Игорь Чубаха - Пепел и золото Акелы

Миновали первый этаж.

А на втором лифт остановился. Пепел предполагал, что здешние лифты запрограммированы реагировать на все вызовы по пути следования; теперь он в этом убедился. И сложил руки на животе, чтоб в случае неприятных сложностей ладони оказались как можно ближе к ребристой рукояти.

Двери разъехались. В лифт ввалилась троица. Все, как на подбор, сотрудники в сером. Два сержанта и летеха. Что в любой ситуации радости вызвать не может, тем более, сегодня, тем более, сейчас.

– На третий едем? – спросил сержант, увидев утопленную кнопку "3". – А нам на третий.

И потянулся к кнопке «2».

У летехи запиликал мобильник.

– Извини, старик, – сказал летеха, глядя на Пепла. И, опередив своего сержанта, втопил кнопку «стоп». – Мы на службе. Ща, только узнаю, вниз или вверх нас вызывают. – И – мобильному абоненту: – Да?

Замолчал, слушая. А сержанты пялились на женщин, не столько на фейсы, сколько ниже. Разве что слюни не пускали, разве не облизывались. От сержантов попахивало не потом, а покрепче – дружественная буфетчица?

– Как?.. Ориентировка?.. Ожогов Сергей, особо опасен? По оперативным данным находится в Ледовом? Записываю, записываю. Рост средний, волосы... дыбом, говоришь? А ноги колесом? Я понял, что шутка. Ха-ха, смешно. Шатен, стрижка короткая. Может быть, вооружен? А кто нынче безоружен? А при оказании сопротивления чего?.. Понятно.

Ногой лейтенанту по причиндалам, летеху сгибает пополам, потом удар левой рукой короткому сержанту в кадык и, без остановок, второму, длинному сержанту пальцем в глаз. Потом рукоятью ствола по спрятанным под фуражками макушкам, чтобы уставные опилки надолго осели на дно черепов...

– Чего там, старшой? – Длинный сержант оторвал наглый взгляд от бедер Сони.

– Да, обычная мутотня, ориентировка. – Летеха засунул палец в ухо и с удовольствием начал там ковыряться, будто вывинчивая только что полученное цэу.

А Пепел остановил прокрутку в уме боя на ограниченном пространстве.

– Чего делаем, старшой? – подал голос короткий сержант.

– Едем, куда ехали. Надо нам фигней маяться – бегать за каким-то обломом? Тут половина дворца опасна и особо. Верно?

В поисках моральной поддержки летеха взглянул на Пепла. И задержал внимательный взгляд. Глазки по-паучьи цепко ощупали скулы, нос, надбровные дуги... снизу вверх, словно при шмоне.

– Я вас узнал, – вдруг растерянно сознался летеха.

Пепел выхватил ствол, уткнул лейтенанту в живот. Сержантам, у которых поехали вниз челюсти, категорический приказ: «Волыны на пол, ногой ко мне, потом на колени, руки за голову! Или я убью его! Быстро, считаю до двух...»

– Вы – новый солист группы «Ногу свело», я видел вас у входа, вы еще нашему майору расписались, – гордый за свою зрительную память, сказал лейтенант МВД.

И Пепел вновь остановил в уме прокрутку, которую чуть было не начал воплощать в действительность.

– Вам тоже расписаться? – с явной неохотой предложил новый солист старой группы. Теперь его примятый прикид в сумме с жеванными одежками дам рождал в служивых слюнявую зависть.

– Не надо. – И летеха наконец вдавил кнопку "2". – Я не собираю. Я уважаю вещевую память. Вот если какую-нибудь вещь на память…

Вздохнув тяжко, Пепел вытащил из кармана авторучку, оставшуюся от погребенного вместе с золотыми россыпями под рухнувшим домом банковского стратега, и вручил лейтенанту. Тот наконец оторвал взгляд от Сергея и перевел на подарок. Стал вертеть ручку так и этак, щелкать и пытаться раскрутить. «По типажу ребенок, – решил Пепел. – Только детям не терпится вскрыть игрушку, чтобы узнать все тайны сразу». Сержанты же не смотрели на Пепла вовсе, они пучили глаза на женщин.

Лифт – этот медлительный, неповоротливый, тяжелый транспорт – все-таки добрался до второго этажа и выпустил на свободу милицейскую бригаду. Воздух в кабине враз посвежел, как после грозы.

Вове Майонезу не повезло. По юности он крепко западал на андеграундный рок и первостепеннейшим занятием считал вписаться в какой-нибудь подпольный сейшн. Конечно, случалось, и винтили, но чаще приходил юный Вова под утро домой с горящими глазами.

