил давно, поручая это Китаеву. И услышал чужой голос — голос человека, которому они ехали мстить. Он сказал ему, что давно уже хотел поговорить с ним о сыне, поведение и образ жизни которого давно его тревожат. Он сказал Легионеру, что им надо встретиться прямо сейчас и поговорить о Филиппе, может быть, они найдут взаимопонимание. Судя по голосу, каким Легионер ему отвечал, он был явно польщен. И, конечно, согласился встретиться. Салютов в конце попросил его, чтобы он... ничего пока не говорил Филиппу.

Они взяли его прямо от подъезда дома на Пятницкой. Он сам сел в их машину. А там Китаев сразу ударил его по голове, оглушил и связал ему руки веревкой. Уже на Рублевке, когда они, лихорадочно торопясь, вытаскивали его на снег, Легионер пришел в себя. Пытался что-то сказать, выкрикнуть что-то разбитыми губами. Наверное, что-то в свое оправдание или же... Но он, Салютов, не дал ему этой возможности — дважды выстрелил из «Макарова». Выстрелил, испугавшись, что услышит сейчас то, что разом нарушит этот мираж, в который он только что почти поверил. Заставил себя поверить!

И вот все равно ничего не вышло.