Станислав Родионов - Тихие сны

Повозившись минут двадцать с ключами и прокладками, Леденцов открыл кран, показывая струи разной силы.

— Ой, какое вам большое спасибо…

— Леденцов, это единственное полезное дело, которое ты сделал для общества.

— Хозяюшка, чиню обувь, белю, паяю, циклюю.

Она засмеялась, шумно уронив руки, и тут же ринулась ими к халату, который воспользовался смехом и распахнулся на две верхние пуговицы.

— А выпейте кофейку, а? Я быстро, а?

От этих её слов Петельников вдруг ощутил земную усталость бессонных ночей и хлопотных дней. Ему нужны силы, чтобы оторвать тело от добрейшего дивана и взгляд от лохматого слоника-секретера.

— Если товарищ капитан прикажет пить кофе, то я приказ выполню.

— Товарищ капитан, а? В конце концов, вы его заработали.

— Ну, если заработали… — улыбнулся Петельников.

Пока они мыли руки, она летучей мышью металась по квартире — стремительно и бесшумно, чтобы не задержать их и не разбудить дочку. Овальный столик уставился тарелочками, чашечками и вазочками. И цветами, теми же флоксами, которые были с ними весь вечер и теперь стояли в высокой тонкостенной вазе из простенького стекла.

Анна Бугоркова успела переодеться в белую кофточку и коричневую свободную юбку. Она вошла в кухню и приостановилась, бросив вкрадчивый взгляд на Петельникова. Как?

Открытое белое лицо. Светлые волосы пушатся, не заслоняя ни лба, ни ушей. Чуть курносая. Губы живые, готовые улыбнуться или обидеться. Фигура сильная, плотная. И глаза, что-то вопрошающие у Петельникова. Как? Хороша.

Леденцов с интересом поглядывал на бутылочку с уксусом, вроде бы бесполезную для кофе. Но тарелки с влажными и дымными пельменями всё объяснили.

— Вот сметана и масло…

— Пельмени государственные? — спросил Леденцов удушенным голосом, забив ими рот.

— Сама налепила, — сказала она радостно.

Чему же радуется? Включённому свету? Исправленному крану? Или развеянному одиночеству?

— Может, вам налить винца?

— При исполнении, — выдавил Леденцов, задыхаясь.

— Не погибни, — бросил Петельников.

— Лучше от пельменей, товарищ капитан, чем от ножа бандита.

Она села на угол, к вазе, и белые флоксы прильнули к её плечу, сливаясь с ним чистотой и какой-то слабостью. И её глаза опять глянули на Петельникова вопрошающе — как? И он опять безмолвно ответил почти незаметной улыбкой — красиво.

— Мужчины вас засыпят, — сообщил Леденцов.

— Чем засыпят?

— Брачными предложениями, когда узнают про такие пельмени.

— Да есть ли они…

— А вы их налепите побольше.

— Я про мужчин… Есть ли они?

И она долго посмотрела на Петельникова — есть ли они? Он бессловно ответил, закрыв глаза на долгую секунду, — есть.

— В нашем райотделе одни мужики, — сказал Леденцов, накалывая последнюю пельменину.

— Знаете, почему от меня ушёл муж? Я во все блюда клала зелёный горошек.

— Неужели вам нужен такой дурак? — удивился Леденцов.

— Ребёнку нужен.

— Ушёл… к женщине? — спросил Петельников, принимая чашку с кофе.

— Теперь мужчины уходят не к женщине, а к своей маме.

— Это был не мужчина… — отозвался Петельников.

Она опустила мягкие руки и тягуче смотрела на него, спрашивая. О чём? Мужчина ли он? Петельников не ответил ни взглядом, ни лицом — об этом не спрашивают, это видят.

— Но и женщин, случается, нет, — заметил Леденцов, берясь за вторую чашку кофе.

— О, женщины есть, — живо отозвалась она, шелохнув белые флоксы.

— Поскольку я, пардон, холостяк, то утверждаю ответственно.

— Вы плохо смотрели…

— Я-то? Всё время смотрю. Иду вчера мимо бани. Вдруг впереди меня стройненькая женщина, видимая мною со спины. Белые туфли, голые лодыжки, макси-плащ, платок на голове… Преследую на предмет знакомства. Она вдруг оборачивается ко мне небритой мордой и сиплым басом рубит: «Отстань, я Вася Шустрин. Одёжу спьяну в бане потерял, вот меня бабы и приодели до дому дойти…»

Она улыбнулась рассеянно, возвращаясь взглядом к Петельникову, — есть ли женщины? Он улыбнулся, не сомневаясь, — есть, вот она.

— Леденцов, нам пора.

— У нас ещё один адресок.

— Уже поздно, проверь его завтра сам.

