Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики

— Покрутишься, Андреевна?

— Да, — задрав голову на колокольню, ответила женщина.

— Я прямиком домой.

— С Богом.

Наконец, вышла моя книга. Тридцать три и шесть десятых печатных листа, шестьсот сорок страниц. Целлофанированный переплет с синими, красными цветами, золотыми куполами собора, выброшенной вперед стрелой крана в речном порту, Театральной площадью, «Интуристом». На первом плане я в летнем тельнике, с наколотой оскалившей пасть башкой ягуара на правом плече. Выражение лица зверское, руки показывают общепринятую фигуру, мол, вот вам от обворованного правительствами, которые «из самой гущи народной», испытавшего достаточно унижений с оскорблениями, да не сплясавшего под вашу дуду комаринского, автора книги. Вам всем, прикрывающим раболепство за ширмой покладистости характера, беспримерной терпимости. Чушь! Чушь собачья!!! Согбенные спины людишек, готовых переносить издевательства, лишь бы не оказаться в загаженных самими хуторах и селах, а страшнее — в построенных Троцким, расширенных Сталиным, северных лагерях. Как привыкли дань платить косоглазым воинам на низкорослых лошадях, как согласились на оброки князьям, на барщину барам спину гнуть. Наконец, ударно трудиться на построении светлого будущего — на коммунизм. Под плетью двужильной, под лозунги лживые. Кто слово правды надумал сказать — стирали в порошок. Так до сих пор давать взятки не разучились. Теперь кому бы то ни было, лишь бы занимал начальственное кресло. Разве способами извне размочишь зачерствелую внутреннюю сущность? Как алмаз, она отражает все новое, не в силах вбирать ничего. Даже для собственного блага предлагаемое.

Широка и кристально чиста душа русского народа. Нигде в мире отшлифованной за восемьсот лет такой души не сыщешь, потому что охраняет себя собственным светом. Но переделывать время пришло.

Был в Монголии праздник. По телевидению показали ровные ряды монгольцев на выносливых лошадках. Целеустремленной рысью они прокатывались перед невысокой трибуной с широкомордым вождем. Взгляда оказалось достаточно, чтобы тело сковало внезапное чувство опасности. Я не мог оторвать присохших к экрану глаз. И вдруг дошло, я замер от пронзившего сравнения. Пираньи… Не нарушая порядка, как по стремнине реки, врезался в пространство плотный, кровожадный поток пираний. И не виделось от него спасения.

Сколько сил, здоровья и ума отняла у русичей звероподобная нечисть. Кого оставила после себя от разумного, не уступающего в развитии ни одному племени германцев, норманов, галлов, фландрийцев, саксонцев, демоса. Кто выдрался из девьих чрев после насильственной ассимиляции? Тот и выперся, кто покорил одну шестую часть первородного мира, кого до сей поры страшатся цивилизованные нации, страны.

За то, что выстояла, до земи поклон тебе, Великая Русь. Из нескольких — меньше десятка, — колоссальных событий за последнее тысячелетие, комиссия из мировых авторитетов назвала два, причастных именно к России. Первое, нашествие кочевых орд во главе с Чингисханом. Второе — победа русского народа над фашистской Германией.

За то, что до сих пор не стремишься подняться в полный рост, укор тебе, моя Родина. Тоже великий.

— Ты сочинил это сам? — сидя на диване с раскрытым произведением, хлопала белорусскими васильковыми глазами Ирина.

— Именно, — роясь в словаре, рассеянно отвечал я.

— Все шестьсот сорок страниц?

— Странная ты… Кто их за меня будет писать?

— И первые две книжки, и «Добровольную шизофрению» тоже ты… Тяжелый том. В смысле содержания.

— Все так говорят. Кому охота читать правду. Знаешь, за что распяли Иисуса Христа?

— Ты объяснял.

— Если скажу, что задница у тебя великовата, а груди мелковаты, ты начнешь относиться ко мне прохладнее. Согласна?

— Могу вообще уйти, — отложила книгу Ирина.

— Успокойся, я привел пример.

— Мне не нужен глупый пример. Если не нравлюсь, ищи другую.

— Вообрази, по улице идет косой или горбатый человек, а я указываю на его недостатки. Что он сделает?

— Морду набьет. И хорошо, не будешь лезть с длинным языком.

— Но я оглашу правду.

— Кому такая нужна. Без подсказок видят, и человек тот знает.

— Я назвал недостатки, которые исправить нереально, чтобы яснее уловила суть.

— Мне улавливать нечего, услышала, какого ты обо мне мнения.

— Не заводись…

— И не думаю. Пойду собираться домой.

— Доскажу и займешься.

— Вот как!.. Без подковырок обойдусь.

