Роман Романцев - Родимое пятно. Частный случай

— Для большой человек любой деньги маленький, — холодно заявил Лебедь.

— А билет… можно посмотреть? — кашлянул один из братьев. Лебедь расплылся в доверчивой улыбке, мгновенно извлек бумажник, а из бумажника за уголок вытянул голубенький билет. Протянул братьям: — Запишите серию, номер, дату розыгрыша, найдите таблицу, проверьте… Утром деньги — и он ваш.

Братья осторожно взяли билет за уголочек, положили на стол. Один суетливо извлек из брюк мощную лупу. Другой чуть ли не из-под себя достал пачку газет с таблицами лотерейных выигрышей. «Ого, солидно подготовились!» — удовлетворенно отметил Лебедь. Он ни капли не волновался — в «показательном» заходе демонстрировался настоящий билет. Не спуская глаз С билета, он молол какую-то чепуху о погоде; хозяйка подошла к нему с блюдом лобио, он отвлекся на миг, сделал комплимент, а когда повернулся, то скорее ощутил, чем увидел некоторую напряженность в братьях.

— Слушай, дорогой, — хрипло выдавил, один, возвращая билет за уголок подрагивающей рукой, — двадцать пять до утра трудно собрать. Давай послезавтра.

— Я заеду завтра, — отрезал Лебедь. — Ребенок у вас останется. Спит он хорошо, и пусть спит.

Отъехав от дома, он убедился, что никакой слежки за ним нету. Достал билет, внимательно осмотрел через лупу. Так и есть — в уголке наколот маленький квадратик с точкой в середине. Лебедь затер наколки ногтем. «Обижаете, ребята».

Дорога вверх-вниз, все едут аккуратно, надежно; кто отдыхает, а кто делает из дороги деньги. Сыновья Вартана делают деньги из земли, воды и тепла. Пусть через рынок, но их надо любить… Надо любить всех, кто делает деньги из земли, из железа или же из красоты, из мастерства. А уж тех, кто делает деньги из правил и законов, которые ими же и пишутся, тех уж хочешь — не хочешь, а полюбишь.

Тенгиз профессионально налил минералки, один стакан выпил сам. После этого лицо его стало беззащитным, и он принялся жаловаться, что проверять никто и не думает. Лебедь догадался, что речь идет о проверке билета.

— Чего ты хнычешь? Пусть проверяют сколько хотят.

— Ты мой друг, — вздохнул Тенгиз, — нельзя.

— Ну проверь ты!

— Я в этих делах ничего не понимаю. Скажу, что ты уже продал, — и не надо ничего.

Лебедь пожал плечами; что это? Тонкая игра или правда? Тенгиз обслуживал клиентуру как ни в чем не бывало. Лебедь осмотрел зал, но ничего подозрительного не увидел.

— Давай что-нибудь придумаем, чтобы ты был твердо уверен, что билет настоящий, — сказал он Тенгизу.

Они пешком отправились в санаторий. Там знакомый Тенгиза, лысый, в очках и в белом халате, провел их в кабинет. Ему объяснили, в чем дело, и он показал пальцем на стол в углу, где под чехлом стоял микроскоп. Стали рассматривать билет, рассматривали долго; смотрел в микроскоп и Лебедь — как интересно!.. Лысый серьезно взглянул через очки ему в глаза, вернул билет и сказал: «Мало жить будешь». Лебедь в одной руке держал бумажник, в другой билет. Засовывая билет в бумажник, он ахнул, шлепнул себя по лбу бумажником и рассмеялся: «Что это я?! Возьми билет-то! Но только от меня ни на шаг! Твой ученый друг — свидетель».

