Мартин Гринберг - Шерлок Холмс на орбите

Повисло гробовое молчание. Казалось, техники заполнили всю комнату, но никто не проронил ни слова. Шарон тоже молчала, как и остальные; немногое приходило в голову в качестве ответа Холмсу.

— Позвольте мне продолжить, — сказал Холмс в тишине. — Простая ли это дедукция в свете отсутствия улик, их исчезновения, их невидимости?

Бросая взгляды направо и налево, в позе, выражавшей нечто среднее между напыщенностью и самодовольством, машина передвигалась дрожащей походкой, рассматривая иллюминаторы, устремляя мутный бегающий взгляд на мертвые тела, разглядывая звезды в переднем стекле и снова поворачиваясь к техникам, к Шарон со странным, ненастроенным выражением глаз.

— Вы должны осмотреть их, ведь так? — спросил Холмс. — Этих сатурнян, я хочу сказать. Они невероятные обманщики, невероятно хитры — из-за их связи со Скоплением Антареса. Ориона? Нет — это должен быть Антарес. Мне кажется, я прав. Я определенно настроен считать это правильным.

— Видите ли, — начал кто-то. Шарон не могла отличить друг от друга темные фигуры; они беспорядочно ворочались перед ее взглядом в своей сводящей с ума безликости, или это была общая убежденность, которой была лишена она. — Это серьезное нарушение в работе.

— Ерунда, — сказал Холмс. — Хотя я и не в лучшей форме, совершенно ясно, что я достаточно компетентен для данной ситуации. Это должна быть та промелькнувшая темнота, появление сатурнян, они пришли с наркотиками, понимаете ли, с сильнодействующими снотворными и с настоящим пониманием темноты.

— Ничего не могу поделать, — сказала Шарон сборищу фигур, окружавших ее, и она чувствовала, что задыхается. — Я не могу справиться с персональным сбоем, вы не так поняли…

— Ах я, — сказал Холмс. — Я сопротивляюсь сбоям, они крадутся по углам, но их можно не принимать в расчет. Я отказываюсь принимать.

Он безмятежно передернулся, производя рискованные внутренние поправки, затем сбросил на пол некоторое количество деталей.

— Все это часть более грандиозного замысла, — пробормотал он, застыв в неуклюжей позе. — Когда я разберусь со всеми подробностями, я дам вам полные и исчерпывающие объяснения относительно преступления. Пять человек груза умерли, выпотрошены своеобразным и ужасным способом, и нет никаких средств вычислить убийцу, пока не найдены следы сатурнян, которые бы облегчили задачу. Я на пути к этому полному объяснению даже тогда, когда обсуждаю это, даже когда смотрю на вас, — я сосредоточен на причинах, средствах, мотивах убийства, я рассматриваю ситуацию непредвзято, я, я…

Устройство задрожало и замолчало, его красивые анахроничные черты — благодаря техникам, которые соорудили его в виде персонажа викторианской эпохи, как слышала Шарон, — поражали ее почти как черты анархического XXIV столетия, ее современности, современности, которая положила ее в резервуар на этом корабле, погрузила в глубокий сон и отправила по космическим каналам, а потом вытащила из сна и поставила лицом к лицу с этим молчаливым устройством, смотрящим на нее внимательным и ужасным взглядом.

— Видите, в чем проблема, — сказал техник, а может, и капитан, таких еще называли главными техниками (регулирующее устройство, которое наблюдало за сном, управляло высокими, словно крадущимися по коридорам фигурами, обслуживающими корабль, и которое, столкнувшись с убийством, столкнулось тем самым и с ответственностью, тем более неприятной, что она была неизбежна). — Пять человек из груза умерло, — сказал этот техник. — Они были убиты в своих резервуарах. Плюс неисправный Холмс. Он сошел с ума, если реконструкты могут сходить с ума, или это какая-то форма сбоя. В любом случае ситуация очень серьезная, и поэтому мы вызвали вас. Обследуйте Холмса, чтобы он мог функционировать и определить убийцу или убийц, и мы могли бы продолжить полет.

Для техника это была довольно долгая речь, капитан он или нет, а Холмс тем временем сдвинулся с места, прошел между ними и произнес:

— Не обращайте внимания ни на что. Мои мыслительные процессы в полном порядке, и в должный срок я вычислю убийцу. Или убийц. Должно быть, это сатурняне, или нападавшие прибыли из-за пределов солнечной системы. Мы тщательно рассмотрим все эти гипотезы, или я даже почтительно укажу на него.

Он склонился к Шарон и доверительно обратился к ней:

— Вы понимаете, мы должны иметь дело с опасностью не меньше, чем капитаны и короли, направляющие наши пути на этих звездных просторах должны в конечном итоге отправиться.

