Татьяна Ревяко - Серийные преступления

К воротам этого-то дома я и отправился сторожить свою «дичь». Часа два бродил я без толку, пока наконец убийца не вышел на улицу. Я узнал его сразу, не увидев даже Коновалова, который шел позади его. Узнав его, я зашел за спину и окрикнул:

— Иванов!

Он быстро обернулся.

— Ну, тебя-то мне и надо, — сказал я, подавая знак своим молодцам, и спустя 15 минут он уже был доставлен в часть, где я с приставом сняли с него первый допрос. Поначалу он упорно называл себя Силой Федотовым и от всего отпирался, но я сумел сбить его, запутать, и он сделал наконец чистосердечное признание.

Все мои предположения оказались совершенно правильными. В ночь с 12-го на 13-е июня он бежал из Красносельской этапной тюрьмы, разобравши забор; за ним погнались, но он успел спрятаться и на заре двинулся в путь. Близ дороги он увидел чухонца, который сидел на камне и курил трубку. Он подошел к чухонцу и попросил у него курнуть. Чухонец радушно отдал трубку, Убийца выкурил ее и возвратил. Чухонец стал набивать трубку снова, и тогда беглому солдату пришла мысль убить его. Он поднял топор, лежавший подле чухонца, и хватил его обухом по голове два раза. Удостоверившись, что чухонец убит, он снял с него сапоги, взял у него паспорт и 50 копеек, сволок его в сторону и зашагал дальше. Не доходя заставы, он увидел, что в нижнем этаже дачи открыто окно. Тогда он перелез через забор, снял с себя сапоги и шинель, взял в руку здоровый камень и влез в окошко. Забрав все, что можно, он надел одно пальто на себя, другое взял в руки и ушел, оставив в саду свою шинель. После этого он указал место, куда продал вещи Х-ра.

— И вещи-то дрянь, — окончил он признанье, — всего 12 руб. выручил.

Я разыскал все вещи и представил их немцам, сказав, что прекрасные его брюки остались на воре.

(И. Д. Путилин. Среди грабителей и убийц. Ростов-на-Дону, 1992)

20 июля 1900 года в городе Николаеве в ювелирном магазине «Цукерман и К°» звякнул колоколец, и в дверях появился плотный парень лет 28. Он был высокого роста, с могучим разворотом плеч, с толстой, прямо-таки бычьей шеей. Черты лица были грубыми, а взгляд темных глаз тяжел.

— Чем могу быть полезен? — с профессиональной любезностью осведомился Цукерман.

Молодой человек медленно, с расстановкой отвечал:

— Мне нужны деньги. Я принес золотой лом. Все это, знаете, давно хранилось в семье.

И посетитель высыпал на лоток ювелира мятые кольца, сплющенный браслет, рваные цепочки. Отдельно в коробочке молодой человек положил драгоценные камни.

Ювелир неспешно рассматривал предметы сквозь очки. Потом он похлопал себя по карманам:

— А где мое увеличительное стекло? Наверное, в подсобке. Он отлучился всего на несколько секунд. Но из задних дверей незаметно для посетителя выскочил подросток и понесся в полицейский участок.

Кровавая трагедия, переполошившая всю южную Россию, приближалась к концу.

Олимпиаду еще в гимназии подруги и учителя прозвали Незабудкой.

Гимназия, в которой училась Олимпиада, находилась на Остоженке. Отсюда по окончании уроков она направлялась в бесплатную городскую читальню имени А. Н. Островского.

Однажды в читальне она познакомилась с симпатичным молодым человеком. Как и она, молодой человек регулярно посещал читальню, и девушка еще прежде обратила на него внимание.

Они вместе сходили в театр, побывали на концерте. Молодой человек оказался начинающим карьеру правоведом. Его голова была полна возвышенных планов. Константин (так звали правоведа) не очень понравился матери, но Олимпиада все же приняла его предложение руки и сердца, они обвенчались и уехали в Одессу, где жили родители Константина.

Семейная жизнь их сложилась несчастно. Константин меньше всего думал о карьере, работе и семье, но все больше увлекался вином и картами.

Так Олимпиада промаялась долгих шесть лет. На время она рассталась с мужем и очень удачно устроилась в дом к инженеру Ржанчицкому, который, оставшись вдовым, платил ей за воспитание малолетнего сына 25 рублей. Пять рублей из этих денег она отправляла мужу, жалея его. Еще столько же отсылала матери. Ее пятилетний воспитанник любил Олимпиаду Михайловну как родную мать. Инженер сделал решительное предложение:

— Давайте соединим наши судьбы!

Олимпиада мягко ответила:

— Вы очень милый человек, но у меня есть уже муж, которому я обязана по долгу совести помогать.

