Жан-Мишель Шарлье - Преступный синдикат

– Мне придется стать Сальва… Но это имя не годится, оно для девчонки.

И он остался Сальваторе, ожидая, когда подвернется случай обрести более подходящее имя.

Когда наконец Сальваторе окончил школу, то сделал для себя вывод, имевший чрезвычайно важное значение. Он состоял в том, что евреи оказались совсем не такими, какими ему их представляли с рождения. Конечно, их можно было узнать с первого взгляда: они были грязными, хотя от них и не пахло серой, любовь к деньгам заставляла их совершать не очень-то красивые поступки, но это извинительно, поскольку когда у тебя нет денег, го чужие деньги позволяют издеваться над тобой и унижать тебя.

Сальваторе очень внимательно наблюдал за еврейскими подростками. Он отметил гибкость их ума, способность анализировать, а уже потом действовать, не поддаваясь стихийному порыву. Он понял, что церковь, вдалбливая всевозможные предрассудки в умы верующих, оказывает им плохую услугу. Он пренебрег предрассудками и сблизился с евреями. Поскольку евреи знали, как использовать свой ум, а он знал, как можно использовать евреев, то все получали от этого только выгоду.

Для начала, в отличие от тех, кто их притеснял, освистывал, мучил и избивал, Сальваторе стал их защитником. Не бесплатно, конечно. Всего за несколько центов он соглашался охранять тех, кто, имея деньги, попадал в засаду к ирландцам, итальянцам, которые подкарауливали их не для того, чтобы избить, а для того, чтобы ограбить. Евреи, избегая драк, предпочитали «сбросить балласт». Их обзывали трусами, но они не обращали на это внимания и при первой возможности брали реванш с еще большей беспощадностью.

У Сальваторе Луканиа особое восхищение вызывал один из них, невысокий чернявый, – Мейер Лански, которого неизменно сопровождал другой еврей со странными голубыми глазами, Бенджамин Сигел.

Этот Мейер Лански буквально очаровал Сальваторе своей феноменальной способностью быстро считать в уме и непоколебимым хладнокровием, удивительным для такого тщедушного тела. Сальваторе решил с ним познакомиться. Вот что он сам об этом рассказывал:

– Впервые я встретил Мейера и Сигела, когда еще жил дома. В это время я вовсю зашибал деньги у еврейских подростков в обмен на свое покровительство. Я вспоминаю, что сделал свое обычное предложение и Лански. Я был выше его на целую голову, но он посмотрел на меня не мигая, помолчал, не испытывая никакого страха, а потом ответил: «Чеши отсюда». Я невольно рассмеялся. Похлопал его по плечу и предложил: «Согласен, я буду тебя поддерживать задаром…» Он резко отпрянул и крикнул: «Заткни себе свою поддержку в задницу. Я в ней не нуждаюсь». И это правда, прошу вас поверить. Как и Багси Сигел, Мейер Лански был типом весьма стойким, умел держаться на равных, таких я уже никогда в жизни больше не встречал, а я не забыл ни Альберта Анастасиа, ни всех этих бандитов из Бруклина, никого, В противоположность всем своим сицилийским собратьям Сальваторе Луканиа никогда не отказывался от знакомства с евреями только потому, что они евреи. Никогда в разговорах он не проявлял антисемитизма. Для него любой человек был человеком и оставался им, пока вызывал уважение к себе. При этом евреи казались ему даже более способными. Позднее он нашел этому практическое применение, отказавшись от традиционной близорукой расовой политики мафии. Тем не менее, хотя он и был убежден, что ум сосредоточен в черепах евреев, однажды он встретил одного выходца из Калабрии, показавшегося ему еще более изворотливым.

История такова. Во время одной из операций Сальваторе столкнулся с шайкой, орудовавшей на 104-й улице. Конфликт был мирно урегулирован в результате беседы с ее главарем, неким Франческо Кастильей. Это была их первая встреча. Они почти не понимали друг друга, так как Фрэнк говорил очень тихо и хрипел, как будто был простужен.

Заметим кстати, что мамаши из «Малой Италии», с завистью смотревшие на то, как американские родители запросто отправляют на операцию своих детей, попались на удочку и поверили слухам, будто американцы преуспевают именно потому, что у них удалены миндалины и аденоиды. При первом же желанном чихе ребенок оказывался у практикующего врача с фальшивым дипломом, но низким гонораром, который и удалял ему миндалины. Возможность последующих осложнений была настолько велика, что многие итальянцы этого поколения говорили тихо, тщательно оберегая скверно прооперированное горло. Фрэнк был одним из таких неудачников. Но он произвел впечатление на Сальваторе главным образом тем, что обрисовал ему планы на будущее таких парней, как они. Совсем так, как представлял себе сам юный сицилиец, но подкрепив их очень толковыми аргументами. Кастилья доверительно сообщил: «Я из Козенцы, что в Калабрии…»

Он и в самом деле рассуждал не хуже, чем еврейские ребята. Границы мира Сальваторе как бы раздвинулись. Ему становилось все более тесно в шкуре сицилийца. Избавиться от нее оказалось непросто, но ничто не мешало ему попробовать влезть в чужую.