Он вживую видел Сологуба и Цоя, «Мифы» и «Зоопарк», сам на гитаре бряцал трехаккордовые песенки, гоношил дружков создать свою группу. Потом пришла пора рок-фестивалей, прессы, только про питерский рок, панков и хиппарей и пишущей, и всесоюзной славы Гребенщикова. А Вову призвали и постригли. Так ему и не повезло вживую увидеть легендарное «Воскресенье» – «По дороге разочарований Снова очарованный пойду. Разум полон светлых ожиданий, Сердце чует новую беду».

После двухлетней почетной обязанности вернулся Вова в совсем другой город и не нашел старую тусовку. Прибился к другой компании, стал держать пьяные углы, качать железо да крышевать хачиковские ларьки – «До чего же вновь меня тревожит Голос, что зовет из темноты: „Путь еще не пройден, век не прожит, Тою ли дорогой ходишь ты?“»

Разок чуть не сел, да папик отмазал, и вот теперь наверху вживую выступало «Воскресенье», а Майонеза в приказном порядке сослали в подземелье, не повезло. Но еще матовей не повезло Вове Майонезу, что не вовремя отскочил по нужде, а когда вернулся, трое из его команды оказались размазаны в паштет между труб и вентилей. И тут же Вову атаковало пяток незнакомых бойцов в зеленых одинаковых закатанных до локтей рубашках, но не скинхеды – «Слышу голоса, что вечно правы, И пугаюсь этой правоты. Для того роса, чтоб лечь на травы, Поутру с росой растаешь ты».

Первая обойма кончилась у отступавшего по подвальному лабиринту Вовы пять минут назад, он палил не прицельно, а лишь пытался стряхнуть с хвоста преследователей. Вторая обойма вышла минуту тому, опять даже зацепить никого из загадочной пятерки не повезло. В третьей и последней обойме оставалось четыре патрона, Вова был зажат в закутке, отходы из которого простреливались, к гадалке не ходи, а враги засели на площадке как раз за четырьмя похожими на асфальтоукладчики выкрашенными в желтый механизмами и сыпали пулей, будто пшеном на свадьбе.

У Майонеза оставался последний шанс. Убедить себя, что в баках льдоукладчиков не стравлено горючее, что тупорылые машины работают на высооктановом бензине, а не на безопасной соляре, заставить себя встать в полный рост и прицельно поразить все четыре бензобака – «Сбросив гору с плеч, расправил плечи, Гордо приказал себе: „Лети!“ Если я попался вам навстречу, Значит, вам со мной не по пути».

Майонез встал в полный рост. Четыре выстрела веером. Бабахнул и выплюнул огненно-дымное облако-гриб к потолку один бензобак, остальные остались равнодушны. Из-за полыхнувшей машины выскочил человек-факел. Его, чтоб не орал благим матом, добили свои. И, понятно, не пожалели пуль на высунувшегося Вову.

Когда четверо в зеленых рубашках подошли к калачиком свернувшемуся и пустившему кровь изо рта Вове, один из них сплюнул:

– Не он.

– И чего стрелял? – пожал плечами второй.

– Зря патроны тратили, – вздохнул третий.

– Зря шухер подняли, – оценил четвертый и старший. – Сейчас пожарная сигналка сыграет, все тут водой забрызгает.

Только Вова Майонез всего этого не слышал, не повезло.

Открытые настежь форточки от дыма не спасали. Здесь требовалась мощная турбинно-насосная вытяжка.

Они, как космонавты в пары инопланетной атмосферы, вступили в сизую табачно-плановую дымовую завесу. И надвинувшийся на них силуэт сперва тоже можно было принять за инопланетянина, уж больно одежка его смахивала на поношенный и облезший скафандр. Вблизи черты прояснились, и гуманоид оказался типичным рокером, запакованным в скрипуче-блестящую, клепанную-переклепанную черную кожу. Голова адепта по пиратски была обвязана черной банданой с мусульманскими воззваниями.

– Чего грустим, земляне? – вглядевшись, выдал встречный не на инопланетном. – Пошли причащаться к нашему дастархану!

Когда они наконец освободились из лифтового заключения, Маша естественным образом выдвинулась в проводники и уверенно провела Пепла и Соню к комнате разогрева. Есть такая комната в Ледовом. Хотя и называется она просто «№ 103», однако, кто бы ни выступал во дворце, оформляли фуршет именно в ней. Скромный стол накрывали магистры эзотерических наук, время от времени арендующие Ледовый. Джазмены, раз в миллениум появляющиеся в Ледовом, отрывались на полную, опасно экспериментируя со спиртным и поедая исключительно сэндвичи с икрой и красной рыбой. Традиционный стол (русская водка, черный хлеб, селедка) – шансонщики. Киркоровцы – с московским размахом и безвкусицей. Заезжие иностранцы – соя, соки и один пузырь «Бифитера»[17] у распорядителя банкета. Разве что спортсмены не использовали комнату по назначению. Но им простительно – у них режим, они отрывались втихаря от всевидящего тренерского ока, по санчастям, без шуму и разгуляева, в обществе доброго спортивного доктора и усилительных пилюль.