Однажды почтальон принес Олимпиаде письмо от мужа. Она поплакала над ним и сочла долгом показать инженеру:

— Вот, пожалуйста, прочтите!

Муж писал: «Дорогая Липа, милая Незабудка! Я очень виноват перед тобою. Ты — святое существо, и я не стою и единого твоего волоса. Если твое золотое сердце не переполнилось отвращением ко мне, прости и навеки забудь то дурное, что я делал по собственной глупости. Теперь многое во мне переменилось. Два года разлуки отрезвили меня. Я понял, что жить без тебя не могу. И вот я получаю новое место. Дела наши совершенно меняются. Вернись ко мне, или я покончу счеты с жизнью. Моими последними словами будут: „Господи, прости мне мои несуразности! Как я любил и за гробом буду любить мою нежную, славную и самую красивую Незабудку. Срочно отвечай…“» Вечером, пыхтя и подавая короткие гудки, на станцию Врадиевка подкатил пассажирский поезд. Было 4 апреля 1900 года.

Ржанчицкий подсадил Олимпиаду, протянул проводнику саквояж отъезжающей. Поезд стоял всего три минуты. И вот прощальный гудок прокатился по окрестностям.

Захотелось спать. Олимпиада откинула голову на спинку дивана.

Вдруг ей показалось, что из-за дверей в купе идет какой-то отвратительный чесночный запах.

Олимпиада открыла дверь, позвала проводника:

— Здесь чем-то пахнет…

Проводник тщательно осмотрел пол, ничего подозрительного не обнаружил, но согласился:

— Откуда-то и впрямь тяжелым воздухом прет…

Она закрылась в купе, потерла виски одеколоном «Царский вереск» и вновь откинула голову на спинку дивана, решив: «Спать лягу позже, пока подремлю, потом немного почитаю Майкова. Ночь в дороге длинна!»

Она закрыла глаза, представила встречу с мужем — слабым, но милым человеком. Подумала: «Бог даст, все поправится, забросит он свои карточные увлечения. Будут у нас дети. Хорошо бы, если мальчик и девочка. Как я подготовлю их к гимназии! Непременно станут отличниками!»

Мечты Олимпиады были нарушены: кто-то осторожно дергал за ручку двери.

Она потянулась к включателю, желая зажечь свет, но не успела.

Кто-то ловко открыл замок снаружи. Дверь пришла в движение. Весь проем закрыла широкая мужская фигура.

Олимпиада хотела крикнуть, заголосить. Но вместо этого тихо молвила:

— Зачем вы тут? Уйдите, пожалуйста… — Страх сковал ее.

Мужчина шагнул в купе и захлопнул за собой дверь. Олимпиада несколько пришла в себя, требовательно сказала: — Выйдите вон! Или я буду кричать…

Вокруг царил мрак. За дверью раздались веселые голоса. Он наклонился, и ее обдало гнусным запахом — смесью перегара и дешевого табака. Он прохрипел:

— Не шуми… — и тут же брызнул ей в лицо чем-то ядовитым.

В глазах защипало, она прижала ладони к лицу. И вдруг страшный и парализующий удар пронзил ее грудь. Потом последовали другие удары: опять в грудь, в лицо, в спину. Она хотела крикнуть, но с ее сведенных смертью губ не сорвался даже шепот.

Поезд № 9 прибывал в Одессу ровно в 7.00. Железнодорожная прислуга осматривала вагоны 1-го класса.

Все пассажиры уже были на ногах. В окне мелькали домишки ближнего пригорода. И лишь в пятом купе никто не отзывался на стук.

Появился поездной жандарм Орлов. Он приказал проводнику Боровкову:

— Откройте!

В купе никого не было. Кровать покрыта желтым домашним одеялом, рядом стоял тюк, видимо, с вещами.

— Где пассажирка? — Орлов с недоумением смотрел на проводника.

Боровков пожал плечами:

— Госпожа сели вчера вечером на Врадиевке, так больше из купе не выходили. Разве только ночью где-нибудь отстали?

Орлов решительно заявил:

— Дамы по ночам из вагона не выходят. Но если где пассажирка отстала, нам уже сообщили бы.

Поезд вкатил в черту города. Пассажиры покидали купе, заполняли проход.

— Может, пока вещи собрать? — проводник вопросительно взглянул на жандарма.

Орлов согласно кивнул:

— Конечно!

Боровков подошел к постели, приподнял одеяло и завопил благим матом:

— Аи, страх какой!

На диванчике, подогнув под себя ноги, лежала мертвая женщина. Руки в локтях были согнуты. Лицо обезображено многочисленными ударами ножа. Грудь вылезла из открытого платья, и в ней зияла черная рана. Орлов нажал пальцами — из раны фонтаном прыснула темная кровь. Он распорядился:

— Из вагона никого не выпускать! Побегу, сообщу Мадатову.