Ральф Макинерни - Третье откровение

Дверца открылась, но огромный несущий винт продолжал вращаться. Выскочивший Карлос Родригес бросился к Трэгеру.

— Пакет у тебя? — возбужденно спросил он.

Трэгер молча протянул ему конверт, полученный от Анатолия.

Дверь, ведущая на крышу, распахнулась, и ворвались трое мужчин. Двое были вооружены, третий показал Родригесу свое удостоверение.

— Мы представляем правительство Соединенных Штатов, — крикнул он.

Родригес взглянул на документ. Тем временем двое других обступили Трэгера.

— Винсент Трэгер, вы арестованы.

Второй добавил, обращаясь к Родригесу:

— У нас есть ордер на экстрадицию.

— Куда вы его заберете? — спросила Донна.

— Сейчас? В американское посольство.

— Немедленно подавай протест, — повернулась Донна к Родригесу.

Поднявшись на ноги, Нил Адмирари приблизился к остальным, с опаской поглядывая на вращающийся винт.

— Пресса, — объявил он. — Нил Адмирари из журнала «Тайм». Я могу увидеть ордер на экстрадицию?

— Если хотите, загляните в посольство.

Родригес шагнул вперед.

— Я забираю этого человека в больницу. Он ранен, о чем вы, полагаю, и сами знаете.

Донна повела Трэгера к вертолету. Сотрудники американских спецслужб застыли в нерешительности.

— В какую больницу? — наконец спросил один из них.

— В ватиканскую.

Трэгеру удалось с помощью Донны забраться в кабину. Его рука висела безжизненной плетью, он потерял много крови.

— Нил, пошли, — окликнула Донна. — Залезай.

Посмотрев на вертолет, на несущий винт, на маленькую кабину, журналист покачал головой.

— Я лучше прогуляюсь пешком.

В последующие недели воинственное настроение захлестнуло все европейские страны, и была предпринята запоздалая попытка утихомирить иммигрантов, заполонивших Старый Свет и вознамерившихся обратить его в свою, привнесенную извне веру. Правительства пошли на уступки. Трусливые уступки. Руководители и народ, растеряв веру и моральные принципы, робели перед пришельцами с их гневными требованиями, осуждающими общество, в которое вторглись.

Однако беспорядки, поджоги, погромы и кощунственные нападки на церкви, статуи и образы настолько знакомые, что уже почти незаметные, разбудили какое-то подобие того боевого духа, который повел дона Хуана Австрийского в бой при Лепанто, который придал силы защитникам Вены отстоять свой город под натиском ислама.

Покорная готовность видеть в крестовых походах нападение христианства на ислам сменилась воспоминаниями о мусульманских вторжениях в Европу. Теперь было уже ясно, что враг обосновался внутри.

Словно осознав наконец смысл своего существования, вооруженные силы смели погромщиков с европейских улиц и площадей. Законы были пересмотрены, иммигрантов пароходами вывозили прочь из Старого Света через средиземноморские порты.

День смерти Орианы Фаллачи во многих странах объявили государственным праздником.

Быть может, в Фатиме Богородица и не предсказала это решающее противостояние, но это сделала атеистка от католиков.

Европейский союз распался.

Евро ушло в прошлое. В возрожденные государства снова вернулись разноцветные лиры, песеты, марки и франки.

Люди робко, в первую очередь женщины и дети, но затем и мужчины, потянулись обратно к вере своих отцов. Когда запретили порнографию и объявили вне закона аборты, циники заговорили о новом пуританстве.

В Иерусалиме евреи и палестинцы, брошенные могущественными заступниками, наконец сели за стол переговоров, и казавшийся бесконечным мирный процесс завершился решением, которое удовлетворило обе стороны.

Правительства ближневосточных стран в резкой форме опротестовали высылку своих единоверцев и предлагали на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций одну резолюцию за другой. Это ничего не дало. Запад устал выслушивать нотации от правительств, спонсирующих терроризм и джихад. Когда в мусульманских странах разразилась кровавая гражданская война между различными течениями ислама, их представители в ООН, обвиненные в предательстве национальных интересов, один за другим сложили с себя полномочия и попросили политического убежища в Нью-Йорке. После отказа их выслали домой, на милость соотечественников.

Но не слишком ли поздно? Окрепнет ли переломленный хребет Европы, всего западного мира настолько, чтобы довести начатое до конца?

