Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики

— Ты навар не считай, — посмотрел я наркоше в пустые глаза. — Поднос ломовой, конфетницу продать надо. Купцы со стороны заглядывают раз в год по обещанию, свои норовят дать дешевле, чем купил.

Парень долго рассматривал меня с макушки до носков ботинок. Он словно забыл о серебре, скорее, как бы оценивал обстановку. В голове мутилось от запахов, хотелось выбраться на свежий воздух. Я собрался послать его подальше, когда заметил блеск в глазах. Решил не торопиться, дать последний шанс.

— Какая окончательная цена? — выдавил из себя непутевый наследник.

— По два пятьдесят. Или шагай своей дорогой.

— Гони бабки.

— Товар, — скрипнул я зубами.

Не знаю, что удерживало уйти в обратную сторону. Наверное, упрямство, необходимое в другом месте. Наркоша передал обе вещи, оловянными глазами уставился в переносицу. Я встряхнул холщовую мешковинку с ручками, запихнул серебро туда, нашарил калькулятор.

— Три тысячи семьсот рублей, — буркнул я.

— Давай, — эхом откликнулся клиент.

Расстегнув замок на сумке, я вытащил пачку сторублевок. Долго перелистывал купюры. От запаха в башке творилось невообразимое. Отдав положенное, оперся остатком денег о заднюю стену ларька. Черт дернул заволочь сюда. Мог бы сторговаться в магазине. Почувствовал, как потянули за ремешок. Среагировал мгновенно. В заднем кармане брюк носил шило с колпачком от авторучки на конце, чтобы не проткнуть кожу на заднице себе. Крутые валютчики имели разрешения на ношение огнестрельного, газового оружия. Другие держали складные ножи или заточки. Я обходился по старинке. Рука выстрелила к горлу противника, вдавила пергаментную кожу под челюстью. Парень отпустил ремень, неловко пошатнулся. Задышал неглубоко и прерывисто.

— Ну и реакция у тебя, — прохрипел он.

— Служили…

Надрывно кашляя, он затерялся в валившей через трамвайные пути толпе. Я положил остаток денег в сумку, задернул замок. Заметил, что колпачок будто прикипел к стальному жалу. Тряхнув плечами, невольно перевел дух. Подумал, что наркоша издыхает где-то от нервных спазм. Выйдя из-за ларька, вобрал полную грудь прожаренного воздуха, обыденно повел глазами по толпе. Наверное, отвык обращать внимание на подобные сцены.

Прошла неделя. Разговоры о падении рубля становились устойчивее. Крупные дельцы взялись переводить в доллары все подряд. Всплеск был спонтанным. Остальные банковали по прежнему, не думая о сдаче акций и продаже припрятанного золота с дойчмарками. Я стоял на углу ларька, разговаривал с Папеном. Как всегда, он ходил вокруг да около. Недалеко переминался Серж, муж сестры бригадира, приставленный для выяснения — сколько можно наварить за пару-тройку часов маяты в вечернее время. Пока я отстегнул на месяц вперед приблизительно. Сбитые копейки делил с Сержем, которому не нравилась временная миссия. Возле золотого «Кристалла» навар был гораздо весомее. Он бы давно сдернул, если бы мог ослушаться хозяина. Я похмыкивал, потому что пришел на рынок не за деньгами, скорее, за впечатлениями.

— Думаю, обвал рубля будет, — больше сам с собой рассуждал Папен. — Там кто его. Нефтяная и газовая трубы качают исправно. Дивиденды по акциям не выплачивались, и не выплачиваются. Зарплату с пенсиями заморозили. Ельцин дирижирует, камаринского отплясывает. Вечный отдых — Сочи, Байкал, Карелия. Сердце не выдерживает. Интересно, какое не ослабнет после литры выпитой. Передал бы пост, дело с концом.

— Некому, — пожал я плечами. — Все на одно крестьянское лицо.

Задавив смех, Папен крутнулся в ларек. Не дожидаясь Тамары, отправился домой. Острых тем он избегал. Выставив книги на прилавок, я облокотился о край. Сегодня народу было меньше — источник доходов иссякал? Или другое? Разговоры об операции на президентском сердце велись давно. Ее проведут в России на высшем уровне. И народного клоуна Юрия Никулина после Ельцина будут обслуживать те же врачи. Но клоун с операционного стола не встанет. Он политику не затрагивал. Как было написано на воротах Бухенвальда: каждому свое. К месту или не к месту выражение, но Судьба действительно не обращает внимания на лица. Придет время, будь хоть царем мира со всеми ценностями, Смерть неумолимо размажет как сопли по асфальту. Как ту кошку, которая попала под машину.

