Джон Макдональд - Конец тьмы (Капкан на Волчью стаю)

Свет в камере никогда не гаснет. Лампочка утоплена в потолке и защищена густой сеткой из толстой проволоки. Один из охранников, смешной, похожий на священника парень, сказал с профессиональной гордостью, что, если на электростанции что-нибудь случится, автоматически включится местный генератор, а на тот случай, если и он откажет, рядом стоит еще один.

Камера смертников должна быть темницей с черными, запотевшими стенами, исписанными отчаявшимися людьми в ожидании казни. Однако моя камера – светлое, удобное и чистое помещение. Я было подумал, что я первый в ней жилец, но охранник заверил, что она использовалась много раз.

При старом начальстве заключенные, приговоренные к смертной казни, жили так же, как и все остальные, только сидели в одиночках и не работали. Теперь, когда построили новые помещения, мы, смертники, обитаем за счет налогоплательщиков в этих новых камерах. У нас мягкие койки, книги, телевизоры, радио, хорошая еда из специальной кухни и регулярные медицинские осмотры. С тех пор как я здесь нахожусь, я поправился на 11 фунтов. Мы живем при постоянном свете, без контакта с другими заключенными и с охраной, которая всегда начеку. Всего нас здесь одиннадцать, и мы занимаем чуть больше половины из двадцати камер смертников.

Часто, развлекаясь, я пытаюсь представить себе, как социолог с Марса изучает нашу тюрьму. Он мог бы подумать, что нами очень дорожат, оберегают для какого-то ритуального варварского жертвоприношения. Ацтеки, например, целый год откармливали и холили девственниц перед тем, как одну за другой отвести на вершину пирамиды, чтобы на рассвете вырезать их сердца обсидиановым ножом. По-моему, эти девы отбирались случайно. Меня не покидает мысль, что я тоже был выбран иррациональным случаем для той сомнительной чести.

Я выяснил, что произойдет с Нан Козловой. Ее содержат в изоляторе женской тюрьмы в ста милях отсюда. Все ритуалы приготовления будут проведены там. Когда наступит время для уничтожения нашей четверки, ее привезут сюда, и если не случится ничего непредвиденного, она прибудет за несколько минут до самого важного события в своей жизни. Мой похожий на священника охранник ухмыляется и говорит:

– Дамы вперед.

Теперь вернусь к тому февральскому дню, когда я покинул университет. Я въехал в Нью-Йорк около шести вечера. Сильный дождь к этому времени перешел в снег. Оставил машину в гараже на 44-й улице и начал звонить в гостиницы, но в городе проходили какие-то конференции, и все было переполнено. Я бросил обзванивать отели, истратив монет на целый доллар, и набрал номер Гейба Шелвана.

Гейб ответил радостным, но все же озабоченным голосом. Я рассказал о своих трудностях с жильем. Да, сказал он, ему нужно уходить, но я все равно могу приехать. Спать можно на кушетке. Он позвонит позже, и я Должен дождаться звонка.

Шелван жил на 77-й, рядом со Второй авеню. Я поднялся на третий этаж. Квартиру Гейб, как и обещал, оставил незапертой. Его жилище оказалось меньше и грязней, чем я ожидал.

Гейб входил в наше студенческое братство. Прошлым летом он окончил университет. Некоторое время работал в радиокомпании, пока не перешел в рекламное агентство. Шелван напоминал оголодавшего Линкольна, только без бороды. В голове у этого нервного и очень честолюбивого парня всегда крутилось несколько идей одновременно.

Устроившись и сделав себе коктейль, я позвонил домой. По шуму, доносившемуся из трубки, я понял, что у стариков большая вечеринка. Судя по голосу, Эрни была слегка навеселе.

– Что ты делаешь в Нью-Йорке? Дорогой, я не слышу ни слова. Подожди, я пойду в спальню.

Я слышал, как она попросила кого-то положить трубку, когда она сама подойдет к телефону наверху.

– Кирби? Ну что случилось, дорогой?

Я ответил, что бросил учебу. Ей это не понравилось, так как не входило в материнские представления о моей жизни. Она попыталась выяснить причину. Я бросил университет из-за девушки? Я объяснил, что устал от зубрежки. Что я собираюсь делать? Хочу осмотреться и найти какую-нибудь работу. Она сказала, что старик может позвонить нужным людям в Нью-Йорке. Черта с два! Благодарю, но мне это не нужно. Эрни спросила о деньгах. Я сказал, что чек не помешал бы, и дал адрес Гейба. Она попросила подождать и пошла искать старика. Ждать мне пришлось долго, и я понял, что Эрни все рассказала.

Я не ошибся. Отец грубо спросил:

– Сын, что это за детский лепет, черт возьми?

– Я почувствовал, что мне необходимо бросить учебу, и я ее бросил.

– Хорошенькое дело! Он почувствовал.

