Владимир Константинов - Страх

— Ты это… Ты кончай, — вконец растерялся Шилов. — Шею намылю. — И вновь пригрозил Говорову кулаком.

— А тебе, Володя, не кажется, что он не совсем безнадежен? — одобрил выступление Андрея Иванов.

— Он у тебя молодцом, — откликнулся Рокотов.

Андрей сделал вид, что не обратил внимание на слова боссов и со значительным лицом продолжал:

— Если мне будет позволено, то я бы тоже хотел высказать свои предположения относительно этого дела.

— Бога ради, — усмехнулся Сергей Иванович. — Мы тебя внимательно слушаем.

— Во-первых, я полностью согласен с Беркутовым — воровские авторитеты здесь не при чем. Во-вторых, исполнителей убийств, как и их заказчиков, я думаю, нужно искать либо среди представителей спецслужб, либо среди власть имущих, либо на самом верху политического имблишмента.

— Эка ты хватил! — удивленно воскликнул Сидельников.

— И, наконец, в-третьих, Степаненко каким-то образом стал обладателем информационной бомбы такой разрушительной силы, что это кого-то очень напугало. Потому-то к нему и были применены подобные пытки, а когда результат был достигнут, убили.

— Что ж, твоя версия, Андрей Петрович, не лишена оснований и очень даже любопытна, — задумчиво проговорил Иванов. — Я и сам все больше склоняюсь к тому, что за всем этим стоит наша общая знакомая — мафия. С этой беспардонной особой нам ещё придется хлебнуть по самую, как говорится, маковку. Поэтому, шутки в сторону, надо готовиться к серьезной, бескомпромиссной борьбе. Кто этого ещё не понял, может сойти с «поезда» — время ещё есть.

Иванов обвел нас всех насмешливым взглядом. А это означало, что сам он уже при полном боекомплекте и заряжен на борьбу с мафией по полной программе. Определенно.

Адриатика, адриатика. Какая в принципе… Разница какая. Море там, небо, эти, ага, летают… Везде одно. Надоело. Ничего не того… Не радует ничего. Устал. А на душе эти того… Кошки ага. Такая злость, что не приведи кому. Все внутри сожрала к этим… К шутам сожрала. Аж колотит всего. Так бы всех… Надоели. Сволочи! Ведь никто ничего… Не могут ничего. А только — дай, дай… Сколько можно? Дармоеды. Холодно. Камин вон ага, а ему не того… Мороз по коже. Знобит. И голова что-то. Может быть заболел? Этого только… Не хватало этого только. Не ко времени. Впрочем, у него всегда… Некогда, ага. Болеть некогда. Ничего некогда. Все бегом. Забегался, ага. Может выпить чего?

Виктор Ильич встал с дивана, нашел в аптечке таблетки «Анальгина», выпил, вышел на веранду, где столкнулся с одним из своих многочисленных телохранителей.

Этот ему нравился. Экий крепыш какой. Гришей кажется… Или Димой?… Всегда он с этими… С именами с этими. Памяти нет… На имена, ага. Какая в принципе… Разница какая, как там их. Слуга — и все. Все слуги. От президента до этого вот. А как же. Кто платит, тот и музыку. Главное, что б служили того, верно, ага. А этот молодцом! И лицо хорошее, не нахальное и все такое.

— Здравствуй, дружочек, — Сосновский похлопал телохранителя по плечу. — Как того… Как дела? И вообще? Как настроение?

— Здравствуйте, Виктор Ильич! — почтительно, но с чувством собственного достоинства ответил телохранитель. — Спасибо! У меня все хорошо.

— Хорошо — это хорошо. Ха-ха-ха! Ага. Как жена, детишки?

— Я холост, Виктор Ильич.

— А почему того? Сколько, лет сколько?

— Тридцать два.

— Вот и я смотрю… Разошелся?

— Нет. Еще не женился.

— А чего?… Так чего? — насторожился Сосновский. Он терпеть не мог гомосексуалистов и следил, чтобы в его команде их не было. — Проблемы с полом?

— С каким полом? — озадачился телохранитель. Но тут же догадался, что имеет в виду босс. — Ах, вон вы о чем. Нет. Никаких проблем, Виктор Ильич. Просто не нашел подходящей девушки. Все такие шалавы.

Сосновский невольно поморщился. Он не любил всяких там вульгаризмов, жаргонных словечек. Впрочем, как и матерных слов.

— А-а, ну-ну… Тогда того. Ищи тогда. Ты вот что, дружочек… Ты ступай давай. Я тут подышу. Воздухом, ага.

Телохранитель ушел. Виктор Ильич сел в кресло качалку. С веранды открывался прекрасный вид на море. Сегодня на море был полнейший штиль. Ровная поверхность искрилась в лучах заходящего солнца.

Красиво, ага. Природа. Но от моря веяло этой… Враждебностью. Веяло враждебностью, ага. Чужое. Все чужое. И море чужое и все такое. Зачем? Ведь и в Сочи ни сколько ни того. Такие места есть, что… Или в Крыму. Там за бесценок можно. Зачем такие деньги. Непонятно, ага. Эту дачу в Италии посоветовал ему купить Лебедев. Престижно. У него, Сосновского, этого… Престижа этого. Хоть отбавляй, ага. А тут зачем? Деньги такие зачем? Этому дураку не жалко… Не свои, не жалко. Вот купил. Два года как того. А много он здесь? Первый раз всего. А охране плати, прислуге плати. Деньги, они тоже счет… А как же? А то никаких ни того. Зря купил и вообще. Приехал, думал… Отдохнуть думал. Кого там. И здесь никого, ничего. Этот стал каждую ночь, ага. Дьявол или как там его. Сядет, уставится этими… Как их? Красными… Зрачками, вот. Уставится красными зрачками и ещё издевается. Нахал! Им там чего… У них время не меряно. А тут… Тут каждая минута на вес этого… Как его? Золота, вот. На вес золота. А попробуй не поспи? Это одну… А если каждую? Тут не то, чтобы… И бросить нельзя. Не на кого это… Не на кого положиться. Все сам. Вот выкроил… Недельку выкроил. Но и здесь тоже самое. В первую же ночь этот, ага.