Тенгиз вышел на улицу со светлым лицом. Лебедь не захотел ехать на своем транспорте, мол, наверняка будет вино, а ему неудобно всегда отказываться. Их довез сначала автобус, а потом грузовик; в кабине сидели тесно, Лебедь держал на коленях сумку, а Тенгиз уже в какой раз приглашал его на свадьбу, которая будет через десять дней; Лебедь обещал быть непременно. Все происходило наивно, элементарно и празднично: в комнате с коврами и люстрой Тенгиз потряс в воздухе билетом, что-то громко и быстро сказал, папа-председатель убедился, что билет соответствует таблице в газете, и Тенгиз положил билет на стеклянную полку серванта, прижал хрустальным бокалом. Женщины, которых было пять или шесть, по знаку внесли поднос; на нем двадцать пять компактных пачек. Лебедь покидал эти свертки в сумку, и тут ему вручили рог; он сначала хотел было сунуть его в сумку, но у Тенгиза тоже был рог; им налили вина. Папа-председатель держал рюмку и говорил речь, женщины накрывали на стол. Тут Лебедь понял, что от вина ему не отвертеться — будет очень подозрительно, и, до дна выпив рог, сел за стол. Ел много и быстро, вышел освежиться, по пути выпил семь стаканов воды и в туалете, засунув пальцы в рот, вызвал у себя рвоту. Засобирался к сыну, Тенгиз вызвался его проводить, но Лебедь похлопал по сумке на плече и отрицательно покачал головой. Выйдя за калитку, он пожал Тенгизу руку и с чувством сказал: «Обязательно приеду на твою свадьбу».

Он шел вдоль дороги, машин почти не было, но он и не пытался голосовать. А может, вернуться? Высыпать эту сумку, порвать этот билет на серванте, а через десять дней приехать на свадьбу человек человеком? Было нечто вроде игры — в любой момент остановился, подышал воздухом, полюбовался-поглазел, А теперь все — нырнул. Так, надо выгружаться. Но местность какая-то неприметная, бугорки да колючки. Ага, вон ручей… Он закопал пенал из нержавейки под мостом, заложил камнями. Выбрался на дорогу, легкая сумка болтается на плече, и теперь всем подряд автомобилям энергично махал рукой. Его довез молоковоз. Лебедь минут двадцать издалека наблюдал за своим «Жигуленком» и окрестностями. Наконец подбежал, вскочил за руль и рванул из этих мест… Поздно вечером он опять пил чаи и вел беседы о перестройке с дедушкой Вартаном — старик был за Сталина и против обезьяньих песен, которые за душу не берут.

— Дед, — сказал ему Лебедь, — у тебя просто нету души, она уже вся на жизнь истратилась.

Он проснулся в пятом часу, задолго до сигнала подъема. Сводил сонного Кроля в туалет, влил в него полстакана воды со Снотворным. Вдруг защемило сердце: а что, если эти дозы не пройдут пацану даром?.. Все равно надо, чтобы спал до обеда, — вдруг эти начнут его расспрашивать, выпытывать… Ничего, даже смерть, если во сне, — прекрасно. «Мало будешь жить» — вот лысый, очкарик, гад… Он отбросил все эмоции и еще раз проверил содержимое сумки, еще раз повторил свой план.

До Батуми он добрался рейсовым «Икарусом». Взял такси, заплатил вперед червонец, пообещал еще четвертной. В девять часов он был в доме своих хозяев, где были и обе дочери, и сын-художник. На углу улицы он видел какого-то мордоворота в светлом костюме, здесь, в доме, вроде еще кто-то был… Не взять пацана, не взять машину — это же мудрость… Дочери громко спорят, никого не стесняясь, — совсем необычно для местных женщин. Хозяин показался и ушел; главным был муж одной из дочерей, на лице — выражение прожженного пройдохи и бандита. «На понт берут», — со злостью подумал Лебедь. Муж-главарь встал перед ним вплотную и, постукивая по его плечу трубочкой газеты, щелкнул пальцами:

— Билет.

Лебедь в окно видел, что его таксист вышел из машины и беседует с мордоворотом; его начинало бесить, что нужно разыгрывать слабого человека, скромного свободного художника. Он сел за стол, положил сумку на колени, кивнул устало:

— Эти пусть заткнутся, а лучше пусть у…

Женщины вмиг замолчали. Лебедь сунул главарю пепельницу со стола, стянул скатерть, бросил ее на кресло, указал бородой на полировку стола:

— Деньги.