— Да, — сказала Шарон. — Я понимаю, — хотя, конечно, она совсем ничего не понимала. Сейчас она и не могла ничего понимать, а только перерабатывать информацию и весь неотфильтрованный ужас, сочившийся сквозь экран ее чувствительности. Почему я? — собиралась сказать она, — почему это стало моей ситуацией? Вы могли бы разбудить сотни других, спящих в отсеках, с тем же самым результатом. Но, конечно, такая жалость к себе была бы капризной, предвзятой, как предвзятым было и невысказанное решение; в действительности, в этом-то и все дело: случайный отбор вселяет в выжившего чувство уникальности; с той же мыслью она смотрела и на скопление техников, и на закоренелого рационалиста Холмса — крепкие устройства, призванные ей если не помочь, то утешить, — и она постаралась говорить с ними с тем, что казалось ей уверенностью, а не растерянностью женщины, этого существа, вынутого из резервуара и поставленного перед непреложной данностью, прошедшего через несколько ярусов затемненной чувствительности, непроницаемой, как сама тайна, окружавшая ее.

— Я не уверена, — сказала она, — ни в чем. Я не смогу разобраться в случившемся, сколько ни старайся.

«Хотя бы сто лет», — хотела добавить она, но это сравнение было слишком вымученным и, по всей видимости, неверным, так как она пролежала во внутренностях корабля больше ста лет, неподверженная разложению и смерти, безразличная как к звездам, так и к собственной смертности; некое воспоминание о времени, погружение и перелет на Антарес и затем сны об убитом грузе, все они были грузом, так про них было написано в декларации, и наконец после этих выматывающих галлюцинаций мозг раскалывается, устремляется навстречу лучам света и стремительной силе, и она, Шарон, homo erectus, просыпается, и ее переносят в это помещение, ее хватают техники, приходит поврежденный Холмс, эти пятна смерти, до сих пор ясно различимые на полу, засохшая корочка крови и свидетельство силы, развязанной в этом пространстве, смертельности этой силы. Да, смерть смертельна, все понятно. Кто станет спорить? Кто, кроме того, захваченного безумием и непостоянством акта убийства, мог бы чувствовать иначе? Широкий клин пустоты и бессмысленности расколол Шарон, как свет до этого расколол ее мозг, и не за что, во всем этом пространстве не за что ухватиться, нет здесь места для протеста или обстоятельств.

— Мы незамедлительно реконструировали Холмса, — повторил главный техник. — Но неудачно, как вы видите.

— Чего вы ожидали? — сказала Шарон. — Реконструкты подвержены тем же обстоятельствам, что и мы, они могут действовать, не осознавая переходного периода, не существует пределов рационального ожидания их поведения, они совсем, как мы. Они как…

— Да, — сказал главный техник. — Конечно, это так. Это самое мы и ожидали услышать от вас, это тот совет, которого мы ждали. Возможно, мы выбрали неправильного реконструкта; возможно, Арчер или Вульф работали бы лучше. Марлоу пришел в негодность с самого начала; мы не могли получить разрешение на его использование. Пуаро нам не удалось запустить, когда мы искали, кто бы нам помог с этим Холмсом.

— Вызовы и отзывы, — сказал Холмс.

Казалось, он превратился в некое абстрактное и замкнутое подобие себя самого, пропитанный насквозь остатками взрыва мыслей или, может быть, симуляцией мыслей, импульсами, которые, как волны, неслись от одного притуплённого восприятия к другому, пока Шарон с техниками смотрели и смотрели на него.

— Отзывы, — повторил Холмс. — Призывы к помощи.

— Иррациональное поведения, — сказал главный техник. — Мы с самого начала были свидетелями этого иррационального, немотивированного поведения. Поэтому вас и позвали на помощь.

Нужно произвести ремонт, могла бы сказать Шарон, я тоже техник, но это было бы бесполезно, и было бесполезной, бесплодной болтовней, вроде того, как бормотал Холмс, не очнувшийся от темноты сна, как бормотал груз, когда их лишали жизни, как эти люди, которые лежали в путанице ложных воспоминаний и которые останутся лежать так, оставляя свою кровь на палубе, потому что они были уликами, а кто же станет трогать улики, ведь верно? Когда его безумие ослабнет, если вообще исчезнет, Холмс захочет осмотреть тела, где бы они ни были, исследовать сухой источник этой высохшей крови и обнаружить убийцу, от которого и сам Холмс не застрахован, покуда не раскрыл преступление: чересчур восприимчивый и уязвимый реконструкт, стесняемый в своих действиях своим же безумием; уязвимый, потому что такой, каким его сделали, — предназначенный передвигаться с собаками и в маске убийцы.