Мартин Гринберг - Шерлок Холмс на орбите

Попросив жену отменить все назначенные на сегодня встречи, я немедленно отправился на вокзал Виктория.

На место я прибыл чуть позже половины двенадцатого. День выдался ветреный, и в проливе гуляли высокие волны. Холмс удивился, увидев меня, но сказал, что не станет прерывать свой обычный распорядок дня, и пригласил меня сопровождать его на прогулке по пляжу. И только после очень трудного спуска по меловому откосу я вновь попытался сообщить о причине моего визита. Я отстал от Холмса и не расслышал ответа; не было никакой возможности догнать его, шагая по гальке и песку.

— Эй, Холмс! — крикнул я. — Обождите. Я ведь не привык к таким утренним кроссам.

Он извинился, и некоторое время мы шли бок о бок, пока наконец я не достал письмо. Он быстро прочел его и положил обратно в конверт.

— Ну? — спросил я. — Что вы на это скажете?

Холмс ничего не ответил, а только засунул письмо в карман пальто. Я отметил про себя, что с годами мой друг становится все более молчаливым, и прекратил попытки вовлечь его в разговор.

Неожиданно он обернулся и пристально посмотрел на меня.

— Уотсон, благодарю вас за то, что вы так быстро доставили мне это послание. Время здесь играет большую роль. Я знал, что этот злобный паук Мориарти оставил повсюду клочки своей паутины даже после смерти; теперь у нас появилась возможность ликвидировать самый вредный клочок. И разрешить заодно весьма забавную тайну. Пчелы, конечно, очень интересное занятие, но они не могут увлечь человека на всю жизнь. Вы согласны отправиться в путь вместе со мной?

Я ответил, что только того и ждал.

Мы с Холмсом немедленно вернулись в Лондон и на одном из новых моторизованных экипажей отправились в Белгравию по адресу, указанному в письме. Привратник проводил нас в гостиную, где за старомодным письменным столом сидела довольно привлекательная молодая женщина со строгим, властным лицом. Ее светлые волосы были уложены на затылке в тугой узел. Жестом она предложила нам сесть.

— Я очень рада, что вы решили прийти ко мне, мистер Холмс, — сказала она с едва заметным русским акцентом. — Хотя я и не ожидала, что вы будете настолько… проворны.

Холмс подался вперед, положив локти на колени и соединив кончики вытянутых пальцев.

— Уважаемая госпожа, — сказал он, — ваше письмо меня очень заинтересовало. Хотя вы и не знаете этого, но ваш случай имеет самое прямое отношение к некоторым из моих дел. Я хотел бы, чтобы вы подробно поведали нам обо всех обстоятельствах, побудивших вас написать это письмо.

— Как вы, должно быть, уже знаете, меня зовут Надежда Филипповна Долгорукая, — сказала дама. — Я дочь графа Филиппа Алексеевича и графини Натальи Петровны Долгоруких, которые были зверски убиты в Баден-Бадене в 1891 году. В то время мне было всего лишь шесть лет. У моей матери, англичанки по происхождению, были родственники в Лондоне, к ним-то меня и отправили. Меня воспитали как англичанку. Я почти забыла о трагических событиях моего детства, но десять дней тому назад я получила пакет с золотым кольцом и письмо.

— Могу я посмотреть на кольцо? — спросил Холмс.

— Да, конечно.

Графиня открыла ящик стола, вынула из него кольцо и протянула Холмсу. Мой друг тщательно осмотрел его.

— Продолжайте, — сказал он. — Вам может показаться, что внимание мое отвлечено, но это не так.

Женщина кивнула.

— Я читала рассказы доктора Уотсона и знаю о вашем эксцентрическом поведении. Более того, первой книгой, какую я прочитала на английском языке, был «Этюд в багровых тонах», который мне дал друг моей матери. Что касается письма, то это было завещание моего отца, в котором он излагал долгую и запутанную историю своей семьи. Я распорядилась, чтобы его перевели на английский язык, и вы можете сами изучить эту историю, мистер Холмс, так что сейчас я изложу ее лишь кратко.

Мой прапрадед, Николай Долгорукий, был участником декабрьского восстания 1825 года. Оно закончилось поражением, и всех участников арестовали. Большинство было сослано в Сибирь. Через некоторое время им разрешили пригласить к себе близких родственников, и в 1833 году прадед уже жил там вместе с семьей. По рассказам моего отца, в этой глуши Николаю удалось даже скопить достаточное состояние. Неожиданно в 1844 году, без всякой видимой причины, он отослал свою жену и сына-подростка в Петербург. Менее чем год спустя они получили кольцо с запиской, в которой говорилось, что они больше его не увидят. Моя прапрабабка очень расстроилась и вскоре скончалась от горя.