— Да подожди ты… Представь себе, как Христос ходил по городам и говорил: не убий, не укради, не лги на ближнего своего, не прелюбодействуй, и так далее. То есть, указывал на грехи, которых можно избежать. Проявить силу воли и вести достойный образ жизни. Прислушались к нему люди за две тысячи лет?

— Не знаю…

— На территории Франции общая могила. В ней лежат русский, француз и немец. Каждого послал на войну его вождь, все защищали свою землю. За что они убивали друг друга?

— Не знаю…

— Родина священна, вождя ослушиваться никто не позволит. Значит, они ни при чем? А если по правде, виновны они, потому что убивали. Или виновен тот, кто послал, или пресловутое понятие о долге, чести. О Родине! Так кто виноват?

— Не знаю… А кто… при чем?

— Русский, француз и немец.

— Почему?

— Потому, что пошли убивать.

— Но их заставили насильно.

— В Библии, в других великих книгах, написано: человек, обрати взор свой на себя. Ты сам хозяин своей судьбы. Отсюда, силой принудить немыслимо, человек есть подобие Бога на Земле. Проще, не сотвори себе кумира. Чтобы он тобой не понукал.

— Но им приказали.

— Свободного человека приневолить нельзя.

— А если под дулом автомата?

— Хоть под атомной пушкой. Свободный дух не принадлежит никому. Он сам Хозяин себе.

— Не знаю…

— Прекращаем разговор. Пойдем на кровать, я тебе о любви пошепчу…

— У меня груди маленькие и задница великовата. Или назад не затолкаешь?

— Разве это проблема? Нравишься ты мне за другое.

— Понятно, зачем я здесь.

— Прости, пожалуйста, за грубость. Непостижимо, но правда необходима одному Богу. Как точное время математику или астроному, чтобы вернее определять отклонения в ту или эту стороны. Люди лучше воспринимают полуправду — полуложь. Или откровенную ложь, красивую. Вот фотография, где я в берете, в летнем тельнике. Разве я такой?

— Выражение лица зверское… Но обложка мне нравится. Согласна, правду говорить нельзя. К ней нужно стремиться. Но тогда зачем жить среди себе подобных, когда слово молвленное — есть ложь. Лучше сразу в монастырь, где общаются с помощью молитв. Или в отшельники. У Природы тоже есть ложное, а есть естественное, которое она не всякому покажет. В общем, не стоило говорить о том, о чем знаю сама. К тому же, я здесь ни при чем.

— Постараюсь исправиться и общаться с тобой на языке человеческом. А теперь… пора работать.

— Вот уж… Я сама… сексуальный маньяк…

С каждым днем находиться на рынке становилось все тягостнее. Казалось бы, не трогают, после выхода книги вежливых обращений прибавилось. Но к валютному бизнесу я почувствовал резкое отчуждение, словно с изданием рукописи выполнил главную задачу, нащупал свой путь. Начал проясняться смысл высказанного однажды Красномырдиным суждения. Еще давно он выдал, мол, писатель, авторитета на базаре ты не заработаешь, будь хоть семи пядей во лбу. Ты на базаре чужой. Иди к своим, не понятным для простого народа, творцам духовного. Здесь дают возможность копошиться обыкновенным людям, на высшие материи, на философские измышления не претендующим, но желающим добиться материального благополучия. Проблемы твои никого не колышат. Когда уйдешь с рынка, когда займешь нишу свою, тогда вернется к тебе уважение и авторитет. Базарные торгаши станут рассказывать, как крутились с писателем на равных, как посылали его на три буквы, вроде он был не выше зачуханного продавца овощами.

Я вдруг понял, что он говорил правду. С недоуменными улыбками на лицах меня принялись обходить многие клиенты. Вскоре произошел случай, укрепивший в мнении, что сдергивать пора действительно.

Время подпирало к пяти вечера. Солнце растапливало сусальное золото на многоглавом соборе, видном далеко до подъезда к Ростову со стороны Кавказа и черноморского побережья. С того самого левого берега Дона, за которым начинается Азия. Я переминался на притоптанном асфальтовом бугре, лениво перекидываясь словами со студенткой — газировщицей. Неожиданно ко мне устремился усатый мужчина за сорок лет. За ним спешила узкая в плечах, в больших очках, оттого казавшаяся нескладной, знакомая женщина. Сам мужчина в белой полосатой рубахе, в темных брюках, когда тряхнул побитым сединой чубом, поразительно кого-то напомнил. Лицо было одутловатым, говорившим о том, что он любитель закладывать за воротник. Глаза беспокойно бегали по моей фигуре. Женщина в зеленых в обтяжку до колен трико, в голубой майке тоже чувствовала себя не уверенно.