Виктор Ильич поймал себя на мысли, что думает о ночном госте не как о плоде своего больного воображения, а как о реальном персонаже в его жизни.

Черт знает что! Так и с ума можно, ага. А что если правда?! Что если он правда он? На самом деле?! Что тогда? Тогда отвечать и все такое?

И Сосновскому стало совсем нехорошо. Так нехорошо, что хоть ложись и помирай. Вспомнились годы, когда он ещё был мэнээсом.

Вот было время. Денег от получки до получки. Да разве в них того?… Зато на этой… Зато на душе было… И думалось. Легко думалось. И по ночам. Не то что. А сейчас вокруг телохранители, своя эта… Своя система безопасности, ага. А страшно. Как ночь, ага, так страшно. Измучился. Может, к врачам? Нет. Просочиться, засмеют. Скажут — олигарх того этого. Нет, к врачам не того. Что же, ага? Делать чего? О-хо-хо! Здесь запсихуешь. А тут ещё с кассетой этой? Может быть провокация? Кто его, ага… Кто знает. Кто-то продать подороже? Все на всем, ага. Дармоеды! Работать не того, а деньги дай. Любым способом. А все равно нехорошо, тревожно и все такое. Неужто завелся кто? Ведь на тысячу раз, пока в команду, ага. Неужели просмотрели? Варданян говорит, что эта… Как ее?… Информация, вот. Говорит, что информация точная. Попадет к тому же Потаеву, ага. Так распишут — себя не узнаешь. И Лебедев встревожен. Если чего, то он тогда. Все раскроется. А так красиво было, задумано было. С оппозицией этой. Красиво! Как бы там чего, а у них все равно все… Под контролем все равно. А эти дураки поверили. Но если кассета — правда, то все может того… Наружу может. Этого допустить не того… Никак нельзя.

Сосновскому очень захотелось закурить. Вообще-то он был некурящим. Но в такие вот минуты позволял себе выкурить сигарету.

— Дружочек, — позвал он.

Через мгновение рядом появился телохранитель.

Будто из-под земли того… Вырос, ага. Виктор Ильич всегда поражался их способности вот так вот. Школа!

— Слушаю вас, Виктор Ильич, — почтительно сказал телохранитель.

Как же его? Гриша? Нет, все же, пожалуй, Дима. Впрочем, какая в принципе. Имярек. Служит исправно, и пусть себе.

— У тебя, дружочек, сигаретки… Не найдется сигаретки?

— Конечно, Виктор Ильич. — Телохранитель достал пачку «Мальборо», протянул Сосновскому.

Тот взял сигарету. Проговорил:

— Больно дорогие куришь. Сигареты куришь.

— К хорошему быстро привыкаешь, Виктор Ильич. — Телохранитель чирнул зажигалкой, поднес Сосновскому. Руки его заметно дрожали.

Виктору Ильичу это нравилось. Когда почтительность, когда вот так вот. Нравилось.

— А чего руки? Кур что ли? — пошутил он, прикуривая.

— Это от волнения, Виктор Ильич.

— От волнения — это нормально. Плохо, если того… Если с похмелья. А? — Сосновский рассмеялся.

— Да, — кивнул телохранитель. — Я с вами совершенно согласен.

— Спасибо тебе, дружок! Ты того… Ты ступай, ага.

Телохранитель исчез. У Сосновского заметно поднялось настроение.

Вроде и разговор так себе. Зряшный, ага. А настроение, того. Экий молодец! Надо ему премию. Выписать надо. Таким надо. Не жалко.

И море теперь не казалось Виктору Ильичу враждебным. Оно было ласковым, безмятежным, успокаивало.

Может, искупаться? Уже три дня, как, а ни разу. Надо плавки, ага. Зачем? Здесь все его — и дом, и пляж. Можно и так.

И Сосновский быстрыми шажками засеменил к морю. Следом направились трое телохранителей. На берегу он разделся. Телохранители, переглянувшись, последовали его примеру. Виктор Ильич широко раскинул руки, подставив ладони солнцу, закрыл глаза, долго стоял без движения. Это он называл медитацией. Обнаженное его тело являло собой жалкое, даже удручающее зрелище, особенно в сравнении со стройными и мускулистыми телохранителями. Так Кукрыниксы в свое время изображали америаканских империалистов. Массивное, одутловатое тело с рахитичным животиком, казалось, едва удерживали короткие, тонкие да к тому же кривые ножки. Большая лысая голова из-за короткой щеи, была будто посажена прямо на плечи. Подвижным лицом с тонкими губаи, острым носом и черными, беспристанно бегающими глазками, он походил на филина или сыча. Глядя на него, не верилось, что это тот самый человек, промышленный магнат, могущественный олигарх, без участия которого не проходило ни одно более-менее значительное событие в стране.