Холмс попытался надеть золотое кольцо на свой мизинец, но оно не пошло дальше первого сустава.

— Женское кольцо, — сказал он. — Прошу вас, продолжайте.

Графиня вздохнула.

— Да. После этого сменилось три поколения. Мой отец, в высшей степени любознательный и отважный человек, решил выяснить, что же произошло. Заметьте, что об этом говорится в его предсмертном письме, а других свидетельств у меня нет. Он отправился в Сибирь и нашел человека, некогда преданного моему прапрадеду, и тот объяснил, что Николай опасался зависти соседей и шаманов — вождей туземцев, которые бы не остановились ни перед чем в стремлении завладеть его богатством. Он боялся за жизнь своих близких и потому отослал их в Петербург. Сам он знал, что скорой смерти ему не избежать, так что он собрал все деньги и ценности и закопал их в безопасном месте. За день до того как его убили, он отослал записку и кольцо.

В 1891 году отец сошелся с человеком по имени Моран. Очевидно, этот Моран пообещал предоставить необходимые средства для розысков потерянного наследства моей семьи.

Холмс повернулся ко мне и сказал, устремив вверх указательный палец:

— Заметьте, Уотсон. Вот и наш паук.

По мере рассказа лицо графини становилось все более бледным. Она надела очки и взяла листок бумаги с письменного стола.

— Я переведу вам последний абзац. «Они идут за мной: Моран и этот ужасный человек по имени Мориарти. Я совершил ужасную ошибку, рассказав им о кольце. Как и мой предок, я должен спрятать кольцо и позаботиться о том, чтобы оно перешло к моим потомкам. Мориарти не успокоится, пока не получит его».

Холмс откинулся в кресле, потирая шею, чего я прежде за ним не замечал.

— И вот неожиданно, спустя семнадцать лет, вы получаете его письмо и кольцо. Мне кажется, бумага действительно того времени. Позвольте рассмотреть ее получше?

Холмс вытащил пенсне из кармана, прикрепив его к носу, и принялся усердно рассматривать письмо. Я подумал, что он просто притворяется.

— Да, выглядит настоящим. Почтовый штамп Баден-Бадена, 6 февраля 1891 года. Как вы помните, Уотсон, это всего лишь за несколько месяцев до нашего приключения у Рейхенбахского водопада. К несчастью, мы избавили мир от этого чудовища слишком поздно и не успели предотвратить злодейское убийство. Теперь нам остается лишь исправить последствия.

Я что-то пробормотал, гадая, чем же обернется эта встреча с графиней.

— А на кольце, моя дорогая графиня, — продолжил Холмс, поднеся объект своего внимания ближе к свету, — я вижу выгравированную тайную надпись. Позвольте… — 60 55 12 101 57 55 6 16 7… дальше непонятно.

— Последние слова написаны по-русски, — сказала графиня. — Это значит «тень кучи и сосны».

Холмс довольно усмехнулся.

— Вам это что-то напоминает, Уотсон?

— Обряд дома Месгрейвов? — замялся я.

— Конечно. Не такая уж и тайна. Первые шесть чисел означают долготу и широту места на Дальнем Востоке Российской империи. Следующие два, очевидно, дата, скорее всего — по юлианскому летосчислению. Последняя цифра — время, возможно — семь часов утра.

— Восхитительно! — воскликнул я. — Холмс, вы не утратили навыки за долгий период бездействия. Вы совершенно уверены в своих выводах?

— Здесь не может быть никакой ошибки. У меня нет никаких сомнений, что можно очень быстро разгадать на месте, что значит тень кучи и сосны.

— Мне хотелось бы попросить вас, мистер Холмс… — начала было женщина.

— Нет нужды беспокоиться, графиня. Мы расследуем это дело до конца, не так ли, Уотсон?

Я действительно не мог понять энтузиазма Холмса, хотя, вероятно, большую роль здесь играло желание убрать грязь, оставленную давно погибшим врагом. С помощью Майкрофта мы быстро получили все необходимые документы и визы, и нам оставалось лишь заказать билеты на поезд, который должен был следовать по недавно построенной транссибирской железной дороге. Мой ассистент, молодой доктор, которого я готовил себе в преемники, согласился принимать всех пациентов во время моего отсутствия. Жена отнюдь не испытывала радости от предстоящей разлуки, но понимая, насколько я привязан к Холмсу, разрешила мне ехать при условии, что я вернусь не позже чем через два месяца.

С вокзала Черинг-Кросс мы выехали 20 марта, и впереди у нас оставалось сорок дней. Поскольку знаменитые путешественники Жюля Верна объехали полмира за такое же время, то я надеялся, что мы успеем вернуться в назначенный срок.