Муж-главарь щелкнул пальцами, женщины поставили на стол большую коробку из-под обуви с надписью «Цебо». Под крышкой были увязанные разноцветные пачки и россыпью сто-пятидесяти-рублевки.

— Билет, — рявкнул главарь.

Лебедь не вынимал одной руки из сумки, щелкнул ногтем по нержавейке:

— Я не умею считать в коробке.

Сразу заговорили все, особенно кричали женщины, и все с яростью, с пеной, со сверканием глаз и маханием рук. Гвалт кончился тем, что сын-художник принялся считать, перекладывая купюры по одной.

— Теперь пачки распечатай, — кивнул Лебедь.

Опять гвалт, грозные крики… Распечатали пачки, все купюры перекладывали по одной.

— Двадцать восемь, — констатировал Лебедь, — еще две.

— Слушай, дорогой, где билет? — удивился вдруг муж-главарь: — Еще два — вот они.

И вынул из кармана две пачки, но на стол не положил. Возникла пауза, Лебедь думал, какой билет доставать… а может, уйти подобру-поздорову? Он достал поддельный, отдал главарю, стал одной рукой сгребать деньги в сумку. Главарь сверил билет с таблицей, затем стал рассматривать билет через лупу.

— Спасайся, честно, а?! — вскричал сын-художник, но Лебедь только заулыбался своими белыми зубами:

— Есть люди, они и за сорок возьмут. — Он еще больше ссутулился и вилкой наставил на главаря два пальца. Тот швырнул на стол две пачки, Лебедь опустил их в сумку и пошел медленным усталым шагом, пощелкивая в сумке ногтем по металлу.

«Волки, — думал он в коридоре, — всучили две куклы…»

Такси за калиткой не было.

Похоже, ему не добраться до Чкавы. Наверняка они думают, что у него оружие, поэтому сразу не нападают. Да и еще слишком близко к дому. На открытом месте в него выстрелят, а в толпе — пырнут ножом… По безлюдной улице проехало такси — верняк ловушка… Он ощущал: за ним наблюдают, и не вынимал руку из сумки. Куда идти? Куда бежать? «Мало будешь жить»… Навстречу шли двое спортивного типа. Лебедь побежал в гору к большим домам. Увидел, что к тем двоим подкатил желтый «Жигуль», и они стали садиться в него. У песочницы, где играли дети, лежал на боку подростковый велосипед «Орленок», Лебедь вскочил на него и, бешено крутя педали, согнувшись в три погибели, юркнул по узенькой петляющей тропинке. Упал с неловким кувырком, у сумки оборвался заплечный ремень. Из желтого «Жигуленка» выскочили двое, побежали вниз. Лебедь схватил сумку в зубы, опять вскочил на велосипед. Руль у велосипеда был свернут набок, седло тоже; теперь Лебедь не крутил педалей, а только рулил, стараясь не упасть. Он пересек улицу, поехал вниз по асфальту. Тут его догонят вмиг. Метров через триста был железнодорожный переезд какой-то одноколейной ветки. Лебедь свернул на тропинку вдоль нее. К переезду примчался «Жигуль», но их разделяло уже метров двести. Тепловоз тянул с десяток вагонов. Лебедь бросил велосипед, челюсти сводило — вот-вот сумку выпустит. Он швырнул сумку в полуоткрытую дверь вагона и сам повис на ней. Воняло навозом, он, пока переваливался в вагон, цепляясь и загребая руками, испачкался… Вроде бы один раз был звук выстрела. И еще он потерял очки. Деньги он закопал под железнодорожным километровым столбом недалеко от Чкавы. «Волки, — стучало у него в висках, — для них и билет, и деньги — туфта, а моя жизнь — подавно туфта. Продай им настоящий билет, тоже ограбили бы».