Кошка переходила проспект крадучись, не обращая внимания на пролетающие автомобили. Наверное, поступала так не первый раз, поэтому выбрала как бы продуманный способ передвижения. Машины скользили мимо нее. Она почти дошла до другой стороны, когда жигуленок на скорости втер ее в асфальт. Шофер дал по газам, помчался дальше, но кошка высоко взлетела — метра на полтора — плашмя впаялась в твердую поверхность. Опять взметнулась и шлепнулась с высоты. Казалось, так будет продолжаться нескончаемо долго, пока животное не вырвется из лап Смерти, не отползет на обочину. Там она сумеет зализать раны. Она подпрыгивала выше крыш автомобилей, которые сбавили скорость. Но высота прыжков становилась ниже и ниже. Затем кошка дернулась раздавленным телом на асфальте. И затихла. Навсегда.

Через день от животного не осталось следа. Резные протекторы по частям разнесли целую Жизнь по белому свету.

Ко мне подошел мужчина лет тридцати в клетчатой шведке. Встряхнувшись, я приготовился слушать. Вытащив из кармана бумажный сверток, негромко спросил:

— Ордена берешь?

Официального запрета на скупку орденов не было. Или, как другие, закон не работал. Но если ловили на месте, могли подставить подо что угодно. Ордена, иконы, картины являлись заточенным крючком, на который не мечталось насаживаться. Я поманил клиента за тыльную стену ларька. Мои сочинения оставались без присмотра. Их воровали бомжи, солидные тети, граждане, в жилах которых текла кровь беглых холопов из тамбовских и рязанских губерний. Попросить присмотреть было неудобно. Зашли за угол. За заменявшей дверь дырявой тюлевой занавеской виднелся развалившийся на стуле прапорщик с голубыми погонами, коротко стриженной кучерявой головой. Сегодня работала дочь Сурена, летун был приходящим другом. Фуражка с блестящей кокардой на высокой тулье скинута на второй стул. Я прислонился к стене магазина. В свертке поблескивали два ордена- Красного Знамени и Трудового Красного Знамени. Трудовик был плоскачем, не выдавленный, а литой. Более редкий, тяжелее по весу, с золотыми заклепочками от золотых серпа с молотом с внешней — парадной — стороны. Боевой орден оказался вообще на закрутке. Ими награждали еще в гражданскую. За Халхин-Гол, Испанию, Финляндию. Перевернул оба ордена, чтобы посмотреть номера. Они оказались маленькими, довоенными. Подобные награды за Великую Отечественную, на колодках, на европейских блошиных рынках упали в цене. Челноки и туристы вывозили их тысячами. Но за плоскачами с боевыми на закрутках охотники не переводились. Обмотав ордена бумажкой, я посмотрел на сопевшего рядом клиента:

— Сколько просишь?

— Цены не знаю, — ответил мужчина. — Дед умер, долго хранил с его документами. Детей не заинтересуешь. Решил, пусть будет польза от денег. Из одежды что куплю, из учебников.

Неожиданно накрыла чья-то тень. Сунув сверток мужчине, я поднял голову. Рядом возвышался старший патруля Жоля. Посреди прохода, между стеной из магазинов и рядом сварных лотков, лузгали семечки два подчиненных младших сержанта.

— От кого прячемся? — принялся давить Жоля. — Золото? Доллары? Выкладывай, писатель.

— Ни того, ни другого, — приподнял я плечи. — Товарищ пожаловал в гости. Обсуждаем проблему избавления бомжей от насекомых.

— За дверью? — гоготнул прапорщик. — Ладно, к тебе есть дело.

— Ясно.

Многозначительно посмотрев, Жоля подался к своим. Из рыночных ворот вышел Усатый. Поймав отмашку, направился к нам. Когда просунул голову между мной и мужчиной, я шепнул на ухо:

— Боевой и трудовой. Красного. На закрутке. Договоришься, отстегнешь за наколку.

— На хрен они нужны, — вскинулся Усатый. — Еще отстегивать. Совсем, что ли?

— Мой клиент, — косясь в сторону ментов, опешил я.

— Хоть чей, — повысил голос Усатый. — Наградами не занимаюсь.

Я растерялся. Прикусив губу, сузил зрачки. Засланный кубанский казачок. Скупает ордена и медали ведрами. Мало того, Жоля его друг. Проучить решили по чьей указке?

— Пош-шел вон, — прошипел я Усатому. — Знать не желаю.

— Я тоже, — неуверенно буркнул кубанец.

Договорившись, чтобы мужчина подождал, направился к ментам.

— Что произошло? — обследовал меня Жоля. — Не поделили?

— Свои дела, — чертыхнулся я. — Что вы хотели?

— Баксы поменять. Двести.

— По пять восемьдесят.

— По такой цене давно бы поменяли. По шесть.

— Ничего не оставляете. Ну, давайте по шесть.

— Только они…, - замялся старший. — Девяносто третьего года.