Они встали. Леденцов проворно вышел в переднюю. Видимо, поднимаясь, Петельников задел штору и открыл часть окна. И даже при свете абажура они увидели луну, вычищенную осенью, — она ярко и далеко стояла над городом.

— Луна безжизненная, пустынная и холодная…

— Да, — согласился Петельников.

— Почему же люди думают о любви, увидев её?

— Не знаю.

— Потому что она безжизненная, пустынная и холодная.

Инспектор взял её руку и то ли пожал, то ли погладил.

— Аня, вы хороший человек и ещё будете счастливы.

— Нет.

— Почему же?

— У меня гаснет свет и ломаются краны…

— А вы звоните мастеру.

— По какому телефону?

Петельников глубоко вздохнул, застигнутый бессмысленным желанием назвать его, этот номер. Но к чему?.У неё уже был в жизни зелёный горошек. И он сказал весело, отстраняясь от неё, от луны, от этой квартиры:

— Звоните по ноль два.

Из дневника следователя.

У Иринки в школе бывают уроки труда, которыми я живо интересуюсь. На этих уроках девочки изучают неожиданные вещи. Например, как облупить яйцо. Как сварить кашу из тыквы. Как постирать носовой платок. Пекут коллективный пирог из коллективных продуктов и потом его коллективно съедают. А теперь они начали изучать манеры современного человека, чем заинтересовали меня ещё больше.

— Ну, какие манеры усвоила? — спросил я после первого же урока.

Она подумала и заученно изрекла:

— После съедания пищи тарелку вылизывать нельзя.

Растрёпанная хризантема в пластмассовом стакане белела на краю стола. Она была такой крупной, что могла опрокинуть стакан, поэтому Рябинин то и дело поглядывал на неё. Поэтому ли? Хризантему принесла Лида, выпроваживая его поздним вечером из этого кабинета. Теперь ему казалось, что Лида зримо стоит у края стола и безмолвно улыбается.

Рябинин пошелестел бумагами, отгоняя это наваждение…

Версии, ему нужно думать о версиях. Они строятся на фактах при помощи логики. Но следственный опыт подтачивал его ясные мысли — бывало, что успех приходил не на логических путях. Иногда следователю нужно сделать что-то наугад, на авось, наобум; иногда нужно подчиниться своему внутреннему голосу, называемому интуицией. Что же сделать ему? Внутренний голос молчал, заглушённый версиями. Нет, не версиями, а открытием, сделанным в детском саду.

Долгожданный инспектор легко вошёл в кабинет и уже своим видом отрешил Рябинина от неповоротливых мыслей.

Коричневые брюки с огненной искрой отглажены так, что поставь их — будут стоять. Тонкий кофейный свитер обтягивает торс с такой любовью, что проступившая мускулатура кажется отлитой из тёмной меди. Чёрные волосы чуть сбиты набок, но сбиты крепко, нешелохнуто. Улыбка, открытая всему миру, казалось, шла впереди инспектора — ну да: сначала в кабинете появилась его улыбка, а потом и он вслед. Инспектора бы на обложку «Журнала мод». А мужчине идёт быть недоспавшим, недобритым, недозастегнутым…

— Мучают заботы? — спросил Вадим почти игриво.

— Мучают.

— Не люблю людей, у которых заботы пишутся на лбу.

— Зато у тебя, похоже, забот нет.

— Есть одна.

— Какая же?

Сразу о деле они никогда не заговаривали. Инспектор подсел к углу стола, к хризантеме, и спросил, разглядывая её удивлённую растрёпанность:

— Почему под безжизненной, пустынной и холодной луной человеку приходит мысль о любви?

Рябинин поправил ослабевшие очки. Инспектор безмятежно понюхал хризантему и разъяснил свой вопрос:

— Почему под холодной луной горячая любовь, а?

— А почему? — спросил Рябинин, не понимая этого разговора.

— Я вот тоже не ответил…

— Кому?

— Той женщине, которая спросила, — улыбнулся Петельников.

— А она не глупа.

— Кто?

— Та женщина, которая спросила.

Рябинин взял из папки анонимку. Инспектор оставил хризантему и глянул на следователя острым, невесть откуда взявшимся взглядом — они принимались за дело.

— Анонимка писана с целью увести нас из города, — сказал Рябинин.

— Значит?

— Значит, преступница и ребёнок здесь, в городе.

— Почерк пыталась изменить.

— Только пыталась?

— Одну букву писала нормально, а вторую искажала, — Петельников ткнул пальцем в слово, похожее на растянутую гармошку.

— Странно… одно слово ровнёхонько, а второе в мелких уступчиках, будто штриховали.

— Мог писать старик.

— Слово старик, а слово молодой?

— Или в транспорте.