Хотя бы для того, чтобы попытаться понять других. С первого взгляда он почувствовал уважение к Фрэнку и в знак дружбы протянул ему руку, предлагая ее надолго. До конца своих дней они никогда не оставляли друг друга.

Фрэнк – он был старше Сальваторе на шесть лет – был вооружен револьвером 38-го калибра, который носил за ремнем на животе. Его сопровождали верные стражи: брат Эдди и подросток из их квартала Уилли Моретти, с лицом ангелочка, любитель шуточек, от которых порой вяли уши, душа компании, что, однако, не мешало ему быть отчаянным драчуном, способным, когда дела складывались плохо, отвлечь внимание полицейских на себя, чтобы дать возможность смыться своим товарищам. Среди них, был и уроженец Англии Оуни Мадден, который брался за самые рискованные дела. Из-за многочисленных шрамов и повреждения головы к нему относились как к ненормальному, но каждый тем не менее уважал его за исключительную смелость.

Большинство подростков были невысокого роста и отнюдь не отличались атлетическим сложением, возможно от того, что плохо питались в детстве, но им были свойственны безграничная смелость, агрессивность и дерзость. Своего рода безрассудство позволяло им удачно выходить из ситуаций, в которых другие терялись и терпели поражение.

К этому времени Фрэнк Кастилья решает изменить свою фамилию и становится Костелло. Фрэнк располагал всем необходимым, чтобы достичь того, к чему он стремился. Он был всегда наготове. Сальваторе Луканиа нока уступал ему в этом. Для него самым трудным было скрывать что-то от своих родителей. Регулярно полицейский приходил к его отцу и предупреждал, что Сальваторе смывается с уроков. Антонио неторопливо вытаскивал ремень и в кровь избивал своего бездельничающего отпрыска, приговаривая: «Ты можешь получить образование, но сам от него отказываешься. Я вколочу в тебя его…»

Он не смог, однако, ни вколотить, ни изменить что-либо. 25 июня 1911 года министерство просвещения поместило Сальваторе в одно из учреждений Бруклина, предназначенное для перевоспитания трудных подростков.

Пройдя через это испытание, Сальваторе нашел работу у некоего Макса Гудмана, изготовлявшего дамские шляпки. Хозяин и его жена почувствовали искреннюю симпатию к маленькому сицилийцу, использовали его на должности курьера, но платили гораздо больше и вечерами частенько приглашали поужинать в кругу своей семьи. У них Сальваторе пристрастился к достатку, к еврейской кухне, к деньгам… Однако его манера добывать их станет иной.

Он принял предложение Джорджа Скоплона, пользовавшегося поддержкой полиции и политиков, и стал доставлять наркотики, пряча их за лентами шляп. Его карманы стали наполняться деньгами. Сердце начало взволнованно биться: он становился уже кое-кем.

24 июля 1914 года в Европе разразилась первая мировая война.

Фрэнк и Эдди Костелло, Уилли Моретти, Оуни Мадден в пакгаузах Уэст-Сайда нашли для себя новое занятие: они стали посредниками между предпринимателями и докерами, обеспечивая рабочую силу для одних и работу для других. А раскошеливаться приходилось рабочим, потому что нуждались-то они. Хозяева потирали руки, рабочие храбрились – скорее от страха потерять и эту работу.

2 марта 1915 года за незаконное ношение оружия был арестован в Манхэттене Фрэнк Костелло. Полиция уже давно за ним охотилась. 15 мая он предстал перед судом, возглавляемым судьей Эдвардом Суонном.

Судья: «Я вижу, что в 1908 году, то есть семь лет тому назад, подсудимый был арестован за кражу с насилием, но был освобожден за отсутствием улик. Я вижу, что он был арестован второй раз, в 1912 году, по тем же основаниям и что и на этот раз также был освобожден за отсутствием улик. И в том и в другом случае он пожелал назваться Фрэнком Костелло. Сейчас он утверждает, что его настоящее имя – Фрэнк Саверио. Хотя мне адресовано несколько писем в его защиту, нет сомнения, что подсудимый обладает весьма сомнительной репутацией. Можно даже сказать, что она весьма скверная. По мнению соседей, подсудимый просто бандит. И действительно, в случае, который мы рассматриваем, он показал себя, конечно, как бандит…»