Единственное, что мне оставалось – слушать его рев. Я разрушил его грандиозные планы, я подмочил репутацию Стассенов, я стал настоящим лодырем. Больше мне не будет ни денег, ни пуховых перин. Я больше не вытяну из него ни одного цента. Дурак, который бросает учебу за четыре месяца до окончания диплома, не заслуживает иного отношения. Что я могу сказать в свое оправдание?

– До свидания. – Я положил трубку.

Однако в четверг, через два дня, по почте пришел чек от Эрни на 500 долларов. Вместе с чеком я получил письмо, в котором своим угловатым почерком она писала, в какое отчаяние повергло старика мое решение. Они не знают, что теперь говорить знакомым, и т.д. и т.п. Я едва дочитал письмо до конца.

Гейб позвонил в 8.30 и попросил немедленно приехать в итальянский ресторан. Он ждал у гардероба, неторопливо меряя шагами холл.

Я начал быстро рассказывать, как очутился в Нью-Йорке, но он прервал меня:

– Позже, Стасс. Окажи мне услугу. Нас за столом четверо. Тот тип – Джон Пинелли. Блондинка – актриса Кэти Китс, его жена. Маленькая брюнетка – моя близкая подруга Бетси Кипп. Сегодня вечером пришлось окончательно отказать Пинелли. Теперь он прилипнет ко мне, как пиявка, а я хочу смыться с Бетси. В нужный момент ты поможешь нам исчезнуть. Идет?

Я согласился. Он дал второй ключ от квартиры и сказал, что поболтаем позже. Гейб подвел меня к угловому столику рядом с баром. Меня ждал заранее принесенный стул. Пинелли оказался большим рыхлым мужчиной с бело-розовой кожей. Он больше походил на шведа, чем на итальянца или испанца, или кем там он был. Обе женщины смотрелись роскошно. Бетси была моложе, и это придавало ей особый блеск. Я слышал имя Кэти Китс и не раз видел ее в кино и по телевизору. Прекрасные серебристо-белые волосы она уложила в замысловатую прическу. Ее мраморные обнаженные плечи сверкали слева от меня. Лицо напоминало лицо Марлен Дитрих, такое же удлиненное и слегка славянское. Длинная шея, прямая осанка. На расстоянии она казалась даже высокой. Но когда вы подходили ближе, то понимали, что перед вами маленькая женщина ростом около пяти футов и четырех дюймов, а весит Кэти, я думаю, сто десять фунтов. Я так никогда и не узнал ее истинного возраста. В первый вечер дал ей двадцать пять. С тех пор я все время прибавлял, пока не дошел до тридцати семи. Создавалось впечатление, что она может прекрасно владеть собой. Все движения Кэти Китс были плавными и грациозными. Когда улыбка освещала лицо миссис Китс, вы знали, что она прячется за этой улыбкой и наблюдает за вами и за всем, что ее окружает.

Джон Пинелли уже изрядно выпил и продолжал пить. Он был похож на быка, которого ударили по лбу. Время от времени Пинелли изумленно встряхивал большой головой. Одновременно велись два разговора – один между Гейбом, Бетси и Кэти, умный разговор о людях, которых я не знал и который, судя по тому, что называли их только по именам, не имели фамилий. Джон Пинелли выступал с монологом, большей частью таким несвязным и невнятным, что почти ничего нельзя было понять. На него никто не обращал внимания, так же, кстати, как и на меня. Из того немного, что я понял из обрывочных фраз, стало ясно, что Пинелли говорил о великих фильмах.

Еда оказалась чудесной. Только мы с Бетси отдали ей должное. Пинелли не обращал на стол никакого внимания. Кэти Китс медленно съела несколько маленьких кусочков. Гейб, как всегда, слишком нервничал, чтобы много есть.

Весь вечер казался каким-то нереальным. Около одиннадцати Гейб сказал:

– Извините, нам пора. Пинелли уставился на него мутными глазами и забормотал:

– Мне нужно поговорить с тобой, мой мальчик. Я должен объяснить, почему я тебе необходим...

Я почувствовал, как что-то коснулось моего правого колена. Это Гейб передал мне под столом деньги.

Он встал, отодвинул стул Бетси и попрощался:

– Поговорим позже, Стасс. Веселитесь, ребята. Я оплатил счет на шестьдесят долларов. Гейб передал мне две пятидесятидолларовые банкноты, и я почувствовал себя неловко.

– Наверное, мне пора прощаться и...

– Останьтесь с нами, – приказала Кэти.

– Фламенко, – пробормотал Пинелли, – я хочу фламенко, дорогая. Она знала, куда он хочет. Кэти назвала адрес таксисту. В зальчике оказалось темно. Мы сели втроем с одной стороны круглого стола и стали смотреть на маленькую сцену, где под очень яркими лампами на кухонном столе сидел мужчина и играл сложную испанскую музыку на самой яркой гитаре, какую я когда-либо видел. Его ногти были длиннее, чем женские. Пинелли что-то нашептывал жене. В том баре мы выпили очень много белого вина.