Папа вернулся в Ватикан. Теперь он снова смотрел на площадь перед собором Святого Петра, заполненную паломниками, кающимися и миролюбивыми туристами. Когда наместник Христа на земле поднимал руку, благословение его распространялось далеко за пределы Ватикана, оно неслось в обращении urbi et orbi, городу и миру.

Законы и армии ничто без веры во всемогущего Бога и посредничества Его благословенной Матери. Воскресные молитвы его святейшества, прочитанные при огромном стечении народа, впоследствии внимательно изучали как предлагающие единственное рациональное объяснение проходившим юридическим и общественным реформам.

Перед возвращением в домик на берегу Чесапикского залива Дортмунд навестил Трэгера в ватиканской больнице.

— Тебе повезло, что ты остался жив, — сказал он, пододвигая стул к койке.

— Всем нам повезло.

— Пожалуй.

— Мне сказали, все обвинения против меня сняты, — заметил Трэгер.

— А кто их выдвинул?

— Один обезумевший прокурор, вставший на путь преступлений.

Смешок Дортмунда был равносилен громкому хохоту любого другого человека.

— Когда вернешься, Винсент, загляни ко мне в гости.

После ухода Дортмунда Трэгер поймал себя на том, что в мысли о возвращении домой для него нет ничего привлекательного. Бедняги Беа больше нет в живых, ее застрелил Анатолий — еще одна отметина на оружии безжалостного убийцы. Но новых жертв не будет. Родригес рассказал, что труп Анатолия обнаружили в подвале Североамериканского колледжа.

— И никаких улик, — добавил он.

— Отчет, который я ему передал, был при нем?

— Нет, не было.

— Вот тебе и улика, Карлос.

Когда Чековскому принесли отчет, он просто рассеянно кивнул.

— Оставьте, я посмотрю, когда будет время.

Но как только помощник закрыл за собой дверь, Чековский схватил конверт и достал из него стопку листов. Пробежав взглядом первую страницу, он пролистал документ и швырнул его на стол. Ему досталась лишь распечатка предварительного отчета, а не то, что хранилось в Ватиканском архиве. Однако это лишь усилило решимость Чековского любой ценой получить то, чего у него не было. Необходимо выяснить, упоминается ли его фамилия в окончательном варианте.

Перед уходом из посольства Чековский разорвал листы, забрал ворох клочьев к себе домой и сжег в камине. Горящая бумага приятно пахнет и почти не дает дыма.

— Поздравляю ваше высокопреосвященство с тем, что вам удалось вернуть этот священный документ, — сказал Чековский кардиналу Пьячере, встретившись с исполняющим обязанности государственного секретаря несколько дней спустя.

— Можно сказать, произошло настоящее чудо. Насколько я понимаю, ваше превосходительство, мы перед вами в долгу.

— Передо мной? — удивился посол.

— Ведь этот Анатолий работал на вас?

Отрицательный ответ лишит его признательности кардинала, но положительный вообще заведет неизвестно куда.

— Святой престол может всегда рассчитывать на содействие моей страны.

— Похоже, Россия избежала того хаоса, от которого пострадали другие страны.

— Слава богу, — сказал Чековский.

Вот уж точно, в Риме веди себя как римляне.[138]

— И Его благословенной Матери. Похоже, у Нее особый интерес к России.

— Мы всегда чтили Богородицу.

— Обращенной России суждена долгая эпоха мира и процветания.

— Обращенной в католическую веру?

Улыбнувшись, Пьячере сплел пальцы.

— Наш союз не означает конец православия — с его давними традициями и красивыми богослужениями. Вы читали Владимира Соловьева?[139]

— Пока не читал, — осторожно ответил Чековский. — Ваше высокопреосвященство, мне бы хотелось повторить свою просьбу.

— Вы имеете в виду отчеты о покушении на Иоанна Павла Второго?

— Как вам удается держать в голове столько информации! Да, я имел в виду именно их.

— Ваше превосходительство, их также похитили.

— Ваше высокопреосвященство, но кому они могли понадобиться?

— Действительно, кому? Но по сообщению одного из наших ведущих архивариусов, Реми Пувуара, документы возвращены на место. Разве не чудо?

— Так, значит, мою просьбу могут рассмотреть? — как можно спокойнее произнес Чековский.